Я спросил его: «Как все было?»

Он ответил: «Все было так, да не так. Я действительно пошел с Бобом купаться и загорать, но только долго лежать на солнце скучно, мы начали возиться, бегать друг за другом, играть, одним словом, Боб одолел меня, оседлал, как коня, а я, вырвавшись, крикнул: „Ну, погоди, сейчас я тебя за это утоплю!“ И поволок Боба за ногу к воде. А потом я оделся и пошел в город – я ведь уже работал, надо было жить на что-то, родных нет, а кто сестренку будет кормить? А Боб исчез».

Вот и все. На основании трех свидетельских показаний и обезображенного трупа Кида убьют – по закону, с соблюдением формальностей, а я составлю рапорт о том, сколько времени его била агония, кричал ли он, сопротивлялся, плакал, просил о помиловании или же был в состоянии прострации.

Па, ты обязан сделать что-нибудь!

Я ведь не говорю, что меня неверно отправили на каторгу. Я говорю только, что меня не имели права катать на пожизненное, а против пяти лет я не возражаю, закон есть закон, я его маму видел кое с кем в гробу после поминок.

Когда меня взяли, я не просил тебя о помощи, ибо знал свою вину.

Сейчас я прошу тебя о помощи, оттого что знаю невиновность Кида.

Твой сын

Эл Дженнингс".

"Дорогая и любимая Маргарет!

Как я рад твоему письму!

Как прекрасен твой почерк!

Ты умеешь писать значительно красивее, чем я. Боже, я испытываю зависть к моей любимой Маргарет!

Неужели ты так же лихо решаешь задачи по математике? Если «да», то я разрываю контракт с моими компаньонами, бросаю Рим и возвращаюсь домой, потому что ты вполне сможешь обеспечить безбедное существование не только себе, но и мне, твоему старому, больному, тридцатишестилетнему отцу, который, продолжая дружбу с Домовым, прилетает к тебе на чудо-ковре каждую субботу в двенадцать часов семьдесят девять минут в образе пушинки и проводит возле твоей кроватки ровно два часа. Ты помнишь меня? Однажды ты открыла глазки, взяла меня на ладошку, дунула, и я вознесся к темному потолку, счастливый оттого, что побыл рядом с тобою и ощутил тепло твоей руки.

А еще я видел на улице Рима, что ведет к Капитолию, трициклет. О, это чудо-машина будущего! Три колеса, сиденье и моторчик – тридцать миль в час! Я не мог поверить своим глазам до тех пор, пока сам не научился управлять. Это прекрасное ощущение! Когда я вернусь, мы станем с тобою кататься на трициклете по дорогам вокруг Питтсбурга.

Надеюсь, ты по-прежнему не обижаешь бабушку?

Домовой просил передать тебе привет.

Гном, который не расстается со мною ни на минуту, поселившись в кармашке для носового платка, шлет тебе рисунок, на котором изображает Папу и Дочь во время игры в жмурки.

Целую тебя, Человечек!

Папа".

"Дорогой мистер Роуз!

Прошу Вас не удивляться этому письму.

Действительно, я никогда не посылал Вам ни единой рукописи из тех, что попадают ко мне от начинающих литераторов, однако рассказы Билла Сиднея Портера, которые в свое время направил мне для консультации столь трагически ушедший Уолт Порч, являются своего рода событием в нашей литературной жизни.

Я считаю своим долгом рекомендовать их к публикации, ибо в них есть свой стиль, своя форма мышления, свой подход к теме.

Не скрою, поначалу я не понял стиль м-ра Портера, и лишь по прошествии времени, а особенно когда нас покинул несравненный, честный и талантливый Уолт Порч, я все больше и больше проникался сознанием того, что эта проза, хоть и отличающаяся от моей самым кардинальным образом, тем не менее имеет право на свое место под нашим литературным солнцем.

Искренне Ваш

Грегори Презерз".

"Дорогой мистер Презерз!

Для моего литературного агентства была большая честь получить от Вас новеллы молодого неизвестного автора Билла Сиднея Портера.

Мы с радостью начнем публикацию его новелл, однако нам срочно необходим адрес м-ра Портера, чтобы мы могли соответствующим образом оформить наши отношения и оговорить условия оплаты.

Нам, как и Вам – высочайшему ценителю стиля, – понравились рассказы своей новизной, любопытным стилем и уважительным доверием к читателю.

Сердечно благодарим за столь доброе отношение к начинающему автору.

С нетерпением ждем Вашего ответа.

Искренне Ваш

Самуэль Роуз, директор «Роуз паблишинг хауз».

"Почтмейстеру Конраду У. Стауну.

Многоуважаемый мистер Стаун!

Был бы бесконечно Вам признателен, если бы Вы нашли возможность сообщить мне, где находится ныне архив незабвенного Уолта М. Порча.

Ответ оплачен.

Искренне Ваш

Грегори Презерз, литератор".

"Многоуважаемый мистер Презерз!

Все бумаги мистера Уолта Порча после его трагической кончины были вывезены на свалку хозяином пансионата перед началом ремонта его номера, который в течение семи лет занимал покойный.

С глубоким уважением

Конрад У. Стаун, почтмейстер".

"Уважаемый мистер Роуз!

Пересылаю Вам мою переписку с почтмейстером К. У. Стауном.

Адрес м-ра Портера мне неизвестен.

Искренне Ваш

Грегори Презерз".

"Дорогой мистер Презерз!

Мы отправим к хозяину пансионата, где жил м-р У. Порч, столь трагически ушедший, нашего сотрудника, который попытается выяснить адрес м-ра Портера.

Мы также дали новеллы м-ра Б. С. Портера на прочтение специалистам по европейским литературам, чтобы застраховать себя от возможной мистификации.

Мы надеемся найти его адрес, ибо без этого публиковать неизвестного автора крайне рискованно.

Мы не теряем надежды на успех.

Надеемся на Ваше сотрудничество и были бы счастливы опубликовать ту Вашу работу, которую Вы сочтете возможным нам прислать.

Искренне Ваш

Самуэль Роуз, директор «Роуз паблишинг хауз».

"Дорогой мистер Холл!

Уж я даже и не знаю, что мне ответить на Ваше заботливое письмо…

Беда никогда не приходит одна… Здесь, в Питтсбурге климат совершенно иной, и это не могло не сказаться на здоровье Маргарет, нашей любимой маленькой умницы… Врачи и у нее обнаружили начало туберкулезного процесса… Все лекарства, какие есть здесь и в Европе мы уже приобрели… Конечно, Билл ничего не знает, это подкосит его окончательно… Впереди – мрак и безнадежность… Какой-то ужасающий рок висит над нашей семьей… За что такая несправедливость?

Вы не можете представить себе, как умна и не по летам развита Маргарет, как она похожа на отца, только глаза у нее Этол, такие же карие, широко поставленные, полные озорства, доброты и горькой мысли. На полях ее школьных тетрадей я то и дело нахожу два рисунка: принцесса в роскошном платье (этому ее научил отец, он изобретал для нее самые прекрасные костюмы) и маленькая девочка в гробике. Я боюсь спрашивать ее об этом страшном рисунке… Однажды она уже сказала мне: «Я кашляю, как мамочка».

Каждое утро я жду того страшного момента, когда на ее носовом платке появится капелька крови…

Билл пишет мне веселые письма, только иногда прорывается правда о его жизни, но он сразу же спохватывается и начинает шутить и подтрунивать надо всем… Наверное, только такие мягкие люди, как он, обладают настоящим мужеством… А ведь мне поначалу казалось, что он слишком уж податлив, нерешителен, и я открыто говорила об этом Этол, когда они только поженились, и как же она тогда плакала от обиды за него… Каждый виноват перед каждым…

Не сердитесь на меня за такое горькое письмо.

Желаю Вам всего лучшего.

Если у Вас появятся какие-то новости про Билла, не сочтите за труд сразу же написать мне.