Мура встряхнулась и, чтобы отвлечься от ненужных мыслей, открыл а Грегоровиуса. Она скользила глазами по страницам, где рассказывалось о древней афинской истории Славные греки создали прекрасную культуру и не смогли ее сохранить. В диком мире утонченным натурам было не выжить, кругом кишели варвары, царства шли войной друг на друга, воинская слава добывалась уничтожением целых городов. Ничего ныне от них не осталось, только кое-где развалины... Как напоминание человечеству о его трагическом прошлом. Впервые Мура задумалась о том, что, наверное, и греки в каком-то смысле были варварами – где же славный город Троя? Разграблен и стерт с лица земли... И разрушили Трою греческие удальцы вместе с хитроумным Одиссеем... Но получается, что Гомер воспел эту трагедию и пленил картинами разрушения и уничтожения сердца многих поколений европейцев... Греки – герои... А где же варварские бессмертные поэмы, бесконечные эпосы о разграбленных городах античности? Неужели все троянцы погибли, или среди них не оказалось великих поэтов? Или хоть невеликих?

Мура не сразу заметила, отдавшись своим мыслям, что толчется взглядом на одном и том же абзаце. А когда заметила, то почувствовала, что по спине ее бегут ледяные мурашки.

Развалины Сантамерийского замка – вот о чем писал Грегоровиус. Мура вернулась к предыдущему абзацу. Его следовало прочесть более внимательно! Да, сомнений не было – автор писал о том, что воинственные каталанцы брали штурмом Сантамерийский замок, и его владелец, граф Сантамери, бежал и погиб, утонув в реке. А жена его, вернее, вдова провела остаток дней в монастыре... На этом древний род пресекся. И происходило все это в первой трети четырнадцатого века в Греции.

Мура от неожиданности даже села в гамаке и захлопнула «Историю города Афин в средние века». Вот оно что! Если б она более усердно и методично занималась, как и предполагала, выезжая на дачу, она давно бы уже все это прочла и все знала бы! И могла бы расспросить самого Сантамери! Крестоносца, как зовет его Прынцаев. Впрочем, Прынцаев и Петю Родосского называет колоссом. Но какое отношение Петя имеет к Греции?

Но все же... Как же такое может быть! С одной стороны, Грегоровиус заявляет, что род греческого полководца Сантамери пресекся в 1330 году и развалины его замка до сих пор красуются в Греции. С другой стороны, ничего греческого в фамилии Сантамери нет. И еще, сам Рене говорил о том, что он приехал из Паде-Кале, а это на севере Франции, а вовсе не в Греции и не в Италии! А может быть, он – не граф Сантамери? Он избрал себе фальшивое имя для того, чтобы скрыть истинное. В самом деле – разве кто-нибудь в России может знать историю древних родов Франции? Два-три профессора-филолога, а остальные верят всему, что им скажут! И кто., кто здесь читал Грегоровиуса? Книга только в этом году вышла! У самой Муры он оказался в руках случайно – только потому, что она подумывала о Бестужевских курсах! Но книга скучная, читать ее не хочется... Вот и валялась столько времени без дела...

Но зачем, зачем Рене присвоил себе чужое имя? Зачем он выдавал себя за владельца суконных предприятий во Франции? Зачем он делал вид, что интересуется древностями, и рассказывал барышням что-то сентиментальное о предсмертной воле отца?

Все, что произошло за последние дни, озарилось теперь в сознании Муры каким-то необычным светом. Она подумала о самом страшном – нет, не случайно граф Сантамери вместе с Зизи сняли дачу по соседству! Не напрасно они стремились проводить почти все свое время в обществе Муромцевых. Граф Сантамери – скорее всего, шпион, а Зизи – его сообщница, возможно собиравшаяся сыграть роль невесты князя Салтыкова. Именно ей, ей должна была попасть в руки Псалтырь, а из ее рук книжонку с тайным сообщением принял бы мнимый граф Сантамери... Да, уж он бы порассказал о своих славных предках! Все ловкое прикрытие, маскировка. Он, граф, до последнего момента уверял, что ему нужен саркофаг! Хочет купить его! Как же! И те удивительные слова: «Вы – необыкновенная девушка, Мари» – тоже Преследовали какую-то определенную цель. Их нельзя считать невольным изящным признанием. Увы, какое разочарование! Ее охватила невыразимая грусть – не хотелось расставаться с прекрасной минутой своей жизни! Но надо смотреть правде в глаза. Нет, случайные знакомства до добра не доводят. То ли дело милый Клим Кириллович! Он-то уж точно не шпион! И фамилия у него настоящая!

Но за чем, за какой информацией могут охотиться на даче Муромцевых Сантамери и Зизи? Почему они ни слова не говорят о Псалтыри, в которой написано о саркофаге? Как с ними связан Петя Родосский? А он с ними связан – теперь Мура была уверена в этом целиком и полностью.

– Доброе утро, Мария Николаевна! – послышался с дорожки бодрый голос Клима Кирилловича. – Как изволили почивать?

Мура вскочила с гамака и улыбнулась:

– Благодарю вас, превосходно, – она присела в шутливом реверансе.

– Что будем делать? – спросил доктор.

– Отдыхать, – в тон ему отрапортовала Мура.

– Боюсь, вам придется довольствоваться моим обществом, – продолжал шутливо доктор, – все остальные при деле. Вы уже завтракали?

– Да, но не откажусь и от второго завтрака. – Мура оставила Грегоровиуса качаться в гамаке и пошла по направлению к дому с Климом Кирилловичем. – А если вы не пойдете со мной на взморье, то в знак протеста объявлю голодовку.

Доктор рассмеялся. Хорошее предложение, лучше, чем выдумывать всякие глупости и таинственные истории.

– Вы надеетесь еще раз лицезреть балтийского Нептуна? – спросил игриво Клим Кириллович, в его глазах зажглись лукавые серые искорки.

– Я бы предпочла лицезреть Пузика, – погрустнела Мура, – а вдруг мы его где-нибудь на взморье встретим? Вдруг он решил просто порезвиться на свободе?

Они уже вошли на веранду и, поприветствовав находящихся там женщин, продолжили радостно перебрасываться фразами, похожими на маленькие мячики. Чудесная игра!

– Мамочка, сегодня такой чудный день, а Брун-гильду, уверена, не уговорить сходить на пляж. Что ж мне весь день сидеть дома?

Она чмокнула мать в висок и надула губки.

– Тетушка, сегодня такой чудесный день, а вас, я уверен, не уговорить пойти на пляж. Что ж и мне весь день сидеть дома?

Он тоже чмокнул тетушку в висок. Его ненатуральная бодрость и явная неискренность избавляли Полину Тихоновну от необходимости объяснять ночную сцену во флигеле.

– В нашем возрасте, Климушка, ультрафиолет опасен, – вздохнула, не глядя на племянника, Полина Тихоновна, – сам знаешь. Я тебе читала брошюрку, в которой рассказывается о старых курицах, которые, находясь на солнце, больше подвержены заболеваниям.

– Так то ж курицы, а не люди! – усмехнулся доктор. – Вы слишком серьезно относитесь к популяризаторской литературе.

– Ах, Соня, почему люди не могут летать? – Мура приняла театральную позу. – Вот села бы на подоконник, обняла бы колени – и полетела!

– Зачем же ты, озорница, насмехаешься над Графом Толстым? – Елизавета Викентьевна, выговаривая Муре, смотрела на нее доброжелатель– – Он все-таки великий писатель! Обаяние и Толстого не уменьшат ни насмешки молоденькой девушки, ни отлучение от церкви. Его авторитет поболе, чем у Николая и у Синода.

– Отлучение только увеличивает значение Толстого, – менторски подхватил Клим Кириллович, – и – увы! – враждебность к Православной Церкви.

– Ну, Толстой, в сущности, отлучен не столько за оскорбление таинства евхаристии в «Воскресении», сколько за описание визита Нехлюдова к Победоносцеву. Этого и не мог переварить глава Синода, – заметила Елизавета Викентьевна. – Мура, не смейся над писателем.

– Я тоже никогда не мог себе представить, – слишком игриво бросился доктор на защиту Муры, – как можно взлететь, обняв руками или крыльями колени. Довольно смешно.

– Можете не лететь, но и томиться взаперти не стоит, – согласилась Елизавета Викентьевна. – Если Клим Кириллович согласится тебя сопровождать, я могу ему доверить свою хорошую девочку.