Остаюсь твоим другом

Биллом".

"Дорогой Камингс!

Я совершенно с тобою согласен. Во-первых. Надо реализовать наши акции «Силвер филдз». Через нью-йоркские банки. Чем скорее мы это сделаем, тем лучше. Никаких связей с зарвавшимся «скотоводом». Во-вторых. Надо мягко порекомендовать бедолаге Бенджамину Во продумать те действия, которые дадут ему удовлетворение. Финансировать его работу согласится Эдвардс, который также точит зуб на «скотовода». В-третьих. Необходимо как можно скорее отыскать этого самого кассира. Чтобы «скотовод» не играл на том, что кое-кто в Вашингтоне покрывает те Директораты банков, которые работают по старинке.

Свяжись с Эдвардсом. Пусть его люди негласно присмотрятся к Во. Я не намерен забывать обид, которые мне были нанесены кем бы то ни было. А уж «скотоводами» – особенно.

Кинг".

"Дорогой Брат!

Пожалуйста, выручи меня в последний раз! Я прошу не за себя, клянусь честью, а за моего благодетеля! Он спас меня, когда я упал от голода на улице. Он продал свой уникальный английский костюм (желтый в коричневую клетку), в котором по вечерам выходил из ночлежки в город на заработки в редакции газет. Теперь он сам лишился куска хлеба, ибо его ковбойский комбинезон, в котором он работает на разгрузке судов, порвался так, что из него торчит голое тело. Мы пробовали зашивать, но материал старый, нитки не держат, поэтому опасно ходить по улицам, могут захомутать фараоны, они здесь вдруг стали так ощериваться, что просто нет спасу.

Я не обещаю вернуть тебе двадцать баков сразу, но по частям, могу забожиться, пришлю в течение пяти месяцев.

Остаюсь твоим старшим, непутевым, но любящим тебя Братом,

Бартоломео Лифариди".

"Уважаемый мистер Б. Сидней!

Ваши рассказы, посланные в «Детройт фри пресс», были получены нами и отданы на прочтение квалифицированному литературному критику Джо Айвору Спаксу.

Возвращая Ваши рассказы, считаем своим долгом переслать заключение м-ра Спакса, которое, конечно же, поможет Вам в дальнейшей работе.

Примите и проч.

Склайв, литературный обозреватель.

Приложение: три рассказа и заключение м-ра Спакса.

"Рассказы, принадлежащие перу м-ра Б. Сиднея, произвели на меня довольно странное впечатление. С одной стороны, начинающий литератор, бесспорно, владеет пером. Сюжет дается ему без особого труда. Диалоги написаны изящно. Все вроде бы говорит за то, чтобы рекомендовать эти милые безделушки в печать, и тем не менее я воздерживаюсь от этого по следующим причинам:

1. Весь строй милых безделушек свидетельствует о том, что автор порхает по жизни, словно бабочка; его не заботят истинные трудности жизни, он не задумывается о серьезных проблемах, стоящих перед обществом, он безответствен. Хотелось бы посоветовать начинающему литератору понаблюдать за жизнью по-настоящему, а не со стороны.

2. Судя по прекрасной полотняной бумаге, на которой написаны рассказы м-ра Б. Сиднея, он принадлежит к тому слою общества, членам которого неведомо страдание. Именно поэтому я и хочу порекомендовать автору обратиться в то издательство, которое напечатает его книгу за весьма небольшую плату, и честолюбие м-ра Б. Сиднея будет вполне удовлетворено, так как он сможет дарить «фолиант» своим поклонникам.

Читателям же «Детройт фри пресс» значительно более по душе проза, заставляющая думать.

Пусть молодой автор не прогневается за честность.

Айвор Спакс, эссеист, историк литературы и критик".

"Любимая!

Мои дела пошли как никогда хорошо! Я много пишу, рассылаю рассказы по редакциям и жду ответов, чтобы порадовать тебя: «Мы победили, они взяли к печати новеллы, теперь заживем!» Недавно я ужинал у одного капитана. Еда была вполне изысканная, стол сервирован серебром и хрусталем, давали «марикос» во льду и французское «шабли». Капитан долго распространялся о том, что стоит ему сойти на берег, получив пенсию от владельца компании, и он уж напишет романов и повестей о морском житье-бытье!

Мне было неловко возражать ему (только жестокий человек может рушить мечту, да еще тем более, когда мечтает хозяин стола), но в душе я не без горести подумал о том, как несправедлив мир к той профессии, которой я посвящаю жизнь!

Жажда писать – если, впрочем, таковая существует – пожирает человека, он готов быть голым и босым, только б иметь бумагу, перо, корку хлеба и кров над головою, чтобы записывать то, что является ему постоянно, только б не упустить слова героев, что слышатся ему, только б успеть сделать то, что вменено в обязанность сделать самим провидением, давшим чудный дар слагать слова во фразы.

Если человек в состоянии ждать пенсии, чтобы после этого начать литературное творчество, он ничего, никогда, ни при каких обстоятельствах не напишет.

Все великие становились писателями в молодости, точнее, в юности. Возьми Шиллера, Тургенева, Мольера или Лопе де Вега. (Я, увы, никогда не стану великим, оттого что уже сравнялось тридцать три, возраст Иисуса Христа, однако Он завершил свой путь по этой грешной земле в этом возрасте, а я еще ничего толком и не сделал.) Всякая цивилизация, если она истинная, а не декларативная, обязана искать юношей, наделенных талантом, и поддерживать их творчество. Только тогда может случиться чудо открытия нового гения. Мне кажется (может, конечно, я не прав), что суетливые, озлобленные и запуганные люди дадут литературу, подобную их характерам. Но ведь это будет не литература, а пища для археологов, словно черепки чашек и золотые заколки скифских женщин… По такой «литературе» будущие исследователи станут с презрением судить обо всем обществе, его идеях, нравах и внутренних несовершенствах.

Любимая, ты давно не отправляла мне писем. Пожалуйста, расскажи подробно о себе, о Маргарет, запиши ее фразы, я очень люблю слушать ее голос, а ты так подробно приводишь слова нашей маленькой, что я сразу же вижу ее – всю целиком, будто она находится рядом.

Я не смею тебя просить ни о чем, но если бы ты смогла одолжить у добрых Рочей еще двадцать долларов, был бы тебе сердечно признателен.

Целую тебя.

Твой Билл".

"Дорогой доктор Якобсон!

Сердечно благодарю Вас за те советы, которые Вы дали после визита к Этол. Я обещаю Вам строго соблюдать предписания, которые Вы любезно изволили мне оставить. Но я знаю дочь лучше, чем кто бы то ни было, и поэтому понимаю, что одни лекарства и диета не смогут помочь ей побороть врожденный недуг.

Известное Вам горе, незаслуженно обрушившееся на Этол, точит ее изнутри, и хотя она, как Вы имели возможность заметить, научилась владеть собою, мужественно сдерживает крайние проявления характера (увы, из-за болезни не всегда ровного), я опасаюсь, что курс, предложенный Вами, не принесет облегчения.

Она тяжко переживает то, что лишена средств, хотя занимается рукоделием, подыскав достойных заказчиц, и много времени проводит за пишущей машинкой. На все мои просьбы отдыхать Этол отвечает решительным и несколько раздраженным отказом: «Я должна сама зарабатывать на жизнь!» Как нужно поступить, чтобы понудить ее оставить ненужную работу и большую часть дня проводить на веранде, под пледом?

По-моему, единственный человек, кого она послушается, это Вы, дорогой доктор Якобсон. На Вас у меня вся надежда.

С глубоким уважением

Ваша миссис Роч".

"Дорогая миссис Роч!

Обещаю сделать все, что в моих силах, дабы повлиять на Этол, хотя ее характер весьма сложен, что Вам известно лучше, чем мне.

Могу сказать со всей честностью, что легочные больные, особенно в ее состоянии, живут в мире иллюзорном. Главным лекарственным препаратом для них является Надежда, а панацеей, дающей возможность верить в благополучный исход недуга – иллюзия близкого свидания с тем, кого она любит и в кого безоговорочно верит.