Закончив письмо, она закрыла тетрадь и спрятала дневник на верхнюю полку. Приступ тошноты усилился. Посмотрев на полную окурков пепельницу, Лусине обнаружила, что выкурила почти пачку сигарет. Она прошла в комнату и легла на диван. Через полчаса вернулась Вардитер.

– У-ф-ф, вечно эта Сируш как начнет говорить, как начнет, так никак не закончит. У меня даже уши заболели. Лусо, ты где? – Старуха прошла в гостиную, включила свет и испуганно посмотрела на внучку. – Лусо, все в порядке? Лусо, ну скажи же…

Но Лусине словно не слышала бабушку. Таинственно улыбаясь, она смотрела на стрелки часов, отсчитывающих последние часы ее жизни, и видела аллею, в глубине которой вырисовывался силуэт матери.

– Лусо, да что с тобой? Ты меня слышишь?! – Вардитер схватила внучку за плечо и с силой тряхнула ее. – Я тут подумала, я должна тебе кое-что рассказать. Это касается твоего отца. Мне кажется, я могу тебе помочь в поисках.

Услышав слово «отец», Лусине приподнялась, но тут же рухнула на диван и потеряла сознание.

Шестнадцать лет назад самолет рейса Ереван – Москва с ревом оторвался от земли. Женщина, сидящая в кресле по правую руку от Арев, достала из сумки носовой платок и промокнула им выступившую на лбу испарину.

– В гости летишь, дочка? – спросила она.

– Нет, домой, – ответила Арев.

Девушка словно чувствовала, что город, который она никогда не видела, станет ее домом. Надежным, уютным домом, двери которого никогда не откроет ее сестра Лусине.

– Как тебя зовут?

Арев, помедлив минуту, ответила:

– Анна, теперь меня зовут Анна.

Самолет стремительно набирал высоту. Анна смотрела в окошко иллюминатора, наблюдая, как город ее детства, казавшийся когда-то устрашающе большим, превращается в скопище хаотично разбросанных точек и кривых. И чем дальше отдалялись эти точки, тем спокойнее билось ее сердце.

Она вдруг вспомнила, как в детстве с сестрой спрятали в деревянный ящик найденного на обочине дороги мертвого голубя. Забили ящик гвоздями и закопали под деревом возле дома, оплакав его окоченевшую тушку со всеми подобающими почестями. Анна представила себе такой же ящик и стала заполнять его всем тем, что связывало ее с Ереваном: голосами и лицами родственников, запахами, названиями улиц, детскими игрушками, книгами. Она забила ящик гвоздями и забросила в дальний угол памяти, чтобы воспоминания о прошлой жизни больше никогда не вырвались наружу и не причинили ей боль. Иногда она смотрела по телевизору сюжеты новостей из Армении, и тогда ящик громыхал, словно что-то зловещее разрывало его изнутри, пытаясь выбраться наружу. Она переключала канал, и через какое-то время грохот стихал. Единственное, что Анна принесла в новую жизнь, были ее приемные родители – Карен и Лилит.

Карен – борец по натуре. Мальчик, выросший без отца и потому рано повзрослевший. Защитник сестер Гоар и Карине. Единственная надежда матери, не баловавшей его вниманием и всецело сосредоточившейся на воспитании дочерей, которых ей предстояло выдать замуж за достойных армянских мужчин. Он не обижался на мать. Бегая по пыльным ереванским улицам с ватагой сорванцов, он быстро смекнул, что малый возраст не помеха тому, кто хочет заработать денег.

Вооружившись кувшином и жестяной кружкой, которую его отец когда-то привез с войны, он ходил по базару и продавал воду, зазывая покупателей звонким голосом: «Джур, сары джур!»[7].

Помогал сидящему у входа на рынок чистильщику обуви, который был уже настолько слеп, что не мог отличить черную краску от полироли. С энтузиазмом брался за уборку мусора, остающегося под прилавками после ухода торговцев.

Вечером он приходил домой и высыпал в подол матери пригоршню мелочи. Вардитер гладила пыльный ежик на макушке и приговаривала: «Молодец, Карен-джан, твой отец был бы рад». В такие минуты семилетний мальчик чувствовал себя взрослым мужчиной, который в состоянии прокормить семью.

Он рано пошел работать, устроившись в тринадцать лет подмастерьем в ювелирную мастерскую. Его унижало, что мать работает посудомойкой в местной больнице, а сестры донашивают ее одежду, перекраивая старые платья и украшая их бисером и дешевыми кружевами. Он не мог видеть мать, заклеивающую старые развалившиеся туфли. Туфли, которые он помнил чуть ли не с рождения.

Со своей первой зарплаты Карен купил ей новые туфли, сестрам – по платью, а себе – самокат. В глубине души он оставался ребенком, которому не хватало игрушек. Благодаря трудолюбию и усидчивости он быстро обучался, постигая премудрости ювелирного дела и оттачивая свое мастерство на радость матери и Гургену – хозяину ювелирной мастерской.

– У каждого камня есть душа, – говорил Гурген. – Если ты не заглянешь в нее, он никогда не поддастся тебе. Ты понимаешь меня, Карен?

– Да, уста[8], – отвечал он, завороженно наблюдая за каждым движением мастера.

Им двигало отнюдь не тщеславие и не жажда наживы, а только одно желание – быть полезным своим близким.

Вскоре Гурген доверил ему первую самостоятельную работу – золотое кольцо с рубином. Две недели, затаив дыхание, Карен шлифовал фасеты, наблюдая, как бесформенный камень обретает четкие грани. Через положенный срок он принес мастеру свое первое творение: красный рубин, зажатый тонкими паучьими лапками, переливался в лучах солнца ослепительным блеском.

– Вот, уста, – вымолвил он и робко посмотрел на мастера, опасаясь, что тот останется недоволен.

– Нет, Карен-джан, я больше тебе не уста, ты – уста. – Мастер покачал головой и протянул кольцо ученику. – Ты помнишь, для кого ты делал это кольцо?

– Да, уста. Вы сказали, что это кольцо заказал любящий сын очень достойной женщины.

– Это правда. Отнеси его своей матери. Она может тобой гордиться.

Карен стремглав побежал домой и вручил матери подарок. Вардитер закрыла лицо руками и ушла в свою комнату. Карен слышал, как она долго молилась и плакала, рассказывая своему покойному мужу, какого достойного сына вырастила. Мать вышла из комнаты только под вечер с кольцом на указательном пальце. Вытерев уголки покрасневших от слез глаз передником, она отправилась хвастаться подарком соседкам.

С тех пор мастер поручал Карену самую ответственную работу, ставя в пример другим ученикам и рекомендуя клиентам заказывать сложные украшения только у его ученика Карена Арутюняна. Карен не возгордился, напротив, увидев, как кто-то из учеников пыхтит за станком, подходил и помогал ему в работе. Гурген наблюдал за ним, и сердце его наполнялось радостью за ученика и гордостью за себя. Ведь именно он раз глядел в нескладном длинноносом мальчишке талантливого ювелира.

Иногда в мастерскую заходила дочь мастера – Лилит. Хромая девушка с большими голубыми глазами, так похожими на любимые камни Карена – сапфиры. Он склонял голову над изделием и смущался, чувствуя, что в эти минуты заглядывает в душу лежащего на столе камня и видит в нем ее отражение. Пока Лилит ходила меж столами, перебирая и рассматривая украшения, отец с улыбкой наблюдал за ней, но стоило кому-то из учеников неудачно пошутить или уделить ей внимание, как он вскакивал и, подобно коршуну, налетал на ученика: «Хватит глупостями заниматься, работай!» Он оберегал дочь, боясь, что кто-то воспользуется ее слабостью и доверчивостью. И только лишь когда Лилит подходила к Карену, Гурген делал вид, что очень занят, украдкой наблюдая, как она улыбается парню, в то время как тот краснеет до кончиков лопоухих ушей.

Когда Карену исполнилось двадцать три, а он так и не нашел себе невесту, Вардитер забеспокоилась и стала приставать к сыну с расспросами и предложениями.

– Вот Кармен – дочь нашего соседа, чем тебе не пара? Скромная, красивая.

– Нет, – отрицательно качал головой сын.

– А может, Манушак? Дочь торговца лавашем. Мне она тоже нравится.

– Нет.