На улице я вымыл руки у ближайшего фонтана, долго оттирая их под струей. Кровь отмылась быстро, но запах — запах так и остался. Какими-то тайными путями он с моих пальцев проник в ноздри, а оттуда в мозг.

Я слонялся по городу целую неделю. Бродил всегда ночью. Газет я не читал и не знал, скончался он или еще жив. И двигался вовсе не я, а пилот-автомат, зверь, у которого взорвались внутренности.

В эти дни я убил еще четверых.

Тела первых трех детей обнаружили почти сразу, четвертого еще ищут. Я поджидал их у школы. Дети были маленькие. Каждый раз я подходил к разным школам и выбирал тех учеников, за кем никто не приходил. Осторожно приближался к ним и, улыбаясь, говорил, что я их дальний родственник, и они охотно, даже радостно шли со мной. Мне очень хотелось, чтобы они навсегда остались радостными.

О первых трех, я думаю, вам все известно, вы же читали протоколы. Содомия, удушение, ну и так далее и так далее. Труп четвертого… Если хотите, можете послать кого-нибудь забрать. Он, наверное, еще там, зарыт недалеко от товарной площадки на железнодорожной станции.

Он был младше всех, лет семи или восьми, не больше, лицо такое светлое, умное. Только когда я уже держал его в руках бездыханным, у меня впервые возникло это желание. И тогда, ни о чем не думая, я вскрыл ножом его грудь — она оказалась очень мягкой, лезвие вошло, как в масло.

Слева от позвоночника помещалось сердце, оно еще билось.

Но я не набросился на него сразу, а извлек его осторожно, словно драгоценность. И только когда проглотил последний кусок, обрел наконец полный, абсолютный покой — впервые за столько лет я ощутил долгожданное тепло.

Меня взяли через несколько часов. Увидев полицейскую машину, я сразу все понял. Им не пришлось ловить меня, я стоял и ожидал их, заложив руки в карманы.

Когда меня поместили в камеру, я узнал, что муж моей матери не умер — я лишь слегка задел его ножом.

Вы думаете, знай я, что он остался жив, то не стал бы убивать других? Кто знает? Вы знаете?

Конечно, тогда я отделался бы немногим. Раскаиваюсь ли? Испытываю ли угрызения совести? Это не имеет никакого значения, все осталось у меня внутри. А впрочем, это все та же проблема двух машин, идущих навстречу друг другу. Столкнутся? Не столкнутся?

Все зависит от времени, когда они отправились в путь.

Дорогой,

Я сейчас в Финляндии, на очередном конгрессе. Он длился три дня, и вчера был прощальный банкет для участников. Мне совсем не хотелось туда идти, я сослалась на плохое самочувствие и удалилась. Из зала конгресса до гостиницы прошла пешком. И хотя уже почти наступил март, снега вокруг лежало еще много. По пути я не раз останавливалась у небольших деревянных домиков. Было темно, и повсюду на подоконниках горели свечи. Одна моя коллега из Хельсинки объяснила, что это давняя традиция. Благодаря зажженным свечам зимой кажется, будто день длится дольше. А мне вовсе не докучает, что дни тут такие короткие. Свет, падающий из окон на улицу, создает ощущение уюта и тепла. Весьма возможно, однако, впечатление это ошибочное. Кто знает, сколько разных горестей и страданий скрыто за этими окнами! И все же среди этих пустынных, заснеженных улиц я почувствовала себя Машенькой, маленькой девочкой, заплутавшей в лесу. Мне так хотелось войти в эту сказку, оказаться в домике трех медведей, выпить чашку горячего молока, забраться под толстое одеяло, заснуть и спать, спать, ни о чем больше не думая.

Знаешь, бывают сны, какие очень хочется увидеть. Они грезятся иногда наяву, а когда заснешь, ни за что не приходят. Вот и я все время мечтаю увидеть один такой сон. Будто долго пробираюсь сквозь снежную пургу, наконец вижу вдали огонек — освещенное окошко. Подхожу, заглядываю в дом. Там никого нет и очень уютно. Тогда я снимаю одежду, надеваю фланелевую ночную рубашку и исчезаю в огромной кровати под одеялом с рисунком в виде россыпи красных сердечек. И засыпаю, крепко вцепившись в одеяло. На улице валит снег, снежинки, кружась, опускаются на крышу. Я не задаю себе никаких вопросов, ничего не жду — просто спокойно дышу. Я счастлива, и больше мне ничего не надо. На какое-то мгновение возникает ощущение, будто я не только понимаю мир, но и сама вся в нем. Будто я — некая спокойная вещь среди других спокойных вещей.

И вчера ночью тоже, укрывшись холодными чужими простынями в гостинице и закрыв глаза, я опять подумала, как хорошо было бы, чтобы приснился такой сон.

Мне так сильно хотелось этого, что я почти не сомневалась — наконец-то мое желание сбудется.

Но приснилось мне совсем другое. Будто я сделалась вдруг маленькой-маленькой и оказалась в заточении в кукольном домике, у меня такой был в детстве: двухэтажный домик из какого-то легкого дерева, с окнами и дверями, со множеством столиков, стульчиков и всякой другой крохотной мебели. За обеденным столом сидела одна из моих кукол. Выглянув в окошко, я увидела свою комнату — там в разных углах валялись мои туфли, на письменном столе лежала раскрытая книга. Но, похоже, все это давным-давно было заброшено и покинуто. Тут я хочу что-то сказать, но не могу — нет голоса. Внезапно ощущаю сильный холод, возникший где-то внутри. Тогда подхожу к кровати и ложусь. Не знаю, сколько времени я лежу так, только мне слышится сначала тихо, а потом все громче голос ребенка.

И хотя слов его не разобрать, мне ясно, что он не говорит, а поет. Какую-то забавную песенку. Иногда пение прерывается веселым смехом. Я хочу подняться, пытаюсь шевельнуть рукой, ногой, но не могу и вдруг чувствую, что вся целиком нахожусь под какой-то ледяной плитой. Я пытаюсь закричать, но лед гасит мой крик. Однако он громко звучит в гостиничном номере, и я просыпаюсь.

Сейчас сижу в халате за письменным столиком у окна. Официант принес мне завтрак. Поев, почувствовала себя немного лучше. Посмотрела на часы, до встречи в аэропорту оставалось еще ровно четыре часа. Я почти машинально взяла лист бумаги с грифом гостиницы и сделала то, на что у меня никогда не хватало мужества. Написала тебе письмо.

Уже прошло два часа, как я вернулась домой. Достала вещи из чемодана, отправила кое-что в стирку. Приготовила себе чай и выпила его, сидя перед выключенным телевизором. Мне не следовало начинать это письмо тебе. Все произошло из-за смятения, в минуту слабости. Вообще-то я человек сильный. Во всяком случае, многие так считают. Никогда ни малейших уступок ни в чем, никогда никакой нерешительности. И все же я уступила и теперь чувствую, что уже не могу вернуться обратно. Похоже, будто я открыла кран — вода течет, и у меня уже нет сил остановить ее. Банальное сравнение, но не могу найти другого, более подходящего. Впрочем, оригинальность никогда не была моей сильной стороной.

Обратно я летела вместе с директором агентства. Подождала, когда самолет взлетит, и объявила ему, что ухожу с работы. Он решил; что я шучу. И рассмеялся: «Этот конгресс по метеопатии явно подействовал на твою голову». Я с улыбкой ответила, что с головой у меня все в полном порядке. Я давно собиралась сказать об этом, так как долго размышляла о своем поступке. Он испугался моей решимости и спросил: «Но ты ведь вовсе не чувствуешь себя старой, не так ли? И прекрасно знаешь, что, хоть у нас и много новых молодых сотрудниц, ты все равно остаешься лучшей в агентстве. Все тебя любят, все уважают».

Я попыталась объяснить ему, что побудило меня на этот шаг: «Теперь, когда умерла моя мать, у меня нет больше необходимости работать. Она оставила мне состояние, которое позволит мне еще сто лет жить безбедно, ничего не делая». Я добавила также, что устала и мне больше не хочется носиться по всему миру, дабы переводить чужие беседы.

Тут он согласился со мной. Это вовсе не редкость, когда у женщины в моем возрасте наступает некоторое переутомление, но, если немного отдохнуть, отправиться в какое-нибудь путешествие, отвлечься, все снова придет в норму. «Почему бы тебе не съездить в Мексику? — заключил он. — Говорят, там очень красиво!»