Станда возвращает деду пожелтевшие вырезки.

— Если тебе интересно, — неуверенно бормочет Суханек, — то у меня есть еще кое-какие бумаги…

Станда осторожно развертывает порванные на сгибах листы. Метрическое свидетельство, имя ребенка — nomen filii — Суханек Антонин. Свидетельство о том, что Суханек Антонин, родившийся там-то, прошел испытание на забойщика. Свидетельство о браке: Суханек Антонин и Броумарова Алоизия…

— Вот и все, — лепечет Антонин и тщательно вкладывает документы в молитвенник покойной жены. — В общем, не так-то много.

Да, не много, думает Станда, зато самое важное, дедушка Суханек. Человек родился и взял в жены Алоизию, сдал экзамен на забойщика и дожил до чести быть избранным в заводской комитет и заместителем председателя кассы взаимопомощи; пять-шесть событий — и вся жизнь. И после этого находятся люди, которые воображают, будто самое важное в жизни — бог знает что!

— Дед, — нерешительно начал Станда, — как вы думаете, Пепек пошел в команду только ради денег? По крайней мере, он сам так говорит…

— Да нет, какое там, — взволновался дед. — Это он на себя просто напускает. Ты ему не верь.

— Так почему же он пошел?

— Г-м, — призадумался старый Суханек. — Я и объяснить-то не сумею. Скажи ему, что он хотел помочь засыпанным товарищам, он тебя так облает — ой-ой-ой, язык у него больно поганый! Понимаешь, Пепек… такая у него повадка; без него ни одно дело не обойдется, понимаешь? А ведь не раз крепко ему попадало — все равно свой нос всюду сует. Это словно потеха для него. Всюду ему поспеть надо: стачка ли где или в трактире потасовка — он главный заводила. Кровь у него буйная, у Пепека. А так — работяга и товарищ хороший, этого у него не отнимешь, хоть и любит он поддеть и поддразнить кого попало. Да не беда, зато с ним весело…

— А он… смелый?

— Ну, конечно, — соглашается дед. — Один против всех в трактире пойдет, хоть и знает, что побьют. И в огонь полезет, это ему нипочем. И все ему как с гуся вода; другой раз так его отделают, просто ужас — а он наутро, как ни в чем не бывало, опять языком треплет. Смелый, это да — себя не пожалеет, понимаешь?

— А Мартинек?

— Гм, Мартинек, — смешался дед. — Как можно сравнивать. Мартинек не дерется, и ничего такого за ним не водится… Раз только, но тогда, черт возьми, дело шло о жизни. Судили тогда его, дали ему условно. Был тут мясник один — не знаю, как это получилось, — он на людей с ножом кинулся и двух человек порезал. А там случайно Мартинек оказался, и сейчас: пустите, мол, меня, да так этого мясника отделал! Уж и не помню, сколько ребер ему поломал… А с чего ты спросил?

— Почему Мартинек вызвался, если у него жена и дети?

Дед Суханек задумчиво поморгал.

— Ну, он солдат… и сила у него, голубчик, такая силища… Только он больше к дому привержен, к детям; сядет на порожек и глядит, довольный такой, — мол, вот каков я, любите меня! И еще, я думаю, силушка-то у него иной раз выхода ищет. Как тогда с мясником. Мартинек на рожон не лезет, но если случай какой подходящий, так он, почему бы, мол, мне не пойти, и идет. А зачем идет, он, поди, не думает; чтоб отличиться — так нет, не в этом дело. У него одни дети на уме… да иной раз сила в нем взыграет. Очень он хороший человек.

— А Матула что?

— А-а, Матула. Все-то тебе знать нужно! Матула все-таки несчастный человек.

— Почему же несчастный?

— Так. Воли у него никакой нет. Ему приказать нужно — тогда он идет. Или когда запой — идет, не может с собой совладать.

— А почему же тогда он сам вызвался?

— Он на Андреса здорово зол. Тут он не виноват, он словно помешанный. Да мы все следим, чтобы он на Андреса не кинулся. Но если ему сказать: Матула, вон дом падает, подопри — он пойдет, что твой вол, и подопрет. Сила страшная у Матулы, сынок, а на работе он ничего не стоит. Ты можешь его на ниточке водить, а чтоб самому догадаться — так нет. Вот, брат, какое дело-то.

Дед Суханек молча покачал лысой, чисто вымытой головой.

— Ну, раз ты обо всех допытываешься, — сказал он неожиданно, — так я объясню, почему и я вызвался один из первых. Чтоб шахтерской чести не уронить. Чтоб никто не посмел сказать, вот, мол, старый Суханек когда-то в заводском комитете был, а сейчас за чужие спины хоронится. Человек, значит, должен выполнять свой долг. И еще — ведь я на «Кристине» забойщиком двадцать лет работаю и каждый камень знаю… И думаю — когда понесут меня на кладбище и в последний раз под землю спустят, так люди по праву скажут обо мне: да, Суханек Антонин был настоящий старый шахтер, он не забывал, что такое шахтерская честь; в долгу перед «Кристиной» не остался… — Старый Суханек помолчал. — А вот насчет обушка досадно мне, — пробормотал он немного погодя. — Всю ночь напролет о нем думал. Такого еще не бывало, чтоб я где-нибудь свой инструмент терял.

— А Адам… что?

— Да, Адам, — опять призадумался дед Суханек. — Погоди, парень, как бы это объяснить… Видишь ли, нас вызвалась полная команда, так ведь? И дали бы нам время подумать, пошли бы все, кто там стоял, я-то их знаю. А если ты меня спросишь, почему, я скажу: потому что они шахтеры. Несчастье в шахте касается всех, и если ты настоящий шахтер, то идешь туда и делаешь свое дело. Вот самая главная причина, а все остальное так… на втором месте. Ты не знаешь, когда сам останешься в шахте и кто будет тебя откапывать. Вот у нас и повелось, как говорится, — все за одного, один за всех; таков уж наш шахтерский обычай. Да, ты что хотел спросить-то?

— Почему Адам пошел?

— Я ж тебе объясняю — потому что он шахтер. И еще скажу — он забойщик, каких мало.

— А мне Адам сказал, что не любит в шахту спускаться.

— Не люби-ит? — удивился дед Суханек. — Вот это для меня новость. Ну да, Адам мало разговаривает… Такой умелый человек, — покачал дед головой. — Его всегда в пример другим ставят, а он, оказывается, не любит… Да-а, дела-а-а!

— А вы не думаете, что Адам сделал это… из-за своей жены… потому что она его не любит?

Дед Суханек глубокомысленно промолчал.

— Послушай, Станда, — заговорил он через несколько минут, — тебе-то какое дело! Кто сует нос в чужие дела… тому в жизни мало радости. Ты еще больно молод.

«Молод! — обиделся Станда. — Милый дед, молодости-то я почти и не видал».

— Легко сказать: из-за бабы, — недовольно ворчит дед. — Молодой холостой человек, тот думает: в воду прыгну, лишь бы девчонке своей понравиться. А хоть и прыгай, так что толку… у молодых это все несерьезно. Жизнь или смерть — им все едино. А человек постарше… — И дед раздумчиво покачал головой. — Ты мне даже и не говори. Такого я бы пожалел.

— Почему?

— А-а! — махнул дед жилистой рукой. — Адам-то понимает, что и почему делает! А я тебе скажу — будь у него дома все в порядке, имей он хоть шестерых детей, — все равно пошел бы. Да, Адам пошел бы. У Адама, голубчик, все обдумано, и он видит глубже, чем любой из нас. Только никому не говорит, что думает. И знаешь, оставь-ка ты его в покое!

Станда встал.

— Да ведь все равно видишь, что происходит. Пепек вон тоже заметил.

— Как же без Пепека, — обозлился дед Суханек, — когда тут юбка замешана! Вот тебе и весь Пепек! Оставили б вы лучше Марию в покое оба — и ты и Пепек, вот что я вам скажу!

Станда обиделся.

— Разве мы ей что-нибудь плохое делаем?

— Очень уж она вас занимает, — проворчал дед. — Берегись, Станда, а если одиноко тебе, так здесь девчонок молодых, ей-богу, хватит.

Станда краснеет до корней волос, сердясь и на себя и на деда.

— Да что вы, мне и во сне не снилось… Просто замечаешь, что у этих двоих… нет счастья. И все. А вы сразу — невесть что.

Дед Суханек понимающе кивает.

— Вот и оставь их, Станда, не к чему голову-то ломать. Говорят, у Покорных хорошую комнату сдают, взглянул бы…

— Переехать мне, что ли? — грубо оборвал его Станда.

— Да, так-то оно лучше будет, — сказал дед Суханек и улыбнулся, показав беззубые десны. — А как хорошо мы с тобой потолковали, верно ведь?