Петров слушал с удивлением и не без некоторой тревоги, так как мысли его ему показались более чем странными… Тот между тем продолжал говорить в том же духе, но еще более замысловато, на тему о еще дремлющих силах природы, которые человек постепенно призовет к деятельности и от них же погибнет… Все это он излагал горячо, но чем далее, тем бессвязнее. Петров с тревогой посматривал то на него, то на часы и старался более ему не возражать.
Между тем, поезд уменьшал ход и стал подходить к какой-то станции. Однообразный грохот колес заменился сильным шумом дождя, падавшего целыми потоками на крышу вагона и струившегося по стеклу окошек. Гром гудел почти беспрерывно. Поезд остановился.
— Да, «кто знает, что еще на дне времен таинственно хранится!» — сказал, подымаясь, Волховской и затем неожиданно спросил:
— Не выпить ли нам коньяку?
— Ну вот еще! Охота вам пить на ночь! Да и не стоит выходить; разве вы не видите, какой дождь?
— Ну, а я все-таки выпью, а то как-то жутко ехать в такую погоду, — возразил Волховской и быстро вышел.
Петров слышал, как он поскользнулся на ступеньках, и ему стало неприятно.». Странный собеседник вернулся уже с последним звонком, вскочил на ходу и вошел в вагон в мокрых сапогах с крупными каплями воды на пальто и на шляпе и с руками, выпачканными в саже. Но, казалось, он этого не замечал.
Он уселся опять против Петрова, снял шляпу, поискал в кармане пальто платок и, не найдя его, стал обтирать лоб грязной ладонью. Лицо его было бледно, рот кривился какой-то странной улыбкой, а давно нестриженные и нечеса-нные волосы плоскими космами падали на уши и на лоб…
— Проливной дождь! — сказал он, — а я все-таки рюмки две коньяку успел выпить… Каково?
— Напрасно! — сказал Петров с оттенком раздражения в голосе. — Ведь вам это должно быть вредно…
— Почему «мне» вредно, а не вам?
— И мне, и вам, и всякому, кто ни с того ни с сего пьет такие крепкие напитки на ночь…
— Ну, хорошо, сколько еще нам осталось времени?
Петров посмотрел на часы и сказал:
— Я не знаю, сколько вам осталось. А я через полчаса буду на месте…
— Ну, все равно. Значит, есть еще немного времени, хотя я мог бы вам сказать еще многое, многое… А теперь я все-таки хочу поделиться с вами очень важной идеей или, если хотите, фактом, ужасно странным… Вот в чем дело. Случалось ли вам как-нибудь неожиданно для вас погрузиться в глубочайшую задумчивость, когда в голове как будто не остается ни одной мысли?
— Ну, случалось, — отвечал Петров, сам не зная отчего поглядывая по сторонам. — Что ж из этого?
— В таком состоянии, — продолжал Волховской, понизив голос и взяв Петрова за пуговицу, — в таком состоянии весь мозг как будто бы освобождается от необходимости работать, в особенности если ничего в это время не болит… Тогда что-то внутри вас, ваше внутреннее «я», начинает испытывать особенный отдых, вроде нирваны, точно вы сидите в какой-то тепленькой ванне, в спокойном розовом свете и кругом ни звука!.. Но вот волшебство! В вашем мозговом зеркале вдруг, ни с того ни с сего, начинают отражаться образы и картины, которых вы никогда не видали, ни при каких условиях жизни… Понимаете ли — никогда!.. И это не цельные образы, не цельные картины, а какие-то обрывки чего-то, точно полустертые, древние письмена, и вы никак не можете уловить их смысл, зацепиться за какой-нибудь узелок, чтобы с ним пройти по этому лабиринту и выбраться из него… Случалось ли с вами что-либо подобное?
— Да ведь вы сами же говорите, что «этого» никогда не было?
— Не было, да не совсем… Не было и даже наверно не было в действительной, настоящей жизни, но «могло» случиться когда-нибудь, в давно прошедшем, скажем, не с вами, с Петровым, а с каким-нибудь нубийским рабом; а может быть, это еще должно случиться в будущем, что еще удивительнее…
— Это все ни более ни менее, как рефлексы нашего мозга, — сказал успокоительным тоном Петров, которому этот совершенно необыкновенный оборот разговора очень не нравился, также как и вид его собеседника, хотя последний выпил и немного…
— Может быть, это даже болезненное явление, — прибавил он осторожно… — Ведь не верите же вы в переселение душ? Наконец, сами же вы говорите, что явления эти совершенно бессвязны…
— Да, бессвязны… Но постойте! — при этом он лукаво улыбнулся и стал говорить еще тише… — Я таки добился своего и поймал, наконец, руководящую нить; правда, очень тоненькую паутинку, но уж я ее держу и не выпускаю… Я теперь кое-что знаю! Но только, пожалуйста, никому не рассказывайте, пока я это не разработал… Вот как это было… Я должен был расстаться с одной особой, расстаться окончательно; иначе нельзя было поступить. Я был очень расстроен: не находил себе, что называется, места… Тогда я решился отправиться в деревню, к своей старой тетке… Она была вдова, дочь ее была где-то замужем и последнее время у нее редко кто бывал… Другим, кто не может найти в самом себе второго человека, с которым можно было бы побеседовать, в ее усадьбе было бы очень скучно, но не для меня… Я нашел в себе этого второго «я» и убежден, что можно было бы найти даже нескольких… С теткой я проводил мало времени, даже опаздывал иногда к обеду, и все ходил по полям, бродил в лесу, а то забивался где-нибудь в уголок сада и там, сидя на скамье, сидел часами и думал…
Тетка вообразила, что я скучаю, и выписала из Москвы свою дальнюю родственницу, хорошенькую, тоненькую барышню с голубыми глазами… Это для моего развлечения и для излечения от меланхолии… Ну — ничего… Я сначала даже был рад, что у нас в доме завелось молодое существо… Иногда с ней поговоришь, пошутишь; на лодке покатаешься… Вообще, я ее терпел до тех пор, пока у нее не явилась несчастная мысль разыскивать меня в те минуты, когда я хотел уединяться, и мешать мне размышлять… Помню, как-то раз я ушел в лес, туда, где около огромных корней старого дуба бежал узенький, светлый ручеек, уселся на траву и, благодаря тому, что кругом решительно никого не было, моя душа как-то убаюкалась и я, несомненно, впал в то состояние безразличной задумчивости, о которой я вам говорил… И вот волшебные «зеркала» заработали! Я вспомнил какой-то странный берег и огромный океан впереди… Странные высокие и тонкие деревья… Процессию в золотых одеждах… Я — в кольчуге… и вдруг — она, эта девица! «Вот вы, — говорит, — где запрятались? А вот я взяла да и нашла вас! Пойдемте землянику собирать…» Можете себе представить, как я ей на это ответил?!.. Вот когда я понял Архимеда, когда он крикнул ворвавшемуся к нему воину: «Не прикасайся к моим кругам!» Она заплакала и убежала… После этого она уже без тетки ко мне не подходила; они все о чем-то шептались, в конце концов девица разболелась и уехала… Мне было сначала как-то не по себе; но потом я был даже рад…
Второй раз был более удачен… После вечернего чая, когда моя тетка задремала у себя в кресле, я отправился в сад и, усевшись под густой липой на скамье, закурил папиросу и стал мечтать… Был очень теплый вечер, кругом ни души, небо было такое чистое, что луна казалась совершенно близко… Я думал о том, как хороша природа, еще о чем-то и постепенно опять погрузился в ту же глубокую задумчивость… И вдруг я вижу, то есть не то, что вижу, а явственно вспоминаю, что я сижу на краю зубчатого утеса, а там глубоко внизу расстилается долина, вся покрытая травой какого-то голубоватого цвета и большими белыми цветами… Кругом долины стеной идут зубчатые скалы, какие-то прозрачные, так что сквозь них проникал какой-то голубоватый свет… Хотя я сидел на краю обрыва, но меня это нисколько не пугало… Я взял да и полетел, хотя у меня и не было крыльев, свободно перенесся через всю долину и прямо попал в какую-то удивительную пещеру, в которой на высоте сидел бледный старик с зелеными глазами. Он встал и начал мне что-то говорить, но… в это время запела, птичка, я встрепенулся и все прекратилось…
— Какая дикая фантазия! — сказал Петров.
— Да; на этот раз я понял все… Я догадался, что я был, где бы вы думали? — На луне!! — Волховской крикнул последнее слово и весело засмеялся. — Теперь, когда восходит луна, мне и приятно, и невероятно страшно… Мне так и кажется, что она меня выслеживает; что кто-то зовет меня туда… Это удивительно!..
