В шкафу у Далилы стало тихо. Схрумкала мою мышку и даже глазом не моргнула.
Скоро в нашем доме начнется ночь.
До того как на нас напали террористы, для каждой семьи в нашем доме ночь начиналась в разное время. Но после нападения для всех в доме она стала начинаться в один и тот же час. Я сижу в своей кровати и слушаю, как в доме начинается ночь.
Сначала я слышу, как на балконе у Даганов — они этажом выше живут — кричат, чтобы Моше немедленно шел домой. Потом они отключают холодильник от розетки и начинают толкать его к входной двери. Но мало того что он у них тяжеленный, так еще и без колесиков. Не то что наш. К нашему холодильнику колесики приделал Коби.
Их кухня находится прямо над моей комнатой. До того как они начали по вечерам подтаскивать холодильник к двери, я думал, что потолок у меня над головой — это небо и что над мной никого, кроме Бога, нету. Но после нападения террористов неба у меня больше не стало. Теперь, когда я разговариваю с Богом, все время помню, что между нами вклинились эти чертовы Даганы, и меня это ужасно бесит. Разве можно поверить, что у тебя над головой небо, когда наверху стоит такой грохот? То у них холодильник в дверь кухни не пролазит, то плитки на полу крошиться начинают, то они все друг на дружку орут — из-за того, что кто-то из них вовремя дверь не открыл. Или, например, один из братьев вдруг как завопит:
— Почему это я должен один за всех вкалывать?! Расселись тут, понимаешь, как начальники, и только ценные указания даете!
Я слышу их очень хорошо. Их кухонный балкон находится прямо над нашим, и все отлично слышно. Они замолкают только после того, как на них рявкает отец.
Через десять минут все стихает. Значит, дотащили. С этого момента их квартира превращается в тюрьму. Теперь до самого утра из нее никто не выйдет и никто в нее не войдет.
Иногда они доводят меня до настоящего бешенства, и я начинаю мечтать о том, чтобы террористы пришли и расстреляли им к чертовой матери их входную дверь. Я представляю себе, как пули пробивают дверь, проходят через заднюю стенку холодильника, разносят на своем пути все в пух и прах и застревают в большом кочане капусты. Все, что находится в холодильнике, разлетается в разные стороны, а брызги от молока и матбухи стекают по стенкам.
Когда Даганы передвигают свой холодильник, их слышит весь дом. А когда история с холодильником заканчивается, наступает очередь Илуза и Коэна. Они приделали по обе стороны входной двери железные кольца и каждый вечер просовывают в них металлические засовы. От этого тоже поднимается жуткий грохот. Наконец и они оказываются запертыми в своих тюрьмах и для них тоже начинается ночь.
Ну а у Битонов сейчас, наверное, смотрят телевизор, и Альберт сидит с «Калашниковым» на коленях. Чтобы семья чувствовала себя в безопасности. Правда, в рожке у него нет ни одного патрона, но ни его мать, ни сестры об этом не знают. Он сказал об этом только Дуди. А пока он не раздобыл автомат и не стал с ним вот так вот по вечерам сидеть, его мать вообще по ночам не спала.
Я думаю об Альберте Битоне и знаю, что мой брат Коби сейчас направляется к шкафу. И хотя его шагов я не слышу, я абсолютно точно знаю, что он туда идет. Обычно он делает вид, что подошел к шкафу случайно, как будто просто проходил мимо. Чтобы никто ничего такого не подумал. Я вижу, как он прислоняется к шкафу спиной, со всей силой на него надавливает, чтобы проверить, крепкий ли, потом отпирает дверцу ключом, снова ее запирает и уходит, ни разу не оглянувшись. Он считает, что этот шкаф предназначен только для него одного, а все остальные пусть хоть сдохнут.
Потом я представляю себе Эти. Она как бы ненароком подходит к окну, выходящему в сторону оврага, откуда пришли террористы, и, притворяясь, будто ей просто захотелось постоять у окна, начинает вглядываться в темноту. Мне все время хочется ей сказать: «Не бойся, Эти, у меня есть отличный план, как их победить». Но я молчу. Я знаю, что она меня боится. И Далилу тоже.
Раньше я вот тоже все время по вечерам к окну подходил. Однако вся беда в том, что как только ты к нему подходишь, то больше отойти не можешь. Стоит тебе возле него всего пару секунд постоять, и ты уже не будешь спать до самого утра. Так и останешься там стоять, всматриваясь в темноту и пытаясь разглядеть террористов. Так что в конце концов тебе уже всякая чепуха мерещиться начинает. Увидишь, например, какое-нибудь дерево — и думаешь, что это человек. Сердце у тебя начинает колотиться, как бешеное, но потом ты присматриваешься и понимаешь, что это всего лишь дерево. Привиделось, думаешь ты, никого там конечно же нету. И отходишь. Но как только ты отходишь, тебе сразу начинает казаться, что теперь-то они уж точно там появились. Вот ты от окна два шага сделал — и появились. Ты снова бросаешься к окну, чтобы увидеть, как они под нашим домом ползут, со всеми этими своими гранатами, но как раз в этот момент у тебя как назло схватывает живот. Ты бросаешься в туалет, и за пять минут из тебя выходит столько, сколько обычно накапливается за целую ночь, а потом снова возвращаешься к окну. И так каждый день. Хочешь от окна отойти — и не можешь. Отходишь только для того, чтобы спустить свой страх в унитаз.
С тех пор как я принес домой Далилу, я больше у окна не стою. Потому что никаких террористов я теперь не боюсь. Как только слышу, что она кончила есть, сразу ее из шкафа вынимаю и Дуди зову — чтобы он ее привязал и все за ней в шкафу убрал. Он привязывает Далилу к крану, затыкает раковину пробкой и наливает в нее немного воды. Получается что-то вроде озерца. Чтобы Далиле ночью было что попить. И чего мы только для нее в эту раковину не натаскали. Даже маленький лесок ей там соорудили. Чтобы она чувствовала себя как на воле и не подумала бы, что она человек. Потому что еще один человек нам не нужен. У нас тут и так уже людей слишком много. Мы налили на раковину немного жидкого цемента и воткнули в него красивый кусок дерева, а из оврага я принес несколько больших листьев, желудей и круглых камешков. Самые красивые камешки для Далилы подобрал: в роднике нашел.
И вот стоит наша Далила в своей раковине, как в овраге, и красоту наводит. Сначала начинает об дерево клюв чистить. Одну сторону — потом другую, одну — потом другую. Ну в точности как наш парикмахер Эдмонд, когда он бритву об кожаный ремень точит. Причем когда она все это делает, у нее крылья сзади сложены — совсем как у Шмуэля Коэна, когда он в субботу из синагоги возвращается и руки за спиной держит.
Потом она поднимает ногу и начинает взбивать перья на шее. Они шевелятся у нее, как живые, и в конце концов становятся такими же пышными, как мамина прическа на фотографии с бар мицвы Коби. Но прическа Далилы — это вам не то что мамина; она не одноразовая, не на один день. Мама вон один раз в душ сходит — и нет у нее больше никакой прически. И краска у нее с волос смывается, так что седые волосы видно. А Далила — она никогда не меняется. И прическа у нее на голове всегда одинаковая, и цвет волос всегда один и тот же.
После того как она заканчивает свои перья взбивать, начинает приводить их в порядок. Я зрелища лучше этого не знаю. Быстро-быстро так клювом своим каждое перышко — раз-раз-раз. Ни одного не пропускает. А в самом конце делает то, на что я люблю смотреть больше всего. Начинает свою голову так вот поднимать и опускать, поднимать и опускать. Как будто внутри шеи у нее механизм какой-то сидит, который ей голову в движение приводит. Мы, люди, так не можем. Кто знает, может быть, так она свои мысли в порядок приводит. Как перья. Может быть, из-за этого они разложены у нее в голове в идеальном порядке и никогда друг с другом не смешиваются. И никакая грязь к ним не липнет.
Когда мы ее выдрессируем, я буду каждую ночь ее на окно высаживать. Чтобы она там сидела, смотрела на овраг и террористов ждала. А я буду себе в это время преспокойненько спать. Как Бог, закончивший сотворение мира.
