После первой встречи с Джоном он перезвонил и сказал: “Хорошо, все будет круто”.
Мы все искренне считали, что на тот момент Джон был самым подходящим голосом для Anthrax. Метал больше не состоял только из вокалистов, которые пели как Брюс Дикинсон. Эта музыка стала более неприглядной. Мы не хотели брать гроулера или того, кто будет кричать громче всех; нам был нужен вокалист, обладатель луженой глотки, но чтобы он пел так, словно готов надрать вам зад, если повстречается на дороге. Джон как раз был таким. Первое, что мы сделали вместе, это написали текст к песне “Only”. Впоследствии конечный результат нас очень обрадовал. Никогда не думал, что мы сможем написать такую песню. Это был Anthrax, но уже совсем другой. Я смотрел в наше будущее с большим оптимизмом.
В той же мере, что я ощущал воодушевление по отношению к «Spreading The Disease» и «Among The Living», теперь у меня появилось совсем другое чувство. Мне было с кем работать, появился коллега-текстовик, который был со мной на одной волне. Мы целыми часами сидели у меня в Хантингтон-бич и обменивались идеями. Я давал ему набросок, а он его заканчивал. Он давал мне слова, а я их дописывал. Мы были как престарелая супружеская пара, где один заканчивает предложения за другого.
Возможность иметь соавтора сняла с меня огромную долю давления, и вместе с тем это было чертовски весело. Мне очень нравилось тусить с Джоном – другом и коллегой по группе. Я дружил с Чарли, Фрэнки и Денни, но вместе мы не тусили. А теперь у меня появился друг из Лос-Анджелеса, с которым я мог прошвырнуться по окрестным барам. Он был мне как брат. Я не мог чувствовать себя счастливее, прекрасно понимая, что мы приняли верное решение. Мы услышали, что у нас получается и подумали, что вот оно – звучание нового Anthrax! В какой-то момент Elektra спросили нас, не хотим ли мы сменить название группы, потому что когда мы включили им демки, они сказали: “Это просто офигенный материал! Это вы и в то же время не вы”.
Мы понимали, что они имеют в виду, и думали так же, но никогда не думали о смене названия, ни секунды. С точки зрения маркетинга они знали, что с тех пор, как Сиэтл совершил прорыв, и появились альтернативные группы, может быть, они смогут продавать нас как что-то другое, неметалическое, если мы сменим название. Мы были категорически против. На наш взгляд, если бы мы сменили название, нам бы пришел конец. Фэны почувствовали бы, что их предали, и с нами было бы покончено.
Рабочий процесс записи «Sound Of White Noise» немного отличался от создания других альбомов Anthrax. Чарли написал почти 90% музыки у себя в Нью-Йорке. В отсутствие меня на музыкальном полотне альбома, Фрэнки, который всегда хотел играть более значимую роль в группе, увидел для себя шанс. У него появились идеи и он поделился ими с нами. Некоторые из них были очень хороши, но это был не Anthrax. Чарли и я стояли на своем и нас вполне устраивало как создаются наши новые песни. Мы не Битлз. Мы не приходили на репетиции с уже готовыми песнями. Группа совместными усилиями работала над аранжировками, и все шло просто замечательно. Людям нравилась наша музыка, и каждая пластинка продавалась бόльшим числом копий, чем предыдущая. Мы не хотели сильно отклоняться от формулы успеха.
Понятное дело, Фрэнки не нравилось, что мы не включали его в творческий процесс, и он даже грозился свалить, если мы не станем использовать его идеи. Фрэнки сыграл большую роль в написании мелодий. Ему пришла в голову музыка, которая к нам не приходила. Мы убедили его писать свои песни и продавать их другим людям или реализовать их в качестве стороннего проекта. Но он постоянно придерживался позиции “я свалю”, подобной дулу пистолета, приставленного к нашим вискам, поэтому между ним и Чарли часто вспыхивали ссоры. Мы с Джоном по большей части их избегали, потому что занимались своим делом – то бишь, работали над текстами и вокалом, а еще летали туда-обратно между Лос-Анджелесом и Нью-Йорком, чтобы координировать действия группы. Мы модернизировали студию в Йонкерсе после того пожара, и потом вернулись туда на запись. Половину оборудования мы разместили там же, а вторую половину в комнате для джемов. Помню, мы с Джоном неделями торчали в Нью-Йорке, но каждый день ездили в студию на поезде. Весь день мы записывались, а потом возвращались в город и тусили всю ночь. Через некоторое время мы начали сдавать квартиры в аренду на три-четыре месяца, так что нам не приходилось останавливаться в отелях. Нам нравилось жить на два побережья. В Нью-Йорке мы могли так же легко писать тексты, как и в Калифорнии. Потом, завершив бόльшую часть работы, мы ехали в Йонкерс на репетиции. Это было лучшее из обоих миров, потому что какое-то время я мог проводить время с Дебби в Лос-Анджелесе, а потом мы с Джоном ехали в Нью-Йорк и куражились каждую ночь.
Он был холост, а будучи в Нью-Йорке, я вовсе не изнемогал от тоски по Дебби. Слишком уж много я тогда куролесил. Мы возвращались из студии в 8 вечера, принимали душ, что-то на скорую руку перекусывали и шли бухать аж до пяти утра следующего дня. Потом мы просыпались в час дня и ехали на поезде в Йонкерс. Так продолжалось много месяцев подряд. Первый раз в своей жизни я пил практически каждый день в течение нескольких месяцев. Как будто я наверстывал все те годы, в течение которых я не употреблял алкоголь. Мы пили пиво так, словно это был самый полезный напиток на свете, а его запасы грозили исчезновением. К тому времени, как добирались до студии, обычно мы уже были в жутком похмелье, но готовые к работе.
Конечно, не могу сказать, что так было всегда. Иногда у нас с концентрацией были большие проблемы, но никакой спешки и ограничений по срокам не было. Мы не считали, что должны постоянно иметь трезвую голову и предельную концентрацию. Мы хотели, чтобы процесс записи был более веселым и продуктивным. Наши пьянки с Джоном определенно подходили под первое.
Запись «Sound Of White Noise» мы завершили без лишней спешки, потому что для нас было важно сделать его идеальным. Чарли был немного разочарован, потому что он проделал большую часть тяжелой работы по части написания музыки, а мы в это время кутили как идиоты. Но даже притом, что я и Джон пребывали в жутком похмелье большую часть времени, проведенного в Нью-Йорке, мы куражились не 24 часа в сутки. И приезжая в Лос-Анджелес мы были решительны и целеустремлены. Что еще важнее, мы писали отличный материал.
Думаю, я заслужил свое право немного расслабиться и выпить, потому что именно благодаря мне наша фабрика оставалась на плаву все эти годы. И теперь я больше не хотел быть главным супервайзером. Но основная причина того, что я так много пил, в том, что я по-прежнему пытался пережить свой развод и справлялся со спадом других отношений, которые не должен был затевать вообще. Мой развод с Мардж высосал из меня почти все соки. Я потерял квартиру в Квинсе и большую сумму денег, а еще я был обязан несколько лет выплачивать алименты. Когда страсти улеглись, оказалось, что у меня даже нет своей ложки. И я начал все с чистого листа. В какой-то момент я попытался получить обратно коробки своих комиксов, которые никогда не брал в руки после нашего расставания с Мардж. Это была моя любимая коллекция комиксов Марвел серебряного века, все выпуски от самого начала до середины 80-х, эпохи «Невероятного Халка», «Тора», «Фантастической Четверки», «Человека-Паука», «Людей Икс», «Сорвиголовы» и других. Эти книги я собирал еще ребенком в конце 60-х. Это была не самая совершенная коллекция в своем первозданном виде, ведь большую их часть я читал и перечитывал. Потом я узнал, что отец Мардж положил их в камеру хранения и застраховал на большую сумму денег, и уже два года не оплачивал счета. Когда я позвонил в эту контору, сотрудник компании сообщил, что мне придется заплатить 20000 баксов, если я хочу вернуть их обратно. Я бы никак не смог достать такую сумму к нужному сроку, поэтому в конце концов эти комиксы попали в чужую коллекцию.
Это был очень гадкий поступок с его стороны, своеобразная месть за то, что я развелся с его дочерью. Коллекция стоила намного больше 20000 баксов, но меня волновала вовсе не рыночная стоимость комиксов, а сами комиксы. Они так долго были частью моей жизни, моей единственной связью с детством, а теперь их нет. Из-за этого я злился несколько месяцев, но потом смог идти дальше, потому что моя свобода тоже чего-то да стоила, а злость только тормозила меня. С другой стороны, иногда я замечаю книги, которые покупал в магазинах комиксов или в Интернете, и вижу, сколько они сейчас стоят, меня пробирает приступ смеха. Полоумного хохота. Как у Джокера…
