Но эта критика требует принципиального понимания реальных проблем греков исходя из мотивов и установок их подхода к миру, способа их обращения к предметам и осуществленного при этом формирования понятий. Решить эту задачу — только как предварительную — конкретно и четко, даже хотя бы ясно ее сформулировать, весьма трудно. И если всерьез постоянно и живо держать ее в поле зрения, рассматривая вопрос экспликации бытийного смысла жизни как того самого предмета, каковой мы суть, а тем самым всякое общение и всякая озабоченность — всякое душевное движение как забота в предельно широком смысле, тогда уже само внутреннее уважение к предмету, с которым имеешь дело при философствовании, не позволит тебе делать какие-либо заявления только ради того, чтобы их опубликовали.
Либо мы всерьез относимся к философии и ее возможностям как к принципиальному научному исследованию, либо мы как люди науки впадаем в глубочайшее заблуждение, продолжая барахтаться в произвольно выхваченных понятиях и наполовину проясненных тенденциях и работая только на потребу.
Выбрав первое, выбираешь опасность поставить на карту все свое "внешнее" и внутреннее существование, заведомо зная, что успеха и результата этого не увидишь.
Без всякой сентиментальности я отдаю себе отчет в том, что для философа как ученого возможен лишь первый путь. Это вещи, о которых не говорят и которые в беседе вроде нынешней лишь обозначают. Если не удастся позитивно и конкретно пробудить такое сознание у молодежи, то вся болтовня о кризисе науки и тому подобном так болтовней и останется. Если нам самим не ясно, что такие вещи мы, сами их и формируя, должны показать молодежи на собственном живом примере, то у нас нет ни малейшего права жить в научном исследовании.
В контексте задачи по созданию изначальной категориальной структуры предмета "жизнь" я вполне осознал принципиальное значение исследований, в которых Вы стремитесь встроить шизофреническое и тому подобное в бытийный смысл жизни.
На этом конкретном пути можно выявить невозможности, заключенные в проблематике изолированного, свободно парящего сознания.
Нельзя postfestum* ввести "низкую" реальность и приклеить тело к духовным актам (даже у негров нет таких представлений о человеческом существовании, какие в ходу у нынешней научной философии). Однако сегодня в философии все поставлено на голову, спрашивать философа о его принципиальной позиции считается "некорректным", остается лишь вдосталь критиковать второстепенные вещи. Насколько я знаю, во времена Платона и Аристотеля было наоборот. Покуда не решишься вступить в эту принципиальную борьбу, в эту схватку не на жизнь, а на смерть, находишься вне науки. Имеешь, конечно, прекрасный учебный процесс и каждый семестр дурачишь несколько десятков человек одним только безразличием, с каким сам относишься к принципам и взаимосвязям собственных научных выводов.
Ваша работа еще больше прояснила мне, что в критике психологии мировоззрений Ваши исследования отмечены позитивной тенденцией и находятся на верном пути.
И это укрепляет во мне сознание редкого и самобытного боевого содружества, которого я нигде больше — в том числе и теперь — не нахожу.
Я желаю только, чтобы Вы без ущерба для объективности подошли к делу еще решительнее. Излишняя осторожность Вам совершенно не нужна.
* Задним числом (лат.).
Я также все яснее вижу, что моя "Критика психологии мировоззрений" недостаточна — пока слишком мало позитивна. Я уже расширил ее, многое вычеркнул и написал заново. Собираюсь опубликовать новый вариант, по возможности параллельно с "Интерпретациями к Аристотелю", которые начнут печатать этой осенью в "Ежегоднике"[30]. Главную роль для меня играет опасение, что Вашу книгу хотя и много читают и продуктивно используют, однако ж особая возможность ее воздействия в нынешней философской возне остается незамеченной и невостребованной. Выйдет ли в скором времени второе издание?
Поскольку при сегодняшних обстоятельствах даже короткие поездки для меня исключены, навестить Вас я не сумею.
Но надеюсь, что в ближайшее время Вы сами вновь окажетесь в наших краях.
Сердечный привет всей Вашей семье,
Ваш Мартин Хайдеггер.
[10] Карл Ясперс — Мартину Хайдеггеру
Гендельберг, 2 июля 1922 г.
Дорогой г-н Хайдеггер!
Огромное спасибо за Ваше письмо! Особенно благодарю Вас за дружеское отношение и за то, что Вы воспринимаете нас как "боевое содружество", — при всех Ваших осторожных нападках и уколах это было мне приятно. Тем больше мне хочется, чтобы мы как-нибудь смогли обстоятельно поговорить. Может быть, все-таки удастся в не слишком отдаленном будущем.
Очень рая, что намечается выход Вашей интерпретации Аристотеля (недавно мне уже говорил об этом один студент из Фрайбурга). Не только потому, что мне хочется почитать что-нибудь новое из Ваших работ, но и потому, что от таких публикаций зависит если и не внутренняя, то по крайней мере внешняя судьба, о которой мы говорим, — прежде всего для Вас, поскольку кое-кто питает к Вам лично большое доверие и теперь только и ждет появления "каких-нибудь результатов". Об этом и обо всем том, что в этой связи можно сказать в этическом и социологическом плане, мы уже говорили ранее.
То, что Вы намерены опубликовать отзыв на мою книгу, очень для меня ценно. Ведь это единственный отзыв, который меня заинтересовал, и если Вы напали в моей работе на след еще одного позитивного момента, то я, конечно, могу только порадоваться.
В новом издании моей книги результаты Вашей критики еще не заметны. Я внес лишь очень незначительные изменения и оставил книгу как она есть. Я продвинулся вперед и не могу изменить эту книгу — вот в "Психопатологии"[31] такое возможно, — но должен написать новую. И думаю написать, однако торопиться не буду, поскольку планы и претензии у меня достаточно большие. Да и смогу ли я вообще, пока не ясно[32].
Мое отношение к университетской философии становится все более однозначным, чем дольше я к ней причастен. Слишком беспокоиться о ней — пустая трата времени, если не вникнул в настоящих великих философов и в современный дух до предела своих сил. Мне и раньше казалось — по-моему, я Вам говорил, — что Вы в большей степени, чем я, находитесь в контексте полемики неокантианства и проч.; я в эти хигросплетенья ввязываться не хочу. У меня есть только желание рассчитаться сразу по всем статьям, — чего только нет на совести у этих университетских профессоров! — но пока я это откладываю, во-первых, потому, что сам не чувствую себя свободным от греха и еще борюсь за полное место университетского профессора, а также потому, что, прежде чем сводить счеты, надо иметь собственные положительные достижения. Возможно, опять получится так, как в "Психиатрии". Тогда я хотел начать с критики Крепелина[33], включил ее в свою "Психопатологию", а когда последняя была готова, критика стала неинтересна, поскольку имплицитно уже была заключена в книге.
Самое главное — нельзя "ант и"-настроениями, неприятием и ненавистью мешать себе в чистом развитии собственных импульсов. За мной водится такая склонность, и потому я стараюсь по возможности подавлять в себе ярость, игнорируя ее возможный объект.
Я сознаю небывалую дерзость этой позиции и пишу Вам о ней лишь потому, что Вы находитесь в том же положении. Внешняя мягкость и спокойствие — вот та форма, которая позволяет сохранить наибольшую свободу собственного мышления. Если когда-нибудь придется дать бой, будет бой. А до тех пор я распыляться не хочу.
Но в дискуссии с Вами я намерен пустить в ход все резервы, ведь и я думаю, что мы находимся на одном уровне, Вы, возможно, сознательнее и критичнее, я хоть и неловок, но более напорист. Философское содержание Вашего письма я не хочу обсуждать письменно. Мне не все понятно, и только в дискуссии выяснится, что я, отчасти нападая, смогу на это сказать. Я все же по-прежнему надеюсь, что осенью такая возможность представится.
