Семен не ошибся — мак оказался «тот самый». Он никогда этим не занимался, но и рассказы слышал, и прочитал по данной теме немало. Надрезать маковые коробочки, а потом соскабливать с них застывший сок ему помогала только Нилок. Питекантроп для такой работы оказался непригоден — не те пальцы.

Столь длительное пребывание на одном месте Семен старался использовать с максимальной пользой. Помимо добычи опиума он занимался изучением языка — родного для Нилок. У него возникло и окрепло подозрение, что девушка происходит из того самого степного народа, который не пьет пиво и якобы грешит скотоложством. Сама Нилок этого не утверждала, но и не отрицала. Язык оказался для познания довольно трудным — в нем присутствовала масса понятий и терминов, которые в окружающей «земледельческой» действительности отсутствовали и, соответственно, переводу не поддавались. Множество названий и определений имели отношение к животным — кажется, крупным копытным. Основная же трудность заключалась в том, что подробности своего прошлого Нилок скрывала, как нечто в высшей степени непристойное, а творить «мыслеобразы» не могла или не хотела. Создавалось впечатление, что на это у нее просто не хватает умственных способностей.

— А путь наш далек и долог, — сказал однажды Семен своим спутникам после очередного визита в деревню. — Но дорогу, сами понимаете, осилит идущий. Так что пошли!

И на другой день они тронулись — побрели лесными стежками-дорожками по пути соленосов. Семен усиленно пытался ориентироваться, и чем лучше это получалось, тем сильнее он утверждался в мысли, что движутся они если и не кругами, то по очень странной траектории. Показания местных жителей о том, куда надо идти, были, в общем-то, непротиворечивыми, но, мягко выражаясь, странными. От пункта «А» до пункта «Б» ровно день хода. Но, выйдя из «А», надо обязательно зайти в «В», так что меньше чем за два дня до «Б» не добраться.

Эту странность Семен в конце концов разгадал: «Отправившиеся за солью мужики заходят во все попутные и не очень попутные деревни. Там их кормят и поят от пуза, рассчитывая, что на обратном пути они поделятся своей драгоценной ношей. Это, конечно, разумно, но для нас крайне неудобно. После визита ватаги соленосов населенные пункты пребывают в плачевном состоянии: остатки хлеба доедены, все пиво выпито, местные мужички ходят с фингалами под глазами. Женщины же, которые помоложе, все зареваны, передвигаются с трудом и явно испытывают дискомфорт, когда им приходится сидеть на чем-то жестком. Причем все эти тенденции по мере приближения к цели лавинообразно нарастают, а прием путников становится все менее и менее доброжелательным».

Разумеется, Семен принялся выяснять причины столь странного влияния соленосов на местное общество. Оказалось, что решительно ничего странного в этом нет: «Как река вбирает в себя мелкие ручейки, становясь все более полноводной, так ватага снабженцев по мере продвижения вперед вбирает в себя все новых и новых членов. Все еще ничего, пока не сойдутся на лесных тропах три старых приятеля — Филя, Миля и Киля. Живут они в разных местах, и каждый год отправляются за солью. Как только друзья встречаются, поход приобретает характер нашествия: в попутных деревнях выпивается все, что можно пить, мужчины подвергаются физическому насилию, а женщины — сексуальному. По отбытии славных витязей старейшины считают долговые зарубки, мужики — выбитые зубы и сломанные ребра. Посчитав же, принимаются пороть своих согрешивших жен и дочерей — в качестве моральной компенсации.

В общем, идти следом за героями Семену быстро надоело — голодно, противно и почти вдвое дальше. Он принялся выведывать более короткие пути. Пару раз они чуть не заблудились, но в целом продвижение сильно ускорилось. В конце концов усталые и оголодавшие путники оказались в последнем перед степью населенном пункте, название которого условно можно было озвучить как «Пендюрино». Деревушка не большая и не маленькая — примерно на сотню жителей. От прочих ее отличало, пожалуй, несколько избыточное количество строений и оборудования для производства и хранения пива. Разведывать обстановку Семен начал еще на подходе — быть выгнанным в лес на ночь глядя ему не хотелось. Группа старух, волокущих хворост, доходчиво объяснила Семену, что… Ну, в общем, перевести то, что они сказали, можно было так: эти самые соленосы никуда не делись, торчат в деревне и двигаться не желают. Семен принял решение — где наша не пропадала!

На гургула с ручным лешим и лысой женщиной туземцы не обратили почти никакого внимания. Несмотря на вечерний час, из-под навеса над током доносился разноголосый храп. Поскольку погода была безветренной, при приближении обычные деревенские запахи перекрыл аромат перегара, мочи и пота. Не меньше полутора десятков мужиков спали под навесом на охапках ячменной соломы, а то и просто на голой земле.

— Зря пришли, — оценил обстановку Семен. — Похоже, клоунов тут и без нас хватает.

Праздного любопытства ради, он захотел обойти человеческое лежбище по кругу, но круг этот замкнуть не смог.

— Гургул! — раздался хриплый голос за его спиной. — Гургул тарах-тибидахнутый!

Семен оглянулся. Перед ним стоял детинушка лет тридцати. В засаленной до безобразия рубахе и штанах. Был он примерно с Семена ростом, но явно тяжелее, в том числе и из-за довольно заметного брюшка. «В будущем данную форму назовут „пивной живот“ — мысленно усмехнулся гургул. — Чего ему надо?»

— Эх, дубинушка, ухнем! — промычал детина и начал придавать ускорение своему орудию.

«Однако, — озадачился Семен. — Вообще-то, у него в руках ствол березы вместе с корнем. Всякие отростки, естественно, давно обломаны, так что эта деревянная дура напоминает просто первобытную палицу. И что, он собирается меня ею бить? Первый поединок с неандертальцем в этом мире занял времени вроде бы меньше, чем один замах данного оппонента. А ведь с тем хьюггом мы успели обменяться добрым десятком ударов».

Семен чуть подался в сторону, и сучкастое корневище просвистело мимо.

— Подернем — сама пойдет! — ободрил себя детинушка и вновь, поднапрягшись, начал разгонять свое приспособление — уже с другой стороны.

— «…Много песен слыхал я в родной стороне, — печально сказал ему Семен. — В них про радость и горе мне пели…»

Он не спеша сменил опорную ногу, выдохнул воздух и врезал незнакомцу правой снизу в челюсть. Тот постоял пару секунд в задумчивости, а потом уронил оружие и рухнул на землю.

— «…Из тех песен одна в память врезалась мне — это песня рабочей артели…» — продолжил цитировать Шаляпина Семен. — Сам ты тарах тибидахнутый — чуть палец из-за тебя не выбил!

Народ между тем начал просыпаться. Он кряхтел, кашлял и шумно испускал газы.

— Гургулы наших бьют, — отметил бородатый всклокоченный мужик и протяжно зевнул. — Может, осталось чего?

— Отапел, что ли?! — удивился другой. — Вчера все дотибидахали. Давай, собирайся — рассвет уже мапится!

Надо сказать, что почти все мужчины здесь были, по местным меркам, довольно крупные и широкоплечие. Совсем уж молодых мало, в основном лет по 25—30. Один из них пихнул в бок соседа, продолжавшего безмятежно дрыхнуть:

— Киля, вставай, тапом те в капу!

— Пошел в мапу! — ответил Киля. — Куды в таку рань?!

— Вставай, тап тибидахнутый! Миля выпить примапил!

— Наливай! — взвился было разбуженный, но быстро понял шутку, опустился на место и простонал: — М-м-м, башка тапится!

— У всех тапится, — пробурчал кто-то с краю. — А тибидахать надо — вчерась порешили!

Какой-то совсем уж зачуханный ватажник, отдыхавший даже без подстилки, обратился к Семену:

— Слышь, гургул, что стоишь, как тап мапий?! Воды бы принес — вишь, как людям тапово.

— Тибидахал я ваши капы! — гордо ответил Семен. — Капить надо меньше, мапы таповы!

— Ну, пускай леший твой или девка смапятся, — не отставал туземец. — Сушняк тапит, а тибидахать тап знает куда!