Мне стало известно, что полвека тому назад вы, сэр, будучи лекарским учеником,

стояли у смертного одра некоего актера и сочинителя масок Уилиама Шекспира. Этот

актер за несколько лет до своей кончины был почтен личным письмом его величества, а

затем и длительной аудиенцией наедине. Как и следовало ожидать, беседа с монархом

оставила неизгладимый след в загрубелом сердце лицедея. Вскоре после этого он покинул

подмостки и уехал на родину, чтобы провести последние годы в мирных трудах и

размышлениях. Вот это чудесное преображение я и хотел бы с соответствующими

комментариями внести в свой труд. Однако никаких подробностей и даже подтверждений

этого факта, который к тому же отрицается весьма многими, я не имею.

Ничего существенного не дало мне и знакомство с собранием пьес покойного,

выпущенных посмертно его сопайщиками. Это беспорядочное и утомительное

нагромождение непристойных, грубых и кровожадных зрелищ, большей частью

списанных у древних (со смешной важностью или невежеством издатели именуют их то

трагедиями, то комедиями). Но если столь безмолвны сочинения-покойного, то не

открылись ли его уста в предсмертный час? Не поведал ли он в ту пору кому-нибудь из

близких самое дорогое достояние свое - сокровенную сущность беседы с королем-

мыслителем? Утверждают также, что мистер Шекспир весь остаток жизни тщательно

хранил и даже прятал от своих близких письмо его величества, а после его смерти оно

вообще пропало. Но так ли это? Нельзя ли предположить, что драгоценнейший

манускрипт сей еще до сих пор хранится у кого-нибудь из наследников и что, чтя память

покойного, они согласятся через меня познакомить с ним мир? Однако где эти наследники, кто они и как их искать? Вот с этими вопросами я и обращаюсь к вам, сэр. Сознаюсь, кроме того, что мне очень бы хотелось прибавить ваше почтенное имя, со всеми

подобающими ему титулами, к тому списку лордов, философов, графов и пэров,

удостоивших мой труд своим вниманием и поддержкой, который будет помещен в

предисловии. Равно так же я был бы вам благодарен за любое сообщение о бумагах и

рукописях покойного, которые в какой-то мере могли бы быть использованы в моем труде.

В последнее время мистер Шекспир работал в труппе, которой по соизволению монарха

было присвоено звание королевской. Именно в этой связи меня заинтересовала его пьеса

"Макбет". Самый замысел ее и некоторые подробности текста как будто указывают на то, что сам монарх мог указать лицедею на..."

Последний лист или листы утрачены. Но вместе с этим письмом лежит черновик

другого, ответного:

"Уважаемый сэр! Ваше любезное письмо я получил и спешу на него ответить, хотя

боюсь, что скорее разочарую вас, чем обрадую. Вы совершенно правы: я в

действительности некоторое время пользовал сэра Виллиама Шекспира, в ту пору уже

находящегося на смертном одре, но не был с ним ни близко знаком, ни тем более дружен.

Не могу также представить себе, кому бы из домашних он мог доверить те сведения, которые вы разыскиваете. Кажется, никому.

Если же вас интересует история моего знакомства с покойным, могу сообщить, что

привел меня к нему его зять, а мой дальний родственник доктор Холл, ныне тоже уже

давно покойный. Произошло это наперекор воле его домашних, которые вообще не

терпели около больного посторонних. Покойный, впрочем, платил и домашним тем же -

вот почему я не думаю, чтоб кто-нибудь из его потомков мог бы быть в чем-нибудь вам

полезен. Что касается бумаг и рукописей, то о них я ничего достоверного сообщить не

могу. Кажется, актеры, друзья покойного, что-то подобное действительно нашли и увезли

с собой. Помнится, что какой-то такой разговор при мне был, но ничего более точного я

сказать не могу. Что же касается письма его королевского величества, то я сейчас

вспоминаю, что действительно слухи о нем по городу ходили, но я так и не знаю, видел ли

его кто-нибудь из друзей и родственников покойного. Но кажется, что нет. Очень сожалею, что, кроме этих отрывочных сведений, не могу сообщить вам ничего иного, действительно

достойного вашего внимания и труда, вами затеянного".

Отрывок из второго письма тому же адресату. Начало не сохранилось - черновик.

"... от безусловно смертельного удушья, протекающего до того довольно вяло и вдруг

приобретшего галопирующее течение. Кроме того, здоровье его, как говорили мне

близкие, и без того не весьма крепкое (все мужчины в этой семье умирали рано), было

подорвано многолетним служением там, где требовалось чрезвычайное напряжение

гортани, а значит, сердца и легких. Я имел горькое счастье присутствовать при последних

минутах покойного и могу увы! - засвидетельствовать, что ни в предсмертном бреду, ни

при прощании с близкими мистер Шекспир не произнес ничего такого, что представляло

бы философский или государственный интерес. Умер он, однако, как добрый христианин, приняв святые дары, помирившись с домашними и разумно распорядившись своим

имуществом. Даже мне, юнцу, человеку совершенно ему постороннему, доктор Холл

вручил от его имени 20 шиллингов и два пенса на покупку памятного перстня, который я и

до сих пор ношу на пальце. Жене же своей он завещал вторую по качеству кровать, что

вызвало тогда же много разговоров.

Погребен сэр Виллиам в той же церкви Святой Троицы, в которой он и воспринял

таинство крещения. Как мне передавали, лет двадцать пять тому назад наследники его

водрузили над могильной плитой раскрашенный бюст покойного. Мистер Шекспир

изображен таким, каким он запомнился близким в последний год жизни. Вот, пожалуй, и

все, что могу сообщить дополнительно в ответ на ваше второе письмо. Примите же, сэр..."

Написал, бросил перо и вышел в сад. Была уже ночь, было очень, очень тихо,

кузнечики не стрекотали, и он опустился на скамейку, сник и задумался. Вот за эти

пятьдесят лет была война, резня, палач поднимал за волосы голову короля и мотал ее

перед толпой; кости лорда-протектора, вырытые из могилы, качались на виселице, - а этот

чудак все интересуется королевским рескриптом, королевской аудиенцией, еще какой-то

такой же ерундой. А что он может ему рассказать? Разве после всех этих событий не

испарилось у него из памяти почти начисто, что он пережил полвека тому назад, стоя у

изголовья той кровати? Разве помнит он все это? Разве не забыл начисто все?

Нет, не забыл ничего и помнит все. Вот как это было. Свел его с доктором Холлом

хозяин трактира "Корона", некий Джеймс Давенант - угрюмый и молчаливый, хотя по-

своему добродушный человек с глубокими, волчьими складками на щеках. А сам-то он в

ту пору был молодец хоть куда! Его так и звали "неистовый Саймонс" и "Саймонс-

молодец", потому что он ничегошеньки не боялся! И, Боже мой, как он нравился тогда

женщинам и там, в Кембридже, и здесь, в Оксфорде! И как это злило сводную сестру, у

которой он гостил! И в дом Волка он вошел в тот вечер растерянный и расстроенный по

этой же причине. Был скандал. Он только что насмерть поругался с сестрой, преподнес

что-то хорошее ее мужу - этакому бычине с круглым лбом и маленькими глазками на

сизом лице - и скатился к себе упаковывать чемоданы. За этим и застал его посланный за

ним поваренок. И сначала он, даже не выслушав ничего, крикнул: "А шли бы они все..." -

но сразу же одумался, поднялся и сказал: "Сейчас". И прицепил шпагу. Когда они с

хозяином вошли в гостиную, доктор Холл сидел на кресле возле стола и что-то тихо

внушал жене Волка. Та стояла рядом. Рука ее лежала на спинке кресла, около затылка

Холла. Она слушала, наклонив красивую белокурую голову, и улыбалась. Саймонс знал: она всегда, когда с ней говорят, улыбается так - неясно и загадочно. И всегда эта улыбка