Ванесса лежала на хозяйской кровати, раскинув руки, раздвинув ноги и выгнув спину. Икры ее Фабиан несильно прижимал руками. Девушка чуть приподнималась, словно была готова отдаться ему всем своим существом. Он снова прикасался к ее грудям, затем, лаская, соединял их воедино. Наклонившись набок, Ванесса поспешно снимала трусики, прижимаясь к его рту и подбородку и содрогаясь всем телом. Он целовал ее, глубоко всовывая язык туда, где его собственная слюна сливалась с ее выделениями. Поначалу едва слышные стоны усиливались, когда он начинал кончиком языка нащупывать твердую выпуклость между внутренними губами. Испытывая оргазм, она еще шире раскрывалась перед ним, а его язык все глубже проникал внутрь ее, пока не натыкался на прочную девственную плеву, после чего вновь отступал к полости внутренних губ.

Оказавшись в автомобиле у Ванессы, Фабиан легонько провел указательным пальцем по шраму на ее верхней губе.

— До чего же ты меня напугал! — повторила девушка и посмотрела на него. Он заметил перемену в ее настроении: она осторожно поднесла руки к лицу, как бы желая почувствовать следы его пальцев. Рукавом платья отерла свое потное лицо. Потрогав припухлость у рта, улыбнулась. — Твоя левая рука чересчур развита. Неужели ты стал левшой?

— Левшой? Разве левша может играть в поло? Все-то ты обо мне забыла, Ванесса, — с деланной грустью произнес Фабиан.

Она прижалась затылком к двери, и ее темно-рыжие волосы рассыпались в беспорядке.

— Ведь столько лет прошло, Фабиан! Когда-то ты повторял, что хочешь удочерить меня и стать приемным отцом. Ты говорил, что мы будем соединены особыми узами, узами, позволяющими быть свободными, станем дарить друг другу свободу, какой не обладают родные отцы и дочери, — задумчиво добавила Ванесса, глядя в темноту. — Такой свободной я чувствовала себя только с тобой. — Медленно повернувшись к нему, девушка положила ему руку на плечо. — Ты мне обещаешь, Фабиан?

— Что именно?

— Что ты наградишь меня.

— Чем?

Она сильнее сжала его плечо, затем убрала руку. Неожиданно завела двигатель.

— Сам придумаешь. С тех пор как мы виделись в последний раз, ты, должно быть, научился не только бросать цветы молодым дамам.

Включив заднюю передачу, Ванесса выехала на шоссе, затем медленно тронулась вперед.

Возле его дома на колесах она остановилась. Фабиан ждал, что она скажет, что хочет войти вместе с ним, но она этого не сделала. Он подумал, что, возможно, это их последняя встреча, что она не захочет его. Он не нашелся, что сказать, как объяснить ей, что, после того как они расстались, у него было слишком мало денег, чтобы вернуться к ней, и что он не рассчитывал найти ее в Тотемфилде, полагая, что она учится в колледже. Не говоря ни слова, они какое-то время просто сидели рядом, и в тот момент, когда он решил было выйти из ее автомобиля, Ванесса вновь положила руку на его плечо, слегка коснулась шеи. Но объятием это не было.

— Почему ты не возьмешь меня с собой? — спросила она.

При свете фар шрам у нее на губе походил на след от сабельного удара. Протянув руку, он коснулся его, и пальцы его увлажнились.

— Куда?

— Ты не раз говорил, что, когда я смогу ездить, куда мне захочется, ты вернешься и заберешь меня с собой. Я уже не та маленькая девочка, которая приезжала в гости в твой дом на колесах. Я достаточно взрослая и могу поехать с тобой. — Когда она убрала руку с его плеча, свет фар ее автомобиля, отражавшийся от алюминиевых бортов трейлера, посеребрил ее лицо и волосы.

— Я часто думала о тебе, — спокойным голосом продолжала она. — Иногда мне казалось, что ты — единственная причина того, чтобы я взрослела, становилась зрелой. Я рада, что ты вернулся, вернулся чтобы подарить мне розу в мой праздник.

— Так до завтрашнего вечера? — спросил он, выйдя из автомобиля, и захлопнул дверь.

Ванесса кивнула головой и начала выворачивать руль.

Время приближалось к полуночи. Фабиан вел свой трейлер по тесным улицам центра города, ставшим еще уже из-за двойного ряда припаркованных автомобилей. Между ними сновали полицейские, приклеивая парковочные квитанции на ветровые стекла машин. Ожидая зеленого сигнала светофора, Фабиан думал о том, что совсем рядом с этим кварталом живут обыватели, которые ведут монотонное существование.

Лениво потянувшись, Ванесса посмотрела на него. Он ответил ей тем же. Освещаемая огнями светофора, она поглядывала на него — спокойная, чуть ли не безмятежная. Фабиан почувствовал, что может поддаться силе инерции и поплыть к ней по воле волн.

Поэтому он решил вмешаться в ход событий.

— Как ты себя чувствуешь?

— Неплохо бы выкупаться, — с томным видом проговорила она. — Это было бы великолепно.

— В бассейне?

— Да, в бассейне, до краев наполненном холодной водой, — задумчиво проговорила она, откинув волосы на подголовник.

Добравшись до парка, они ехали по его темным аллеям. Лучи от фар трейлера скользили по полицейским машинам, спрятанным вдоль пешеходных дорожек, затем осветили одинокого велосипедиста, мигнувшего им красным глазом заднего фонаря. Затем в кустарник метнулись какие-то мелкие животные. На опушке парка они увидели силуэты двух мужчин, сидевших, обнявшись, на скамейке. Трейлер оказался за пределами парка.

— Ты никогда не рассказывал мне о своей жизни, — проговорила Ванесса.

— А что бы ты хотела знать?

— Почему ты называешь себя по фамилии, а не по имени?

— Мое имя многим трудно выговорить. «Фабиан» гораздо проще.

— Ты когда-нибудь был женат?

— Моя жена умерла, когда ты была еще ребенком.

— И долго вы были в браке?

— Шесть лет.

— Так долго?

— Шесть лет кажется долгим сроком лишь для твоих сверстников.

— Ты ее любил?

— Я был к ней привязан.

— Дети есть?

— Нет. Мы их не хотели.

— А твои близкие? Где они? — продолжала допытываться Ванесса.

— У меня нет близких.

— Отчего же?

— Мои родственники погибли во время пожара.

— Все? — спросила она недоверчиво, пристально посмотрев на него.

— Кроме моих родителей. Это был поджог. То был самый большой пожар.

— Из-за этого ты не желаешь жить под крышей дома? — надув губы, спросила она. Шрам казался унылым пятном.

— Крыши легко вспыхивают, — отозвался Фабиан.

— Кого тебе больше всего не хватает?

— Отца.

— Почему?

— Потому что он больше всех любил меня. Когда он умер, я сожалел, что так мало рассказывал ему про себя.

— И почему же ты этого не делал?

— Потому что правда огорчила бы его. Я слишком любил отца, чтобы причинять ему неприятности.

— И в чем заключалась эта правда? — Томности в ее голосе как не бывало.

— Когда я был в твоем возрасте, — отвечал Фабиан, — наша семья жила в одном старом доме с двумя другими семьями и одинокой девушкой. Она жила по другую сторону коридора, отделявшего наши две комнаты от ее комнаты. Она была заводской работницей — простой, бесхитростной, замкнутой. После работы она ходила в вечернюю школу и редко бывала дома. Но очень часто, когда она возвращалась домой и мои родители спали, я украдкой пробирался к ней в комнату. Мы оба были одиноки, и хотя не испытывали особой страсти, но испытывали потребность определенного рода. Обычно я оставался у нее на всю ночь и возвращался к себе перед самым рассветом.

Однажды утром, когда я возвращался домой, я застал отца — он был профессором классической драмы — в пижаме и ночном халате. Он ждал меня. Я был босой, и, кроме плаща, на мне ничего не было. Свои ботинки и одежду я оставил возле кровати. Я был убежден, что отец знал, куда я ходил, поэтому ничего ему не сказал. Да и что было говорить? Обняв, он стал озабоченно разглядывать меня через толстые стекла очков. Я наклонился, чтобы поцеловать его в лоб. Он погладил меня по волосам, чтобы убедиться, не влажны ли они. Разумеется, они были сухими. «Слава богу, что нет дождя, — проговорил он. Он прижал меня к себе, и я ощутил щетину на его щеках. — В такую ночь ты выходил в одном плаще? И даже не надел ни шляпу, ни шарф? — Он увидел, что я без перчаток, но не заметил, что я бос. — И даже без перчаток? Так недолго и воспаление легких схватить!» Но он не рассердился, только погладил меня по голове и засеменил в своих старых шлепанцах. Отец видел только то, что желал видеть. Таков уж он был.