— Ты уже говорил об этом. И я полностью с тобой согласен, когда речь идет о значении этой высоты.

— Ты же видел ее не только на карте! Она здесь гос­подствующая, причем труднодоступная, с многочислен­ными складками местности. И до нее нет ни одного де­ревца или кустика... Видишь эту дубовую рощу на ее вер­шине? Там батальон можно спрятать.

— М-да, согласен. — Полковник Егоров вздохнул.

— Ее трудно будет захватить, но еще труднее будет удержать, — продолжал Иноземцев. — Потому что с дру­гой стороны, со стороны немцев, там есть скрытые под­ходы... Поэтому, извини, ноя вынужден повторяться. На месте немцев я вот здесь и здесь поставил бы по батарее противотанковых пушек и закопанных «тигров» или «Фердинандов», и тогда поминай, как ее звали, танковую бригаду, если не целую бронетанковую дивизию... Не по­нимаю я и другого. О какой скрытности можно говорить, если в нашем тылу ближайшие к нам леса забиты танко­вой техникой, которая гудит день и ночь, и там полно вра­жеской агентуры, но никаких мероприятий по маскиров­ке техники или уничтожению агентуры не проводится... Мы здесь их вылавливаем как можем, но, сам понима­ешь, не наше это дело, и потом, только одних выловишь, как сразу объявятся другие.

— Ну и что ты предлагаешь? — спросил полковник Егоров.

— Если только мы не собираемся ввести противника в заблуждение... Раньше мы хотя бы макеты танков день и ночь по рокадам таскали, гул моторов изображали... А тут все происходит по-настоящему. Что это? Пренебре­жительное отношение к возможностям противника? Ты-то что-нибудь понимаешь?

— Так же, как и ты... Мне кажется, что мы с тобой, если уж честно, не тем сейчас занимаемся, Сергей Пав­лович. Пытаемся понять план Верховного главнокомандования, о котором знают, вернее, имеют право знать только несколько человек...

— Но мы пытаемся лишь угадать, какой ход будет сде­лан. — Иноземцев помолчал. — И мы имеем на это пра­во. Война — это шахматы. Ведь когда играешь, ты же пытаешься думать за противника? Чтобы не попасть впросак.

— Опять ты про свои шахматы... А думаешь ты, Сер­гей Павлович на самом деле не столько за противника, сколько за наше начальство... — Егоров указал пальцем наверх. — Только зачем? Решение наверху уже принято, машина запущена, маховик раскручен. Попробуй оста­нови... И никто уже ничего не отменит. Думаешь, там наверху сидят и ждут, когда мы их поправим?

— И все равно... Я бы что-то понял, если бы мы хоте­ли ввести противника в заблуждение. Чтобы он решил, будто основной удар будет нанесен в другом месте, раз это так очевидно и мы демонстративно пытаемся убедить его в обратном. А на самом деле удар будет осуществлен здесь, на моем участке.

— Думаешь, это что-то изменит? — иронично спро­сил Егоров.

Иноземцев пристально взглянул на него, ответил не сразу.

— Во всяком случае, товарищ полковник, я хотел бы как можно раньше и точно узнать: какая задача передо мной будет поставлена, — осторожно ответил он. — И постараться ее понять. Но не в самый последний момент. Иначе я не успею как следует подготовиться к ее выпол­нению и осуществить ее наиболее эффективно.

— Если коротко, ты полагаешь, что в твоем секторе будет проводиться имитация подготовки главного удара, чтобы отвлечь немцев, раз они его ждут здесь? — серьез­но спросил полковник Егоров.

— А что мне остается? Ты бы что, думал на моем месте иначе? — хмыкнул Иноземцев. — Но вообще я-то по­лагал, что у вас в штабе дивизии знают побольше нашего...

— Поверь, так же как и вы, мы ничего не знаем, кро­ме того, что тебе стало известно о выборе направления и места главного удара... И твои выводы и догадки вполне согласуются с нашими сомнениями, — вполголоса ска­зал Егоров. — Но этих сомневающихся у нас пока от силы несколько человек...

— Но если у нас существует совпадение мнений, зна­чит, эти предположения близки к истине, не так ли? И тогда наша задача будет заключаться в том, чтобы нанес­ти на нашем участке всего лишь отвлекающий удар, — с напором сказал Иноземцев. — Тогда именно к нему мы и будем готовиться... Но нам для этого нужна четко постав­ленная задача!

— Ты уже повторяешься... И вообще, товарищ майор, запомните: я вам ничего такого не говорил, — покачал головой Егоров. — И пока приказ командования не бу­дет получен, ничего не скажу...

Иноземцев снова стал замерять расстояния циркулем на карте.

— Повторяю, это все только догадки, — понизил го­лос полковник Егоров, — которыми ни ты, ни я не име­ем права с кем-то делиться. И у нас до сих пор недоста­точно данных об огневых средствах противника на твоем участке. Ты, кстати, уверен, что эти стены не имеют ушей?

— Я иногда не верю даже самому себе, — ответил Иноземцев.

— Со мной это тоже бывает... — Егоров вздохнул. — Значит, договоримся так: все для тебя остается в силе. Пусть все по-прежнему думают и считают, что основной удар тан­кового корпуса наносится здесь, на вашем участке.

Иноземцев поднял на него глаза от карты:

— Хочешь еще один довод в пользу нашего с тобой предположения?

— Пока что оно только твое, — хмыкнул Егоров. — Ты первый высказал его вслух. Или тебе обязательно нуж­ны подельники?Я шучу, шучу, — добавил он,заметив, как меняется взгляд майора. — Это я так, чтоб расслабиться.

— Мы с тобой, Игорь Андреевич, не первый год вме­сте служим и воюем. И давно друг друга знаем, — сказал Иноземцев. — Может, прервемся да выпьем по чекушечке, пока подчиненные нас не видят и не слышат?

Он достал из стола початую бутылку водки и стал раз­ливать по стаканам.

— Только много не наливай. Голова должна быть яс­ной. Мы с тобой, Сережа, долго избегали этого разгово­ра, но пора бы и объясниться... Я ведь знаю и никогда не забуду, Сережа, сколько и за что ты из-за меня претер­пел, — сказал Егоров, когда они выпили.

— Ну уж претерпел, — отмахнулся Иноземцев. — Ска­жешь тоже. Это ты в лагерях четыре года сидел. А я всего-то был исключен из партии за идеологическую незре­лость, за то, что не разглядел в тебе «троцкиста» и «врага народа». Да еще в звании да с наградами придержали... И все за то, что заикнулся на общем собрании, что твоей вины никакой нет и зря тебя арестовали. А еще там меня обозвали непрошеным адвокатом. Так что так и помру майором запаса.

— Ну уж это ты брось. Раз тебя направили от дивизии на учебу в Академию Генштаба.

— То, выходит, я уже искупил свою вину? — хмыкнул Иноземцев. — А в чем она, не подскажешь? Если тебя, за кого я заступился, не амнистировали, а вчистую реаби­литировали по случаю войны?

— Тебе надо, чтобы перед тобой извинились? — под­нял брови Егоров. — Много хочешь. Для меня главное, что ты не побоялся открыто выступить в мою защиту. Когда все другие меня клеймили как скрытого троцкиста.

— Не я тебе помог, а Гитлер, — снова не согласился Иноземцев. — Ему скажи спасибо. Если б он не начал эту войну, о тебе бы никто не вспомнил, никто из лагерей не вытащил, звездочки й партбилет бы не вернули... А выс­тупил я только потому, что все другие твои сослуживцы и друзья, с кем ты водку пил, кто тебе все места лизал, вдруг хором стали тебя обличать. Мы-то с тобой всегда спори­ли, даже ругались, если помнишь наше офицерское об­щежитие, иной раз чуть не до драки.

— Ладно, Сережа, все я помню, — сказал Егоров. — Давай лучше вернемся к нашим баранам. Сиречь к ум­никам из штаба фронта. Так вот, если наша артподготов­ка продлится хотя бы полчаса, то за это время и под ее при­крытием танки можно успеть перебросить по рокаде с тво­его участка хотя бы вот сюда... — Он ткнул пальцем в кар­ту. — На участок соседнего полка. Где до сих пор было тихо.

— Там болотистая местность, и танки скорость не ра­зовьют, — не согласился Иноземцев. — Словом, куда ни кинь, везде клин. Все равно ведь придется прорываться здесь, у меня, когда там не получится... А это наступле­ние нельзя отложить хотя бы на неделю?

Егоров, глядя на карту, рассеянно покачал головой.

— Этого я тоже не знаю. В любом случае, Сергей Пав­лович, считай, что получил от меня приказ, — сказал он вполголоса. — Эта высота, значение которой ты правиль­но определил, должна быть тобой захвачена в самом на­чале операции. Чтобы немец думал, что это и есть начало нашего главного удара. И на тот случай, если этот удар придется наносить здесь сразу или его придется перено­сить сюда с соседнего участка.