Стрельчук потер переносицу и сдвинул брови:
– Есть очерк. Ребята с Кубани прислали.
– Большой?
– Строк на триста, – Стрельчук тяжко вздохнул. Он понимал, что пробоину в редакционном портфеле пластырем такого размера не залепишь. Но где взять материал, полный кукурузного оптимизма, коли в нашем краю даже репа не всегда вырастает?
– Где у нас аграрники? – спросил Главный сурово, хотя заведующий сельскохозяйственным отделом Тимофей Николаевич Коннов сидел прямо перед ним. – Вам и карты в руки. Завтра сдать материалы на читку. Чтобы соответствовали шапке… Как там у вас? – Главный повернулся к Бурляеву и пощелкал пальцами. – Початки вдоль Камчатки?
– Кукурузные початки растут от Крыма до Камчатки, – продекламировал Бурляев и гордо распрямил плечи. Он был сегодня на виду, и это стоило использовать.
– Вот именно, – утвердил Главный. – От Крыма. А мы – посередине. Значит, появление очерка оправдаем. Снимки есть? Надо зрительно воздействовать на эмоции читателя. Выстраивать визуальный ряд, как теперь принято определять.
– У нас в области, – заметил Коннов с горечью, – кукуруза и без снимков на эмоции воздействует. Раз увидишь – неделю плачешь.
– Вы всегда плететесь в хвосте отсталых настроений, – Главный говорил по-отечески строго, но очень спокойно. – Мало эмоций в жизни? Даже убийство в нашем городе было. Но мы об этом не писали. Так и здесь. Дадим снимки впечатлительные. Крестьянин увидит и поймет – можно растить у нас кукурузу. Можно, раз сказано! Важно постараться.
– Не поймет, – возразил Коннов. – Читатель не дурак. Давно говорят, что в Москве кур доят. А кто в это верит?
– Дойных кур от вас пока никто не требует, – отрезал Главный. – Вот и занимайтесь кукурузой. Так, снимки у нас есть?
– Есть, – поспешно доложил Лапшичкин. – Посмотрите. Делал два дня назад.
Он пошуровал в толстой папке, которую, находясь в редакции, всегда носил под мышкой, и пустил снимок тринадцать на восемнадцать по рукам в сторону Главного. Я мельком взглянул, как привыкаешь смотреть на все, что проходит за день через твои руки, и сразу схватил сюжет. Кукуруза стояла на снимке высокая, в рост. Два человека – женщина и мужчина – терялись в зарослях, высоких как бамбук в джунглях.
– Взаимная выручка? – спросил Главный с сильным подозрением. – Тоже с Кубани прислали?
– Что вы, Константин Игнатьевич! – возмущение Лапшичкина было искренним и горячим. – Это колхоз «Труженик», Шелапутинский район.
Главный закусил губу и уничтожающим взглядом окинул нас всех. Я видел, как ярость, родившись в недрах души, начала наполнять его, поднимаясь всё выше и выше, пока не выплеснулась наружу потоком уничтожающих слов:
– Шармачи! Фальсификаторы! Да у нас в области такой кукурузы быть не может! Вы меня за дурака пытаетесь держать?! Или ради хорошего кадра в посадке ты поставил людей на колени? Наших тружеников?! Я за такие штучки, Лапшичкин…
– Что вы! – охнул Фотик испуганно. Гнева Главного он как и многие побаивался. – Что вы, Константин Игнатьевич! Я на такое в принципе не способен! Наш советский человек ни перед кем не должен вставать на колени. Даже перед кукурузой! Я бы на такое никогда не пошел!
– Почему же заросли выше голов? Как такое могло случиться? Где ты нашел такие посевы?
– Там яма была. Ямка, – пояснил Лапшичкин смиренно. – Небольшая, но очень удобная для композиции. И вот…
– Точно ямка была или специально копал? – Главный постепенно отходил, и поток его гнева стал утихать. – Смотри, если обманул! И учти, я не дурак, и хорошо вижу, когда снимок сделан с применением технических средств. Раз и навсегда – никаких инсценировок! Впрочем, если там действительно яма – снимок примем. А вы, товарищ Поляков, полиричнее текстовку. С заходом. И без обормотов.
Главный долго помнил и любил напоминать всё, что хоть раз вызвало его неудовольствие.
– Будет! – ответил Бэ, загораясь вдохновением. – Сделаем в идейном стиле.
– Лучше! Лучше сделайте, товарищ Бэ Поляков. На нас смотрит эпоха во всем ее величии. А теперь все к станкам! Время подгоняет нас!
Загрохотали стулья, зашаркали ноги. К «станкам» засидевшиеся творцы областных новостей уходили лениво, не торопясь.
В комнате остались трое: Главный, я и Зайчик. В таком «узком» составе мы говорили о письмах, которые не было причин выносить на общее обсуждение, а точнее, были причины на такое обсуждение не выносить.
– Что у нас? – спросил Зайчика Главный, когда все вышли.
Зайчик ответил, не скрывая брезгливости:
– Анонимка.
– О чем? – Главный задал вопрос с унылостью в голосе. Так обычно говорят в случаях, когда о каком-то деле говорить не хочется, но долг службы к тому вынуждает.
– Злостная антисоветская клевета, Константин Игнатьевич. – Зайчик достал из папки письмо и прочитал:
«Ежедневно слушаю радио о наших якобы больших успехах. Они, эти успехи, конечно, где-то есть, я их сам видел на выставке достижений народного хозяйства в Москве. Воочию, так сказать. Всего мы производим из года в год больше. Всё, что производится, с каждым днем лучшает в качестве. Это по всей стране. А вот конкретно у нас в области все даже наоборот. Хлеба, если не купишь с утра, то к вечеру в магазинах на полках уже не увидишь. Когда было мясо, многие даже непомнят. Хорошо, что в мясном отделе висит схема разделки говяжьих туш. Зайдешь и вспомнишь, где у коров раньше были огузки, филе, голяшки. Масла – тоже нет. Хороший костюм не купишь. То, что есть в продаже – сшито на урода. Шапок меховых нет. Могу и дальше называть то, чего нет. Но это долго. Проще сказать что есть. Это соль и спички. Потому предлагаю говорить не столько об успехах, сколько подумать о продуктовых карточках, как было в войну и голодное довоенное время. Чтобы рабочий человек знал – раз в месяц, но свое мясо и масло он купит. Федор Петрищев. Слесарь. Ул. Ворошилова (бывшая Мясницкая) дом 3, кв.8.»
– Какая же это анонимка? – спросил я. – Автор и фамилию, и адрес указаны.
– При чем здесь адрес? – спросил Зайчик удивленно. – Судя по духу и настроению, такое мог написать только злостный анонимщик или скрытый антисоветчик.
– А если мяса в магазинах действительно нет? И масла?
– Знаю не хуже других, – сказал, как отрезал Зайчик. – Не на Луне обитаю. И всё равно, так советскому человеку писать о своей жизни не подобает. У нас, у советских, собственная гордость. Значит, подобное письмо в редакцию не что иное, как попытка опорочить и оплевать светлую действительность. Представьте, попадет письмо в чужие руки. Например, в западную печать. Какую клевету они разведут вокруг! И потом про улицу товарища Ворошилова. Это же злостный и открыто враждебный выпад. Все уже забыли, когда улица называлась «Мясницкой», а клеветник нарочно напоминает о забытом народом прошлом.
– Какой же выпад против товарища Ворошилова? – спросил Главный. – Автор письма просто указал свой адрес.
– Всё равно не должен советский человек такие намеки воспроизводить.
– Какие намеки?
– Ему, видите ли, приспичило соотнести название улицы маршала товарища Климент Ефремовича Ворошилова с отвергнутым народом названием Мясницкой! Еще недавно за подобное сразу бы…
– Когда недавно? – спросил я.
– При товарище Сталине.
– А теперь?
Зайчик обречено махнул рукой:
– Теперь мы с анонимщиками либеральничаем. Видите ли, у нас демократия…
Тоска по прошлому звенела в его голосе, как лопнувшая струна. Должно быть, в памяти вставали картины времени, когда его другие боялись , а теперь всё обстояло по-иному…
– Что решили с письмом? – спросил Главный.
– Перешлю в компетентные органы, – доложил Зайчик, вновь оживляясь. – Там люди разумные. Примут меры по усмотрению…
Слова «по усмотрению» и «компетентные товарищи» в устах Зайчика значили многое. Не в торговые органы, которые ответственны за обеспечение города рыбой и мясом, собирался он переслать послание «анонимщика».
