На рассвете Гарин встал с предчувствием чего-то недоброго и недовольный тем, что сдался на просьбу графа.

Помолившись довольно невнимательно и бросив мимоходом невольный взгляд на спящую девушку, он отправился к своему соседу с седой бородой, к которому последнее время питал более доверия, чем прежде.

Гарин рассказал ему о неожиданном появлении молодой девушки и затем просил дать мудрый и благочестивый совет, что делать в подобном затруднительном случае. Почтенный старец прежде всего спросил Хуана — точно ли наружность Рикильды столь прекрасна, что может внушать серьезные опасения.

Хуан еще не думал о красоте ее, но от вопроса старика его сердце болезненно затрепетало, и он неспокойным голосом и в бессвязных выражениях описал Рикильду.

— Любезный брат, — сказал тогда, нахмурившись, старец, — я вижу теперь, что действительно Господь посылает тебе большое испытание… Надо его выдержать. Знай, что чем тягостнее будет борьба, тем слаще покажется тебе победа над грешным телом, когда, наконец, молодая красавица тебя покинет, а благотворное одиночество вернется в твою темную келью.

Укрепленный мудрыми советами друга, Гарин поспешил в свою обитель, но по мере приближения к ней мучительное сомнение стало охватывать его душу: точно ли ему будет так сладко, когда эта живая роза Каталонии его покинет?

Сделав большое усилие над собой, он остальную часть дня посвятил девушке, наставляя ее в правилах религии.

Вторая ночь была еще тяжелее первой, а на третью он не только перепутал слова молитв, но забыл их вовсе и ворочался в бессонных мучениях на своем грубом ложе, шепча вместо «Virgen Maria» имя Рикильды. Мрак ночи как будто отдалял его от божества, и он стал бояться мрака, как невидимого врага.

На пятую ночь страшная гроза разразилась над Монтсерратом, такая гроза, какой никогда не видали морщинистые его утесы. Клубящиеся облака покрыли все вершины, затянули ущелья и все почернело. Молнии рассекали воздух и после их вспышек казалось еще темнее. Дождь лился потоком и сквозь шум воды то и дело раздавались жестокие удары грома. Порывом ветра затушило светильник в пещере и вслед за тем все кругом затряслось и загрохотало с необыкновенной силой; сквозь необъятный голос бури, чудилось, долетал торжествующий, победный хохот демонов. Смертельно перепуганная девушка бросилась на ложе монаха и, обняв его дрожащими руками, старалась на груди его найти защиту. Напрасно Гарин пробовал отстранить ее; напрасно в отчаянии он искал четки в складках своей рясы; четки куда-то упали. Воздух кругом его пылал, но еще более жгучее пламя охватило его сердце; в душе же свирепствовала буря еще более лютая, чем в горах.

Тело победило душу; бедный отшельник не выдержал испытания и погиб…

В отчаянии бросился Хуан Гарин из пещеры. Ни мрак, ни гроза, ничто не могло остановить его. Весь мокрый, с израненными ногами, он прибежал к обители своего друга. Тот, казалось, спокойно и безмятежно спал.

— Брат! — воскликнул Хуан Гарин.

Анахорет поднялся и сурово взглянул на Гарина.

— Брат, — повторил Гарин, — страшная ночь над нами. Гроза гремит кругом, но еще ужаснее буря в душе моей; с грохотом валятся утесы, увлекаемые потоками в черные пропасти, но моя душа еще чернее их… Брат! В моей пещере лежит девушка, обесчещенная злодеем.

Старец сурово отшатнулся от него.

— О! не проклинай меня, — воскликнул в отчаянии Гарин, падая на колени и склоняясь перед старцем, — буря погубила меня, она бросила ее в мои объятия… Дай мне совет, брат! Что я должен делать? Должен ли я в наказание броситься в пропасть? Должен ли я закрыться навсегда в своей пещере и умереть там от голода и жажды? Что я должен делать?!..

— Несчастный безумец, — раздался глухой голос старика в темной пещере, — разве ты не знаешь, что самоубийство есть самое тяжкое из преступлений?.. Ты должен теперь скрыть свой грех; огласка его ляжет позорным пятном на всех монахов. Как уста должны быть темницей для языка, так могила — хранилищем тайны. Она скроет твое преступление так же, как вода смывает пролитую кровь.

И затем, подавая ошеломленному Гарину острый нож, почтенный старец прибавил:

— Иди!.. Утром я с тобой увижусь… Ров, который выроешь для нее и засыплешь землей, сгладится благодаря буре и днем ты сам не найдешь этого места.

Хуан, как безумный, схватил нож и бросился бежать между скалами в свою пещеру, Рикильда без чувств лежала распростертой на каменном ложе монаха. Не говоря ни слова, Гарин нанес ей смертельный удар в ее белую шею и, когда она умерла, понес ее и бросил в небольшую яму, замеченную им еще прежде недалеко от часовни. Там он забросал ее камнями и засыпал землей. Его ужасная работа уже подходила к концу, когда он услыхал насмешливый адский смех… Перед ним стояли пустынник и воин; они преобразились в демонов и исчезли. Начало светать, улеглась буря, между верхушками деревьев показалась утренняя звезда, заблистали мокрые утесы при первых лучах солнца… С горькими слезами и с отчаянием в сердце Гарин склонился над могилой убитой им девушки…

Далее хроника рассказывает, что Хуан отправился в Рим. Там он бросился к ногам папы, исповедался ему во всем и молил о прощении.

Святейший папа нашел, что преступление столь велико, что и искупление должно быть тяжкое. Поэтому Хуан Гарин по приказанию наместника св. Петра должен был вернуться обратно на Монтсеррат на четвереньках, как животное; хранить вечное молчание, не смотреть на небо и питаться травами и все это до тех пор, пока младенец пяти месяцев не объявит ему, что он прощен небом.

Хуан Гарин в точности исполнил повеление папы и вернулся на Монтсеррат на четвереньках и там продолжал звериную жизнь, питаясь травами. Одежды его постепенно распались в лохмотья, обнаженное тело обросло волосами, и он потерял совершенно человеческий образ. В таком виде однажды нашли его охотники и, привязав его за шею на веревку, притащили во дворец Вифредо. Граф после таинственного исчезновения своей дочери очень часто охотился на Монтсеррате, разыскивая следы своей милой Рикиль-ды. В этот день Вифредо давал пир своим гостям и по просьбе последних велел ввести пойманное животное в залу. Графиня держала в это время на руках своего младенца — сына. Все молчали несколько мгновений при виде чудовища, походившего на человека. Вдруг сын графа, к всеобщему удивлению, прервал молчание словами: «Встань, встань, Хуан Гарин! Господь прощает тебе твой грех»… Тогда Гарин выпрямился и затем, упав на колени перед графом, открылся ему в своем преступлении.

Ввиду совершившегося чуда, Вифредо не мог отказать в прощении бывшему отшельнику и, взяв его проводником, отправился разыскивать могилу дочери.

Хроника еще говорит, что когда открыли могилу, то, к еще большему удивлению, Рикильда предстала всем присутствующим жива и невредима. Только на шее у нее остался красный след от ножа.

После того Вифредо велел выстроить около часовни Монтсерратской Девы монастырь, поместил здесь несколько бенедиктинок из одного барселонского монастыря, назначил свою дочь его настоятельницей, а Гарина управителем…

После смерти графа Сениофредо, повелителя Каталонии и Барселоны, престол должен был перейти к его младшему брату Олива Кабрете. Прозвище «кабрете», что значит «козленок», было дано ему потому, что он хромал и страшно заикался, так что не мог сказать одного слова, не издав целый ряд звуков, напоминающих блеяние овцы. Бароны и разные другие почетные люди считали Олива неспособным к правлению и прислали в Барселону его двоюродного брата — Рамона Борреля, урхельского графа. Граф Боррель впоследствии прославил каталонское оружие войной с Альманзором.

Не все, однако, добровольно признали права нового графа. Приверженцы Борреля, составлявшие большинство, принадлежали к числу наиболее благоразумных патриотов, желавших сильной власти, и опасались внутренних беспорядков; к ним примкнули и все граждане. Но были и такие сеньоры, которые объявили Борреля незаконным, требовали возведения на престол Олива и не явились в Барселону к торжественному дню избрания.