Лес встретил его запахом мокрых веток, тающего снега и каким-то непонятным беспокойством; жмурясь от жаркого солнца, Николас незаметно для себя зашел дальше, чем хотел; вспомнив, зачем он здесь, зашел за дерево, расстегнул штаны и принялся созерцать ближайший сугроб. Закончив, застегнулся, снял со ствола катышек смолы и пошел к дороге, разминая его в пальцах и поднося к носу.

Оставшийся час он напевал себе под нос старые песенки, вспоминал, как в детстве родители отвозили его на лето из города в деревню со строжайшим наказом не заходить дальше опушки леса… и как в первый же день они с дедом шли за лесной малиной, или за грибами, или просто купаться на озеро. Иногда за ними увязывалась бабушкина креатура, привычная и оттого нестрашная Николасу.

За этими воспоминаниями Николас чуть не пропустил поворот. Через полкилометра от трассы боковую дорогу перекрывал шлагбаум; помахав рукой сидящему в будке охраннику, Николас остановил машину, вышел и протянул подошедшему стражу документы.

– А… механик, – уважительно заметил тот. – Проезжайте, сначала все прямо, а потом направо, там увидите корпус такой, в сторонке от прочих, там как раз начальство сидит.

Солнечным мартовским днем «Тихая заводь» выглядела скоплением праздничных пряничных домиков. Двухэтажные жилые корпуса, аккуратные и ухоженные, обшитые деревом, с окнами, украшенными расписными резными наличниками, обсаженные елочками, водили хороводы среди вековых сосен. Более солидно выглядели лечебные корпуса, каменные, с высокими окнами. Людей было немного, видимо, были заняты процедурами и прочими важными делами. Николас вырулил к указанному зданию, заглушил мотор и, увидев рядом с дверью табличку «Администрация», решительно зашел внутрь. Быстро объяснившись с вахтером, прошел приемную директора, отдал документы секретарю и, поскольку эта нелюбезная тетка не предложила ему ни раздеться, ни присесть, встал у окна как был в куртке.

Так простоял он недолго, секретарша, доложив начальнику о его приезде, видимо, получила соответствующие указания, потому что, положив телефонную трубку, пропела уже более любезно:

– Господин Линдеманн скоро подойдет, присаживайтесь пока… – тут ее голос прервался и вместо слов раздалось какое-то бульканье, перешедшее в полное ужаса нечленораздельное «ы-ы-ы-ы-ы-ы». Николас обернулся, еще успев подумать – «Мышь, что ли, увидела?» И тут его шею с левой стороны обожгло болью, острой, как ненавистный механику красный перец, и сильной, словно к шее приложили шлифовальную машину с самым грубым абразивом. Боль оглушила его, обездвижила, и Николас почувствовал, что вместе с выдыхаемым воздухом из него уходит сама жизнь. Все вокруг закачалось, куда-то поплыло… и он упал, теряя сознание.

Вопреки жуткому предчувствию, после головокружительного полета фея пришла в себя в месте темном, но теплом и мягком, это было что-то вроде большого кармана, выстланного мехом. Рядом дышал кто-то большой и тоже теплый. Поначалу фея просто отогревалась, постепенно расправляя скрюченные конечности. Когда она высохла, продышалась и успокоилась, то тут же и уснула, утомленная неудачным вылетом. А когда проснулась, то хотела только одного – есть. Голод вцепился в ее внутренности не хуже давешнего холода, она почти не соображала и не контролировала себя. А совсем рядом в человеческих жилах текла, пульсировала, жила горячая, вкусная кровь – единственное, чем питаются феи.

Надо сказать, что спелые феи излучают только им присущий флюид, благодаря которому всякому человеку они видятся в самом привлекательном виде: трогательными, прелестными созданиями размером с ладонь, с нежным личиком, окруженным ореолом золотистых кудрей, озаренным светом огромных изумрудных глаз, с фарфоровыми ручками-ножками. Одеты они в легкие полупрозрачные платьица, а в качестве дополнительного украшения за спиной у них трепещет пара стрекозиных крылышек. Как не разрешить такой прелести присесть к тебе на плечо, тем более что крови феи выпивают немного, не то, что упыри-белоглазы. К тому же ни одна фея не даст человеку понять, что она пьет его кровь; бедняге будет казаться, что она поет ему волшебные песенки.

Однако фея, которой повезло оказаться в капюшоне Николаса, из кокона выбралась намного раньше положенного срока, и ни о какой спелости и мечтать не могла. Поэтому когда она высунулась из-за меховой оторочки, то разговаривавшая с механиком секретарша увидела ее такой, какой она и была, а красотой феи не отличались.

Были они тощие, серокожие, голенастые; на тонкой шее тыковкой торчала лысая голова, на лице выделялся огромный рот, в котором прятались ряды острых зубов и длинный лиловый язык, а глаза у фей и впрямь были большими, вот только цветом они были точь-в-точь волчьи ягоды, матовые, черные, провальные. Нескладное тельце укутано в драную серо-зеленую одежонку, на пальцах длинные острые когти. Одним словом, ничего общего с дивной сказкой.

Выползшая фея, не раздумывая и не сомневаясь, впилась в шею своего невольного спасителя всеми своими новенькими, острыми что твои бритвы зубами; в рот ей хлынула восхитительная мужская кровь, щедрая и сытная. Она глотала ее, снова кусалась – скорее от восторга, чем по необходимости, глотала, захлебываясь, постанывая от счастья, чувствуя, что выживет и покажет им всем… кому именно, она не знала, но это было неважно. Она даже не заметила, что источник ее питания обмяк и рухнул наземь, слишком крепко впилась она в его шею, сотрясение ей ничуть не помешало. Напившись до предела, когда ее серый живот раздулся и стал просвечивать розовым, она отодвинулась от раны с порванными в лохмотья краями, икнула, небрежно щелкнула пальцами, приказывая крови свернуться. Потом улеглась поудобнее на плече лежащего без чувств мужчины и принялась отдыхать.

В приемной было тихо; давно стихли вопли секретарши, вылетевшей пулей в коридор, только часы на стене мерно отстукивали секундной стрелкой по циферблату. Однако фея, уютно дремавшая на плече механика, почувствовала, что очень скоро здесь окажется кто-то из ее сородичей. Прошло совсем немного времени, и в коридоре раздались шаги: кто-то шагал размеренно и неторопливо, за ним следовали другие, не столь уверенные, иногда даже спотыкающиеся. Дверь отворилась.

Николас открыл глаза, поморгал; перед его глазами был пол, ножки стула, кусок стены. Нестерпимо болела шея, тело заливала ледяная слабость. Он услышал, как стукнула дверь, и в поле его зрения оказался еще один предмет – это были сапоги с окованными железом носками. Один носок ощутимо ткнул его в бок. Однако Николас пока мог только дышать и ничем на эту любезность не ответил.

А фея, задрав голову, рассматривала вошедшую – это оказалась молодая бестия. Она была высока ростом, стройна и длиннонога; короткие волосы истошно-красного цвета торчали беспорядочными прядями, бледное лицо нервно подергивалось, искусанные запекшиеся губы кривились.

– Наелась, маленькая? – Неожиданно ласково спросила бестия.

Фея кивнула и показала в знак приветствия язык, раскатав его во всю

длину, намного ниже подбородка.

– Рановато ты вылезла, еще и пора осколков не вышла. Или это он тебя выкрал?

Фея с презрением покосилась на лежащее под ней тело и даже не стала отвечать на такое предположение.

– Так я и думала. И что нам теперь делать? В лес тебе нельзя, замерзнешь. Хочешь, заберу тебя к себе, подрастешь немного, окрепнешь.

Фея снова покосилась на лежащего, на этот раз вопросительно.

– Его? Маленькая, да какое нам до него дело? Хочешь, убью его, чтобы не мешался.

И вот тут фея вцепилась ручонками в куртку механика, ощерилась и зашипела; всем видом она показывала бестии, что это – ее добыча, и она ее никому не уступит.

– Ого. – В тоне бестии прозвучало уважение. Она присела рядом, чтобы лучше рассмотреть фею. – Хочешь забрать его себе?