Юрайдех осмотрел предложенную ему кривую палку, понюхал, а потом отгрыз приличный кусок с одного конца и принялся смачно жевать вместе с кожурой.
— Нет, — сказал он с набитым ртом. — Так вкуснее. Мы ж не какие-нибудь там бакуты!
— Да это я так, — усмехнулся Семен. — Вроде как тестирую тебя — вдруг ты уже втянулся?
— Тестируйте, Семен Николаевич, — разрешил сын. — Соленое мне не нравится, а самогон и пиво, оказывается, вообще пить не могу — удовольствия никакого, а послевкусие ужасное. «Волшебная трава» и «счастливый дым» меня не забирают — тошнит только и голова кружится. Даже обидно… А вот молоко люблю!
«Что ж, — грустно подумал Семен, — Пум-Вамин не обманул. У парня все мое, но выражено ярче. К тому же появилось отвращение к алкоголю, которого у меня нет. Впрочем, то, что производят бакуты, и мне употреблять трудно — они ж все с полынью делают!»
— И что теперь? — спросил он вслух. — Планы, идеи имеются?
— Целая куча! — оживился Юрайдех. — Туда — на юг — надо еще наших людей послать, а потом…
Сын начал говорить — чувствовалось, что все это он обдумывал долго и тщательно. Семен слушал изложение собственных, по сути дела, замыслов, но уже не смутных, а вполне конкретных — берись и делай. «И буду делать, — подумал он. — Возможно, потом меня сочтут величайшим преступником, но эту войну я продолжу!»
Две недели спустя состоялась церемония проводов первой группы «пилигримов». Обряды не пришлось придумывать — они сложились как бы сами собой. Отец и сын стояли в проходе Пещеры и смотрели в полутемный зал. Колеблющиеся язычки пламени жировых светильников освещали свод и стены, разрисованные фигурами животных. Своеобразное панно изображало стадо мамонтов в движении. Напротив него на полу сидели двенадцать парней и в полузабытьи повторяли хором переделанные Семеном строчки Бродского:
…И быть над землей закатам,
И быть над землей рассветам.
Одобрят ее поэты,
И не удобрят солдаты…
Теплый солнечный день в весенней степи. Ветер колышет волнами молодую траву. На широкой вершине низкого холма неподвижно стоит огромный мамонт-самец. У него на загривке расположился седой длинноволосый старик. Вокруг пестрая шумная толпа — кроманьонцы, неандертальцы, питекантропы. Поблизости от холма щиплют траву еще десятка три некрупных мамонтов. Судя по размерам и форме бивней, это молодежь — самцы и самки.
Старик что-то говорит, и мамонт поднимает хобот. Находящиеся в толпе неандертальцы и питекантропы зажимают уши. Мамонт оглушительно трубит. Услышав этот призыв, пасущиеся животные оставляют свое занятие и направляются к подножию холма — туда, где стоят пустые и груженые волокуши. Люди спускаются им навстречу.
Примерно через час сборы окончены, и караван выстраивается в походную колонну: впереди длинноногий самец темной масти с полуголым парнем на загривке. За ним мамонты, запряженные в волокуши с вещами и женщинами. Замыкают колонну молодые самки, не несущие всадников.
Снова с холма звучит рев старого мамонта, и движение начинается. Провожающие поднимают руки в прощальном жесте.
Соседний экран засветился, и человек, курировавший когда-то работу миссии на мире № 142, остановил запись.
— Спасибо, что откликнулись, — сказал бывший куратор. — Могли бы и не обратить внимания на мою просьбу.
— Ну, как же, — улыбнулся Пум-Вамин, — я обязан давать пояснения всем, кто интересуется моим миром.
— Вашим?! Впрочем, это вы обосновали перед Комиссией необходимость свертывания деятельности миссии. Представляете, что вас ждет в случае неудачи?
— Представляю, — вздохнул бывший советник. — И утешаю себя мыслями о том, что получу в случае удачи. Вы уже прошли информационное погружение?
— Прошел, хотя в моем возрасте это и нелегко. Почему Семен Васильев все еще жив? Это же явное нарушение чистоты эксперимента!
— Вы имеете в виду старика на мамонте? Это его первый сын, рожденный в данном мире.
— А что у них тут творится?
— Мероприятие, ставшее уже традиционным: племя лоуринов отправляет на восток очередную партию переселенцев — людей и мамонтов. На сей раз караван ведет один из внуков Семена Васильева. От отца и деда он унаследовал повышенный интерес к путешествиям, к новым местам. Наш Аналитик, среди прочего, допускает, что в зрелом возрасте этот Васильев доберется до перешейка и, возможно, проникнет на соседний материк. Впрочем, более вероятно, что это сделают его дети.
— А почему они двигаются именно на восток?
— На западе происходят аналогичные процессы, но там сформировались два самостоятельных центра расселения. И это с учетом, что подходящих территорий в том регионе не так уж и много. По прогнозам, скоро начнется движение в южном направлении — вслед за отступающими скотоводами и земледельцами.
— М-да-а… — почесал безволосый подбородок бывший куратор. — Ускоренные нами процессы пошли вспять. Это что, влияние Семена Васильева?
— В значительной мере, — кивнул бывший советник. — Образно выражаясь, за свою жизнь этот парень успел посеять много зерен, из которых вырос обильный и весьма ядовитый урожай.
— С моей стороны это лишь праздное любопытство, — немного заискивающе сказал отставной начальник, — но…
— Охотно расскажу, — понял намек Пум-Вамин. — Вскоре после экспедиции к морю Семен Васильев столкнулся с продвинувшимся на север очагом подсечно-огневого земледелия. И с ходу нанес ему три тяжких удара. Во-первых, ввел в обиход огневиков алкоголь высокой концентрации, мода на который начала стремительно распространяться, захватывая и соседние очаги.
— Ну и что? — пожал плечами бывший куратор. — Работу со злаками люди обычно и начинают ради получения спиртных напитков. Земледельцы пили всегда!
— Да, пили, — согласился Пум-Вамин. — Однако употребление вина или пива никогда не ведет к массовой алкоголизации населения. Иное дело почти чистый спирт! Который к тому же легко получать в кустарных условиях. Не зря же сотрудникам миссий на примитивных мирах приходится следить, чтобы способ перегонки не был изобретен раньше времени — до появления сильных государственных структур!
Второй удар — это соль, без которой невозможно существование на растительной диете.
— Семен Васильев умудрился перекрыть к ней доступ? — удивился бывший куратор. — Но запасов соли много на любом континенте!
— Запасов-то много, но месторождения встречаются отнюдь не на каждом шагу. Когда события развиваются обычным порядком, соль становится мощным стимулом для появления торговли и транспорта — потребность в ней растет пропорционально ее доступности. Семен Васильев грубо вмешался в этот процесс, и в течение нескольких лет для ряда общин соль сделалась знаком богатства и власти, у людей стала формироваться привычка к ее сверхнормативному потреблению — своего рода наркомания. Последствия — расслоение общества, имущественное неравенство. В условиях общинного уклада жизни это вызывает остановку развития — умереть от голода сородичи не дадут, но и обогатиться не позволят, так что напрягаться на работе не стоит.
— Насколько я понимаю, здесь речь должна идти не о застое, а о деградации, о вырождении!
— Именно так дело и обстоит. И это — результат третьего удара Васильева. Правда, я думаю, он нанес его непреднамеренно. Он же был гуманистом по натуре и, наверное, просто не знал историю с абсентом в родном мире.
— Что за история?
— В XIX — начале XX веков этот напиток чуть не погубил у них целую страну — Францию. Правительству с превеликим трудом удалось запретить его производство.
Первопроходческие общины земледельцев нашего мира полынь использовали всегда — и для лечения, и для одурманивания. Даже в пиво ее добавляли. И вот у них появился спирт. Вряд ли Васильев сам изготовил некое подобие абсента, скорее, это инициатива «снизу». Результаты налицо: первопроходцы деградируют и вымирают. Под старость наш герой заметил это, но счел результатом своих экономических и социальных преобразований в данной среде. Так что на этот счет совесть его осталась чистой. Впрочем, запретить употребление и распространение яда он все равно не смог бы.