– Только пять минут, – услышал за своей спиной голос хранителя доктор Коровкин.

Так вот ради чего они ехали сюда! Так вот ради чего вели сложные дипломатические переговоры с этим отставным солдатом! Правду сказать, действительно смотреть здесь было не на что.

Окруженный зарослями лопухов и крапивы в половину человеческого роста, на небольшом возвышении, куда вели каменные, почти разбитые ступеньки, стоял саркофаг. Чем-то он напоминал маленький прямоугольный домик. Белый мрамор стен и крышки был сильно разрушен – не выдержал нежный камень российских снегов и дождей. Углы были сбиты, а расположенные вдоль края розетки кое-где отсутствовали. Вместо них зияли пустые углубления, показывающие, что розетки были вмонтированы в мрамор, а не выточены из него. Граф Сантамери, казалось, забыл о своих спутниках. Он трогал каждую пядь «сокровища», пытался ощупать каждую розетку, время от времени он издавал горестные возгласы, свидетельствующие о тяжелом душевном потрясении.

Мура и Брунгильда, сопровождаемые доктором, на почтительном расстоянии обошли саркофаг со всех сторон, но не увидели в нем ничего замечательного. По оставшимся фрагментам барельефа – закутанным в туники фигурам женщин и мужчин, кентаврам с какими-то странными длинными трубами в руках, напоминавшими средневековые пищали, – понять смысл изображенного не представлялось возможным, пожалуй, только что эти античные сцены. Мура предположила, что два барельефа изображают Ахилла на острове Скирос среди кентавров и Ахилла, переодетого в женскую одежду посреди дочерей Ликомеда.

Притрагиваться к саркофагу они не собирались. Более того, доктор успел шепнуть Муре, что полуразрушенное сооружение – не саркофаг Гомера: во-первых, нигде нет никакой надписи, и даже ее следов; во-вторых, зачем Гомеру нужен был такой огромный гроб – туда ведь может человек десять поместиться?

Да, платить деньги – и большие деньги – за подобную руину совершенно не следовало, думали барышни Муромцевы и доктор Коровкин, – вряд ли стоит и вести ее во Францию. Развалится по дороге окончательно.

– Боже мой, Боже мой, – бормотал вслух граф Сантамери, – до чего довели мрамор! Но его еще можно спасти. Да, еще не все потеряно, ценная вещь требует бережного отношения. Разве здесь, в России, можно было на него рассчитывать? Нет, отец был прав, я спасу саркофаг, спасу... Бедный... Брошенный всеми... Вдали от родины .

Граф обращался к бесчувственному мрамору и не замечал, что его спутники уже стоят у выхода.

– Пузик. А где же Пузик? – вскрикнула неожиданно Мура. – Он же забегал сюда. Пузик! Ко мне! Пузик!

Оторванный от печальных размышлений граф Сантамери распрямился и, не оборачиваясь на вожделенный саркофаг, пошел вон. Но у дощатой дверцы чуть не споткнулся: пытаясь проскочить первым, в ноги ему кинулся пес, выползший из зарослей крапивы у подножья саркофага, с запутавшейся в бороденке землей и прошлогодними листьями, с суковатой палкой в пасти.

Граф чертыхнулся и стремительно вышел за ограду. За ним последовали и остальные. Напрасно Мура, видя убегающую собаку, звала ее вернуться. Та словно не слышала.

Брунгильда и Клим Кириллович слегка задержались: восторженная Брунгильда благодарила сторожа за минуты счастья, полученные ею во время осмотра замечательного античного памятника.

– Да, его нужно охранять, не дай Бог, совсем разрушится, испортится. Да скоро его заберут, не долго ему здесь стоять осталось, – бормотал довольный сторож, не спуская восхищенных глаз с девушки.

Возвращались теми же тенистыми аллеями, желая как можно скорее сесть в автомобиль и вернуться домой. Настроение было не из лучших – понурив голову, граф шел быстрым шагом, и следовавшие за ним видели, как он, очевидно в такт свои мыслям, сжимает и разжимает кулаки.

Мура иногда принималась звать собаку, но та не появлялась. Напрасно они озирались по сторонам. У самого выхода из парка доктору показалось, что в конце боковой аллейки мелькнула фигура человека в сером костюме. Но мало ли людей в сером гуляет летом по парку?

В подавленном настроении они уселись в автомобиль. Мура в последний раз кликнула собаку.

– Ну что ж, – сказал доктор, – может, и к лучшему, ему надо приучаться снова жить на свободе. Можем ехать, граф.

Хмурый француз завел мотор, и машина, резко дернувшись, покатила по дороге, удаляясь от старого парка, в котором гнил и разрушался драгоценный памятник античности – саркофаг Гомера.

Через минуту Мура оглянулась и увидела, что в отдалении мчится с той же суковатой палкой в зубах ее ненаглядный Пузик.

– Рене, остановите, – закричала она и снова обернулась. Какой-то человек бежал по дороге в том же направлении, что и Пузик, но гораздо дальше. Экипаж остановился. И тут Мура увидела вспышку и почти сразу – фонтанчик песка и земли рядом с бегущей собакой. Пес вильнул в сторону и продолжил бег, приближаясь к автомобилю. Доктор обернулся и открыл дверцу рядом с Мурой.

Пес вспрыгнул на подножку, не выпуская своей отвратительной палки из пасти.

– Пузик, Пузенька, – приговаривала Мура, схватив пса за ошейник, собака положила ей на колени свою дурацкую ношу.

– Доктор, что это было? – спросила Мура, с ужасом глядя на Клима Кирилловича.

– Что? – не расслышал доктор. – Дайте мне эту гадость. – Он взял палку и швырнул ее в кювет. В тот же миг несносный пес перемахнул через дверцу автомобиля и вновь устремился за выкинутой добычей.

Пришлось Рене опять остановиться по просьбе Муры. Пузик вновь оказался возле хозяйки.

– Не выкидывайте палку, – Рене бросил быстрый недовольный взгляд на сидевшего рядом с ним доктора, – пусть останется. А то мы никогда до дома не доедем.

– Спасибо, Рене. Мы можем ехать: Сидеть, Пузик, сидеть. Хорошая собака. Умница. – Мура погладила пса по голове, потом наклонилась к затылку сидящего впереди Клима Кирилловича и шепнула ему:

– Вы видели – в нас стреляли?

Агент Сэртэ, выбежав на берег Черной речки, с трудом перевел дух. Он испытывал отчаяние. Что он теперь скажет господину Гарденину? Как объяснит, что разработанная ими операция, почти близившаяся к завершению, вновь сорвалась? И почему? Из-за треклятой дворняги!

Агент Сэртэ понимал, что кривит душой перед самим собой. Он прекрасно помнил, как и сам совсем недавно поддался чарам обворожительной красавицы, забыв о своем долге. Непостижимо, но факт, юная барышня, потрясающе красивая, имеет удивительную власть над мужскими сердцами! И она не кокетничает, она предельно естественна. Как должное принимает готовность мужчин – и благородных, как он сам, Сэртэ, и простолюдинов, как сторож при саркофаге, – выполнить ее едва высказанные вслух просьбы, спокойствием и уверенностью дышит все ее нежное, светлое, такое тонкое лицо, спокойствием и уверенностью полны ее гипнотические голубые глаза под поразительно огромными ресницами Агент Сэртэ глубоко вздохнул – летние солнечные дни располагают к пустым грезам – и, тряхнув недовольно головой, вернулся к мыслям о служебных проблемах.

Должен же господин Гардении принять во внимание блестящие способности своего агента – он, Сэртэ, сумел их доказать. Именно он, Сэртэ, предложил Гарденину схему действий по переправке не привлекающим внимания способом первого важнейшего документа из Кронштадта, а когда прекрасно разработанный план из-за досадной случайности дал сбой, именно он, Сэртэ, сумел забрать документ из муромцевского дома.

Конечно, кто мог предусмотреть, что глупый попик передаст Псалтырь в чужие руки? Князь Салтыков ясно сказал дураку: «Дача Табашниковых, невесте князя Салтыкова». Так нет, тот потащился на соседнюю. Хотел как лучше.

Кто мог предположить, что князь Салтыков, казалось, намертво связанный с резидентурой «Черного капеллана», напьется и пустит себе пулю в лоб! Мог бы еще и пожить! Отыграть свой карточный долг, удачно жениться. А он, видите ли, вспомнил о фамильной чести! Раньше надо было о ней думать, раньше! Странные эти русские: сначала изваляются в грехе и грязи, готовы продать что угодно – Родину, государственную тайну! – а затем, когда дело сделано, вдруг вспоминают о своей чести!