— А у Суховой розовые штаны!

Ничтожества! Пошляки и ничтожества!

Кашина на этой переменке не было. Он был на четвертом этаже у десятиклассников. Они готовили отрывок ко дню рождения Лопе де Вега. Мы в кружке его празднуем.

Я одна бросилась на Великорожина и стала его царапать. Оказывая слабенькая, как сама думала о себе раньше. Я сильная. До лица он меня не допустил, но руки я ему изрядно исполосовала. Теперь я знаю, что я буду делать, — бить. Я буду бить.

На ботанике Варвара Романовна спросила Великорожина, что у него с рукой. Весь класс тут же уставился на меня. Кашин удивленно спросил, не моих ли рук это дело. Вместо ответа я поднялась и сказала:

— Варвара Романовна! Это я поцарапала Великорожина. Пусть сам скажет за что.

Класс загудел, а Дмитриев вдруг тоненьким голосом выкрикнул:

— А у Суховой штаны розовые!

Кашин поднялся, подошел к Дмитриеву, и никто не успел опомниться, как Кашин ударил Дмитриева по лицу! Ужас что было!

Варвара Романовна закричала, чтоб Кашин вышел из класса. И Кашин пошел. Но я не могла, чтобы он ушел! Я встала и пошла за ним.

— Ты куда? — крикнула Варвара Романовна.

— За ним, — сказала я.

Все засмеялись, а Великорожин выкрикнул, что у нас с Кашиным любовь.

— Какая ты дрянь, Великорожин, — сказала Варвара Романовна.

Тогда поднялся Ромка Хейфец и вдруг сказал, что все дураки и никакой любви у нас с Кашиным нет, а просто дружба, и что он уходит вместе с нами.

И мы ушли. А поскольку это был последний урок — мы пошли в кино.

А Милка осталась.

Только вот почему Ромка пошел с нами? Ведь он такой тихоня. Ничего не понимаю.

Хотя… Иногда мне кажется, что я ему нравлюсь. Он на меня часто смотрит. Я не хочу, чтобы это было так. Всегда очень тяжело, когда ты кому-то нравишься, а он тебе нет. И вообще, Ромка мне по плечо.

После кино мы сидели в садике и Ромка рассказывал «451° по Фаренгейту».

Он здорово рассказывает. И вообще он умный. Был бы чуть повыше ростом! А так… И зачем он поперся вместе с Кашиным провожать меня до дому?

Нам не разрешили ставить Брехта. Вместо этого подсунули новогоднюю интермедию. Дурацкую. С зайчиками и лисичками, а также с бабой-ягой. А я буду играть ёлку. Мне больше ничего не досталось, потому что я новенькая в кружке. Текст мне не дали. Просто буду стоять обвешанная игрушками посреди сцены. Это Игорь Александрович придумал, чтобы занять меня. Кашин будет играть Петю Неряшкина. Это лучшая мужская роль. Бабу-ягу дали Игошиной. Она сама выпросила. Я тоже хочу играть бабу-ягу, но стеснялась просить.

Димка Лукин будет дедом-морозом. Он уже взрослый и в нашей школе не учится, но в кружок ходит. Раньше он был самым главным хулиганом на нашей улице, а теперь все вечера торчит в актовом зале и делает декорации. Вдвоем с Игорем Александровичем. И совсем он никакой не хулиган.

После кружка шли с Кашиным, Игошиной и Игорем Александровичем домой. Обсуждали образ елки. Я думаю, эта роль мне удастся.

Игорь Александрович — дивный. Он умный, красивый и не зазнайка.

Алешенька… Сегодня на физике, когда я получила по контрольной тройку с минусом, он сказал, что я славная чудачка.

Он так и сказал:

— Славная ты чудачка!

У меня и после этого дрожали руки и вздымалась грудь. Слава богу, что он не заметил!

А-ле-ша!!!

Вот и зима пришла. Теперь уже по календарю. Встаешь — темно. Вот интересно, почему я наутро не думаю, что вечер, хоть утром так же темно, как вечером? Почему утром в тебе какое-то бодрое чувство?

После уроков собирали макулатуру. Я очень люблю это, как ни странно. Мы ходили вчетвером: я, Ромка, Зося и Милка. Крючок тоже весь день торчала в подвале. Там, где взвешивают бумагу. Она всегда вместе с нами теряет свое личное время. Кашина не было. Он с Игорем Александровичем делал избушку на курьих ножках.

Крючок спросила у меня, почему его нет. Я объяснила. Ей этого показалось мало. Она пошла намекать, что если человек не любит труд, то это уже нечеловек. Труд. Как будто он с Игорем Александровичем не трудится. Вообще странные у нее понятия о труде. Она, например, считает, что Лариска Гущина любит трудиться, ведь Лариска им притащила необходимые для каждого пять кило бумаги. Из дому. Аккуратненько веревочкой перевязано. Это ей папа собирает. А мне папа не собирает. И Ромке тоже. И Милке. Мы ходили в трест мороженого, потом на почту, потом в ресторан на Московском вокзале и набрали столько бумаги! Уж не по пять килограммов, а по двадцать. Я Крючку сказала, что я собрала и для Кашина. Чтоб она потом его не пекла, а то она выдумала ставить всем оценки по общественной работе, для стимула.

А мы очень здорово походили по дворам!

Правда, Зося ныла, что холодно. Но это она от лени. Вот Зося действительно ленивая. Вернее, она не ленивая, но она если старается, то только за что-то, для себя, а если просто так надо сделать — она не любит. Милка, правда, тоже не очень-то хотела собирать. Но у Милки чистоплюйство. И вообще у них домработница.

Но мы с Ромкой их пересилили. Мы их протаскали до шести вечера, пока не стало совсем темно. Кажется, наш класс выйдет на первое место. Кроме нашей четверки здорово потрудились Сережка Николаев, Юрка Андрущак и Нинка Дерябкина. Они хоть и двоечники, но когда дело касается работы — не подведут.

А Гущина и Великорожин сдали по пять кило и смылись. Гогочки чёртовы!

Пришла домой, сделала уроки и спать.

Завтра в кружок. Йо-хо-хо!

День начался приятно. Нашему классу дали переходящий вымпел по труду. Гущина получала так, будто это она лично заслужила. А потом я была в кружке. Игорь Александрович придумал делать парные музыкальные этюды.

У нас на рояле играет чудная женщина. Мать нашей математички, Иннушки. Очень маленькая и старая. С круглыми глазами, чем-то похожая на Петра I, только усов нему. Она вообще то пенсионерка, и за наш кружок ей не платят, но она не пропускает ни одного занятия, даже если рояль не нужен, просто так ходит. Зовут её очень смешно: Настасья Филипповна. Юмор такой!

Настасья Филипповна сыграла нам очень грустную музыку, которая потом сменилась очень бурной, но тоже грустной.

Мы с ним даже не успели сговориться, что же мы будем делать, как Игорь Александрович вытолкнул нас на площадку.

Я села на скамеечку и представила себе, что осень. Осень не только на улице, но и во мне. Старая я такая, что ли? Да, я представила, что я и старая и усталая. И мне грустно.

Мне даже показалось, что ко мне на колени упал кленовый лист. Его не было, но я его рассматривала, как будто он был.

Мне даже не хотелось поднимать глаз от этого листа.

Кашин шел мимо меня. Тоже медленно, в ритме музыки. И тоже будто бы он старый, будто бы уже прошло много лет и мы совсем не мы. Я посмотрела ему вслед, и он остановился. Потом медленно обернулся и посмотрел на меня.

И я представила, что мы обязательно расстанемся. Что кончим школу и расстанемся. Что пройдёт много лет и когда-нибудь мы встретимся осенью в садике. Оба будем старичками и не сразу узнаем друг друга. Мне стало так грустно, что в глазах все задрожало. Я смотрела вслед Кашину. Он опять обернулся. Я привстала и сделала шаг вслед за ним, а он сделал шаг ко мне. Потом началась бурная музыка, и мы, наверное, повинуясь ей, не сами от себя, а от музыки и еще почему-то кинулись друг к другу, потом остановились и стали просто смотреть друг на друга. Музыка была уже сумасшедшая, а мы не двигались и смотрели друг на друга, но все равно именно такая музыка и должна была быть.

А в перерыве я почему-то плакала. Я не хотела, чтобы это кто-то видел, но Игорь Александрович нашел меня и гладил по голове. Он стал говорить, что я очень хорошая и щедрая девочка, что он очень рад тому, что я у него и кружке.

Домой шли все вместе и пели песни. Прохожие на нас оборачивались, но не ругались, потому что сразу видно, что мы — коллектив. Отличные ребята. Я даже не знала, что в нашей школе есть такие чудесные ребята. И старшие совсем не зазнаются. Вот, к примеру, Димка Лукин. Пальто мне подал, шею шарфом завернул. Леночка Петрова из десятого класса мне свои стихи читала, а Алик Никифоров Кашину свою кожаную куртку подарил.