Предание относит начало монастыря к 880 году, хотя еще до того здесь скрывались христианские отшельники. Еще ранее Монтсеррат был свидетелем геройской борьбы каталонских баронов в союзе с Карлом Мартеллом против мавров. Тогда же было воздвигнуто пять кастилий или замков по склонам горы, из коих не осталось ничего, а на месте одного из них, Кольбато, имеется теперь небольшое селение, откуда путешественники отправляются с проводниками в сталактитовые гроты.

В 880 году, по словам легенды[8], в один из вечеров пастухи из сел. Олеса, расположенного на берегу Льобрегата, возвращаясь к себе, увидали в горах необыкновенный пурпурный свет и услышали небесное пение. Так как это явление повторялось каждую субботу, то об этом дали знать Гон-демару, епископу Аусонскому. Убедившись в правдивости их рассказов, епископ отправился на Монтсеррат со всем причтом, в облачении, и поднялся на гору, откуда исходил свет и благоухание. Там, в небольшом гроте, вырытом у подошвы одной скалы, они нашли красивое изображение Св. Девы, держащей Предвечного Младенца на руках, изваянное из черного дерева. В этом изображении епископ узнал то самое, которое прежде находилось в церкви св. Хуста, в Барселоне. Эта статуя была изваяна св. Лукой и привезена в Испанию апостолом Петром. Когда граф дон Юлиан, из мести к Родриго, обесчестившему его дочь, призвал в Испанию мавров, то святыня эта была тайно перенесена и скрыта на Монтсеррате. Напрасно епископ Гонде-мар старался перенести из грота. Св. Деву; невидимая сила удерживала его на месте всякий раз, когда он хотел уходить с горы. Тогда было решено оставить ее здесь, выстроить в честь ее часовню, и наблюдение за ней было поручено монаху-отшельнику Хуану Г арину.

Про этого отшельника сохранилась легенда, проникнутая религиозной страстностью. Ее рассказывают многие хроникеры, между прочим монах Аргаис[9], Постиус и Бала-гер. Легенда эта послужила темой для поэм, произведений живописи; в последнее время современный испанский композитор Томас Бретон написал на этот сюжет оперу.

Прилагаемые ниже легенды о «Хуане Гарине» и о «Бе-ремундо Рыжем» представляют частью пересказ, частью перевод из Балагера.

…Луна поднялась над Монтсерратом и облила своим матовым светом его пустынные вершины. Как безмолвные часовые стояли острые обломки скал, бросая неподвижные черные тени. Сердитый ветер завывал в ущельях. В одном из самых возвышенных и диких мест, окруженном огромными камнями, стоял сам властитель ада, окруженный семью демонами.

— Демоны, — сказал он, — видите ли эту пещеру? В ней живет Хуан Гарин. Я всячески старался совратить его, когда он еще был воином. Но соблазны и грехи привели его только к сожалению и к раскаянию. Он отказался от мира и спасается здесь от моих искушений. Я приставил к нему очень хорошего дьявола, который каждую ночь нашептывал Гарину дурные мысли и навевал на него дурные сны. Дерзкий монах вступил с ним в борьбу. Он удвоил молитвы, стал меньше есть, простаивал целые часы на коленях на голом камне. Тогда я стал действовать на него ночью страхом, а днем — тоскою. Я поселил в этих скалах, что все растрескались и поросли мохом, злых духов и они вместе с ветром напевали ему самые печальные, самые унылые песни о том, что все для него кончено и что жить не стоит более. Но он молился, и глаза его загорались небесным мужеством. Я заклял цветы и растения, но он молился, и они изливали благодатный аромат и укрепляли его. Я нагонял сюда бурю и облака, бросал ему камни под ноги, наводил его на край пропасти, чтобы в минуту погибели он ослабел духом и верой, но противная сила спасала его. Неоднократно по ночам подвластные мне духи являлись к нему в виде невероятных чудовищ и огромных скелетов с огненными глазами; страшные голоса раздавались из-под его жесткого изголовья. Но он молился и все исчезало вокруг него… Я хочу во что бы то ни стало изгнать его отсюда и снова овладеть Монтсерратом… Для этого надо еще раз попытаться совратить его, и я поручаю это двум из вас: ты, Астарот, оставайся здесь и займись Гарином, а ты, Анна-бри, ступай в окрестности и приведи сюда самую прекрасную из девиц каталонских!..

Астарот и Аннабри преклонились пред владыкой ада, клянясь своей вечной погибелью исполнить его волю, и затем он, широко расправив свои сумрачные крылья, исчез неизвестно куда…

На следующее утро Хуан Гарин прогуливался недалеко от своей пещеры, держа в руках священную книгу. Вдруг, на повороте узкой и извивающейся тропинки, он встретился с другим отшельником. На неизвестном был такой же бедный монашеский костюм, как и на нем, но он был гораздо старше; длинная седая борода падала до пояса, а рука опиралась на черный посох. Оба пустынника остановились и молча глядели друг на друга. Первым прервал молчание неизвестный.

— Вы живете на этой горе, брат?

— Да, — отвечал Гарин, потупив взор.

— Сколько времени вы здесь находитесь?

— Восьмой год…

— Просто не понимаю, как это случилось, что в течение трех лет, что я здесь поселился, мне ни разу не пришлось с вами встретиться?

— Кто вы?

— Я недостойный грешник, пришедший сюда искупить свои тяжкие грехи уединением, молчанием, умерщвлением плоти и молитвой…

— Да, много грехов у нас на душе, — сказал со вздохом Гарин.

— У меня, наверное, более, чем у вас, брат!.. Еще в ранней юности я заглядывался на женщин и находил в них все те прелести, которые рисовало мне мое необузданное, молодое воображение. Особенно меня поражало в женщинах то, что они ни лицом, ни формами тела не похожи на мужчин, и это вовлекло меня в целую бездну преступлений…

— Бог милосерд, брат, и извлечет вас из этой бездны, если вы искренне покаетесь…

— …И что всего ужаснее, — продолжал неизвестный старец, увлекаясь воспоминаниями, — мне кажется иногда, что я и теперь еще не окончательно сознал свои грехи. В минуты сомнения я вспоминаю свое первое падение; затем картины последующих падений несутся передо мной, как стая облаков, увлекаемых ветром, и пробуждают во мне очень странные и нехорошие чувства.

— Терпение и молитва изгонят эти чувства из вашего сердца, — прервал Гарин, недоверчиво глядя на старика. — До свидания, брат! Мне пора домой…

— Не хотите ли принять меня в вашу келью?

— Нет… Я обрек себя на одиночество…

— Но раз мы встретились, зачем же отказываться от моего общества?..

— Потому что я хочу, чтобы никто не нарушал общения слабой души моей с Всемогущим Богом. С ним желаю я остаться наедине, — сухо отвечал Гарин.

И Гарин поклонился пустыннику и, перекрестившись, пошел далее. Он не заметил, что знамение креста произвело на неизвестного самое неприятное впечатление.

На следующий день, утром, выйдя из своей пещеры, Гарин увидел в расстоянии двух выстрелов из лука скалу, около которой неподвижно стоял на коленях новый отшельник и молился. Этот отшельник, несмотря на свою старость, молился целые часы, не сходя с места, молился до тех пор, пока солнце не стало спускаться ниже скал и пока длинные тени не начали ложиться повсюду. Неутомимый монах стал сливаться с сумерками, и Гарину казалось, что уж не ошибся ли он и не принял ли камень за человека.

Но на следующие дни повторилось то же самое, и Гарин стал обвинять себя за то, что при первой встрече он обошелся со стариком недостаточно приветливо; между тем, старик может служить примером умерщвления плоти, и поэтому Хуан дал себе обещание, во-первых, усилить свои епитимии и, во-вторых, при следующей встрече быть со стариком более ласковым и даже воспользоваться его наставлениями.

Вифредо, знаменитый граф Каталонский, прозванный «Косматым», давал пир в своем барселонском дворце. В числе гостей находился странствующей бард, прибывший с севера, где он воспитывался в лагере одного из королей готских. По приглашению графа бард осушил трижды кубок гостеприимства. Когда он подносил его третий раз к устам, отворилась дверь и вошла дочь графа — красавица Рикильда. Густые волосы падали черными волнами на ее лебединую шею. Стан ее был гибок, как стройная пальма пустыни. Глаза ее, тоже черные, несмотря на свою доброту, бросали из-под длинных ресниц огненный взгляд, свидетельствующий о южном происхождении. На ней было белое платье — символ невинности и чистоты.