Зрелище было не для смешливых, поскольку существовала опасность порвать животы от хохота.

Никиша стоял на плоту в шапке-ушанке, в зеленой армейской телогрейке, подпоясанной патронташем. Ниже белыми пятнами светились голые ягодицы. Как говорят, он плыл спасать друга без штанов, но в шляпе.

У места, где опираясь о дно руками барахтался Зенков, Никиша соскочил с плота воду. Попытки выкатить майора на плот вместе с бочкой не удавались. Плот одним краем погружался в воду, бочка скатывалась с него. И всякий раз Зенков нырял, хлебал грязную жижу, зло отплевывался и смачно ругался.

Тогда Никиша изменил тактику. Он встал вытягивать приятеля из бочки. Тянул за руки, упирался босой ногой в край борта. Прежде чем попытка удалась, Никиша дважды ухнулся в воду и вымок до нитки. Наконец он извлек Зенкова из ловушки. Потом еще несколько минут вдвоем они бродили по грязи, ощупывали дно, отыскивая ружье.

Нашли. Вернулись к берегу, толкая перед сбой плот, на котором лежало ружье.

Бочка так и осталась в воде. Мы еще несколько раз приезжали на озеро и видели на его середине ржавые остатки даурского «Титаника».

В военно-политической академии имени В. И. Ленина многие годы подготовкой к парадам руководил генерал-майор Архангельский. Был он человеком добрым, хитроватым и весьма остроумным.

Однажды в начале лагерного сбора, который приходил в подмосковной Кубинке, построив слушателей академии, Архангельский сказал:

— Трудно понять, товарищи офицеры, как вы сдали конкурсные экзамены и попали в высшее учебное заведение. Соображения у многих из вас — во! — он показал мизинец. — Утрами я прихожу в лагерный сортир и знаю, сколько вами выпито бутылок. По закону Архимеда они плавают. Неужто ума недостает отбить донышко? Эх, грамотеи!

Прапорщик командует:

— Рота! Спиной друг к другу в шахматном порядке по диагонали, становись!

— Товарищ генерал, — пожаловались однажды слушатели Архангельскому, — четыре года учебы, восемь парадов на Красной площади. И к каждому — два месяца тренировок. Зачем? Любой из нас с закрытыми глазами пройдет, как надо.

— Эх, молодежь! Неужто не ясно, что ровно два месяца идут на то, чтобы хоть немного приглушить на ваших умных лицах печать интеллекта. На параде она ни к чему.

Санинструктор объясняет солдатам:

— Тот, кто бросают курить, оттягивают свой конец. А кто продолжает курить, кончает раком.

В кругах армейских политработников военного времени генерал Аношин был фигурой известной. До войны он работал секретарем башкирского обкома ВКП (б) и, едва заняв высокое руководящее кресло, постарался сразу подчеркнуть свое особое положение в иерархии местных властей.

По традициям сталинских времен каждое служебное помещение в учреждениях властных структур обязательно должен был украшать портрет великого вождя — Сталина. В кабинете Аношина все выглядело иначе. На стене над столом, за которым сидел секретарь обкома, висел его собственный портрет, писанный маслом.

Портрет Сталина располагался в неположенном ему месте — на стене над дверью кабинета и его можно было увидеть, только оставляя помещение.

Нетрудно представить, в какой форме и с какой оперативностью с каким злорадством и ехидством товарищу Сталину доложили о чудачествах башкирского секретаря.

Под благовидным предлогом в Уфу выехал один из сотрудников центральной контрольной комиссии, чтобы лично разобраться в деле и в случае чего принять меры прямо на месте.

На вопрос почему кабинет секретаря украшен его собственным изображением, Аношин ответил с высоким достоинством и глубоким пониманием своего положения в структуре власти.

— Сюда, в Башкирию, я направлен товарищем Сталиным и облечен его высоким доверием. Я здесь представитель ЦК и значит его личный представитель. Входя в мой кабинет, люди должны видеть меня, даже если я здесь отсутствую. Зато я сам должен видеть перед собой товарища Сталина, смотреть ему прямо в глаза со всей большевистской честностью…

О разговоре было доложено Сталину. Тот выслушал, понял, с кем имеет дело, хотя и раньше представлял, что собой являет его посланец в Башкирии и сказал:

— В действиях товарища Аношина просматривается определенная логика и принципиальность. Больше к этому вопросу возвращаться не будем.

В годы войны Аношину присвоили воинское звание и назначили членом военного совета армии. По фронтам он прошел до победы, представляя в войсках партийное влияние.

В середине шестидесятых годов мне потребовалось встретиться с Аношиным, чтобы уточнить кое-какие детали в готовившейся публикации. Спросил генерала Лисицина, старого армейского политработника, не знает ли он, где живет Аношин.

— Рядом со мной, — сказал Лисицин. — На Кутузовском проспекте. Мы вечерами гуляем и встречаемся. Но он старается держаться от нас в стороне. Наши часто его спрашивают: «А портрет сохранился? Покажи». Это его всегда злит…

Генералы тоже шутят…

На учениях генерал выговаривает командиру полка:

— Бардак! К штабу может проехать каждый, кому ни лень. Немедленно поставьте на дороге шлагбаум или толкового офицера.

Начальником кафедры физической подготовки в мое время в академии был полковник Баранов. Слушателям доставляло немало удовольствия набирать номер его служебного телефона и в ответ слышать:

— Кафедра баранов. Слушаю.

Полковник Дмитриев преподавал топографию. Это был въедливый мужичок, считавший свой предмет одним из главных столпов военного искусства. Он безжалостно «резал» слушателей за малейшую оговорку, любил вляпывать в зачетные книжки посредственные и плохие оценки.

Перед государственными выпускными экзаменами Дмитриев получил анонимное письмо:

«Будешь ставить тройки, спалим дачу».

С этим письмом Дмитриев пришел на прием к начальнику академии генералу Козлову.

— Безобразие товарищ генерал.

Козлов прочитал письмо, кивнул, соглашаясь:

— Безобразие, согласен.

— Что же теперь делать?

— Наверное не надо ставить троек. Что еще?

Прапорщик предупреждает солдат:

— Учтите, до сих пор я спускал вам мелкие грехи сквозь пальцы, но теперь, если кого-то за что-то поймаю, то это будет его конец!

Командир 13-го артиллерийского дивизиона, в котором мне довелось служить, подполковник Владимир Васильевич Лютов был человеком чести. Однажды еще в крутые бериевские времена он не побоялся публично с необычной крутостью осадить уполномоченного контрразведки капитана Набатчикова, который в силу своего особого положения держал себя в кругу офицеров развязно и хамовато. В момент, когда Лютов проводил совещание командиров, Набачиков без стука вошел его в кабинет, оглядел собравшихся и сказал:

— Все совещаетесь?

Наглость для капитана в присутствии старшего по званию офицера была проявлена невероятная, но по тем временам от представителя государственной безопасности ее бы стерпели многие. А вот Лютов вспыхнул.

— Если вы, товарищ капитан, не уважаете мое звание, то отнеслись бы с уважением к возрасту. На вас еще только дрочили, а на меня уже мундир строчили…

И произошло невероятное.

— Виноват, товарищ подполковник, — сказал Набатчиков. — Разрешите присутствовать?

Капитан отечески выговаривает солдатам:

— Вот сейчас вы ругаетесь матом, а пойдем в столовую и тем же ртом вы будете хлеб есть!

Дежурные по отделам «Красной Звезды» сопровождали материалы до выхода их в свет и должны были давать объяснения, если у главного редактора возникали вопросы и вносить правку, коли в таковой возникала необходимость. И вот однажды, когда я дежурил, меня вызвал главный — генерал-майор Макеев.