Она вспомнила, когда ей впервые приснился этот сон. Клер тогда было пять лет, и она так же, как сейчас, проснулась от своего крика. Все было точно так же, как сегодня. Тогда родители тут же прибежали в комнату, чтобы успокоить ее. Явился даже ее брат-близнец Блэйр с округлившимися от удивления глазами. Мать увела Блэйра, а отец остался с ней. Он стал тихо, спокойно убеждать дочку в том, что это был всего лишь сон, дурной сон, который его малышка скоро забудет.

И она забыла. Надолго. Но потом сон вернулся. Он стал мучить Клер, когда ее уделом становились напряжение, усталость или слабость.

Она потушила сигарету и надавила пальцами на глазные яблоки. Ну что же… Сейчас она действительно испытывает напряжение. До ее персональной выставки осталось меньше недели. Несмотря на то что Клер лично отобрала каждую скульптуру для показа, ее терзали сомнения.

Возможно, причиной всему стали восторги критиков два года назад, во время ее дебюта. Теперь, когда Клер была на гребне волны успеха, потерять можно было многое. Она-то знала, что отобранные работы были лучшими, но если их признают посредственными, значит, и она, как художник, посредственность.

Может ли быть более ненавистное определение?

Клер поняла, что спать уже не сможет. Значит, нужно заняться делами. Она поднялась с кровати и раздернула шторы. Как раз всходило солнце. Центр Манхэттена окрасился в розовый цвет. Открыв настежь окно, Клер поежилась – весеннее утро оказалось холодным.

Было непривычно тихо. Где-то вдали раздавался шум мотора грузовика, забиравшего мусор и сейчас завершавшего свой объезд. На перекрестке Клер увидела бездомную, толкавшую тележку со всеми своими пожитками. Скрип ее колес и был самым громким звуком.

В пекарне напротив, тремя этажами ниже, горел свет. До Клер доносились слабые звуки арии из «Риголетто». Звуков почти не было, а запахи имелись – волшебный аромат выпекаемого хлеба. Тут вернулись и звуки – мимо пронеслось такси, которому не мешало бы проверить в сервисе клапана. Затем вновь наступила тишина. Клер показалось, что она осталась в городе одна.

«Этого ли мне хотелось? – задумалась молодая женщина. – Остаться одной… Найти какую-нибудь нору и зарыться в нее?»

Временами Клер чувствовала себя словно отрезанной от всего остального мира, но покоя ей это не приносило.

Не в этом ли кроется причина ее неудачного замужества? Она любила Роберта, но ни минуты не чувствовала внутренней связи с ним. Когда они развелись, радости у нее не было, но и большого горя тоже.

А может быть, ее психоаналитик прав и она действительно похоронила глубоко в себе все горе, всю печаль и всю тоску, которые испытала после смерти отца? Этим своим переживаниям она и давала выход в искусстве.

Но в конце концов, что с ней не так?! Клер попыталась сунуть руки в карманы и только тут увидела, что на ней почти ничего нет. С карманами, во всяком случае. Это нужно быть ненормальной, чтобы стоять перед открытым окном в Сохо, одетой всего лишь в трусики и майку с надписью «Приласкай киску».

«Ну и черт с вами со всеми!» – подумала Клер и высунулась из окна чуть ли не наполовину. Может быть, она и правда ненормальная.

Молодая женщина стояла, наблюдая за набиравшим силу светом и прислушиваясь к появляющемуся то тут, то там шуму. Город просыпался.

Рыжие волосы Клер после беспокойного сна были растрепаны. Лицо, когда она наконец отошла от окна и глянула на себя в зеркало, показалось бледным и уставшим.

Ну что же, нужно начинать работать! Пора переходить в ту часть студии, что отведена под мастерскую.

В начале третьего раздался звонок в дверь. Он звучал как назойливая пчела, пробиваясь сквозь музыку Моцарта, слышавшуюся из стереоколонок. Сначала Клер решила не обращать на звонок внимания, но новая работа продвигалась не очень хорошо, и внезапное вторжение могло стать подходящим предлогом для перерыва. Она выключила ацетиленовую горелку, которой сваривала каркас скульптуры. Пересекая мастерскую, стянула с рук перчатки, но защитные очки, шапочку и фартук снимать не стала.

Клер включила переговорное устройство.

– Да?

– Открывай! Это я.

– Поднимайся, – молодая женщина набрала код своей квартиры и нажала кнопку лифта, отправив его вниз.

Теперь она сняла шапочку и защитные очки и на ходу повернула скульптуру.

Работа стояла на столе, где Клер всегда делала сварку, в глубине мастерской в окружении инструментов – молотков, резцов, долот и прочего. Баллоны с ацетиленом и кислородом располагались в углу на стальной тележке. Под ними лежал лист металла, защищавший пол от искр.

Большая часть мастерской была заставлена материалами – кусками гранита, брусками вишневого дерева и ясеня, стальными трубами и прочим. Тут же находились инструменты для обтесывания, откалывания, шлифовки и сварки. Клер всегда нравилось видеть все это вокруг.

Она подошла вплотную к объекту своих теперешних стараний. Глаза молодой женщины сузились, губы сжались. Ей вдруг показалось, что скульптура тянется к ней… Клер даже не обернулась, когда услышала, что дверь открылась.

– Ну что же! Можно было догадаться… – Анжи Ле Бо откинула назад свои черные кудрявые волосы и нахмурилась. – Я звонила тебе по телефону сто раз.

– Я отключила звонок. Автоответчик все записывает. Что ты об этом думаешь, Анжи?

Подруга глубоко вздохнула, глядя на скульптуру на рабочем столе.

– М-да. Хаос.

Клер кивнула.

– Ты права. Похоже, в данном случае я пошла не тем путем.

– Ну и оставь ее.

Анжи пересекла мастерскую и выключила музыку. Клер проводила ее взглядом и ничего не сказала.

– Черт побери, Клер! Мы с тобой договорились встретиться в «Русской чайной» в половине первого.

Клер посмотрела на подругу. Анжи, как всегда, была эталоном элегантности. Ее темная кожа и резкие черты лица прекрасно оттенялись синим костюмом от «Адольфо» и огромными жемчужинами в ушах. Кожаная сумочка и ярко-красные туфли – одного оттенка. Анжи любила, чтобы все подходило друг к другу, чтобы все было на месте. Ее туфли были аккуратно сложены в прозрачные пластиковые коробки, чтобы видеть, что в них, а сумки – легендарная коллекция – хранились в отдельных ячейках в специально сделанном для них шкафу.

Сама же Клер считала удачным день, когда ей удавалось найти две туфли из одной пары в черной дыре своего шкафа. Сумок у нее было две – хорошая черная кожаная и огромная торба из текстиля. Клер не раз задумывалась о том, каким образом она и Анжи – такие разные во всем – стали подругами. И продолжают оставаться ими.

Но, похоже, сейчас их дружба была под вопросом… Темные глаза Анжи горели гневом, а барабанная дробь длинных ярко-красных ногтей, выстукивающих что-то резкое по сумке, совпадала с притопыванием ноги.

– Так и стой!

Клер заметалась по мастерской, чтобы найти в своем беспорядке рисовальную доску с прикнопленным к ней листом бумаги. Она отбросила в сторону свитер, шелковую блузку, нераспечатанное письмо, пустую пачку сигарет, пару романов в мягкой обложке и пластиковый пистолет, стреляющий водой.

– Черт побери, Клер…

– Нет, нет! Стой на месте!

Доска уже нашлась. Клер кинула в сторону диванную подушку и схватила меловой карандаш.

– Ты прекрасна, когда злишься.

– Ну что с тобой будешь делать! – расхохоталась Анжи.

– Вот так, вот так! – карандаш метался по доске. – Боже мой, какие скулы! Кто бы мог подумать, что для этого нужно смешать кровь индейцев племени чероки, французов и жителей Африки? Можешь чуть-чуть порычать?

– Оставь ты эти глупости! Тебе нет прощения! Я час просидела в «Русской чайной»… Пила воду и разглядывала скатерть.

– Прости меня. Я забыла.

– Как всегда.

Клер отложила набросок в сторону, зная, что Анжи посмотрит его в ту же самую минуту, как она отвернется.

– Хочешь есть?

– Я съела горячую сосиску в такси.

– Это не в счет. Пойду что-нибудь приготовлю, а ты мне расскажешь, о чем мы должны были поговорить.