на деловых операциях, - соединенные королевства Швеции и Норвегии назначили его
своим почетным консулом. Можно было надеяться, что он настроен великодушно. Был
еще один превосходный повод начать с него: они с Гогеном были соседи. Великолепная
усадьба, где жил, купаясь в роскоши, консул Гупиль, стояла посреди большого парка в
европейском духе, с пышными клумбами, стрижеными газонами и слепками со
знаменитых греческих статуй, разбитого в северной части Пунаауиа, всего в четырех
километрах от скромной бамбуковой хижины Гогена. (Усадьба сохранилась до наших
дней; правда, она пришла в запустение.)
Уже по статуям было видно, что консул Гупиль решительно предпочитает
классическое искусство, и лишь с большой неохотой он поддался на уговоры Гогена и
заказал ему портрет. Однако сам он, насмотревшись на карикатурные портреты Гогена и
боясь стать посмешищем, отказался позировать. Вместо этого Гупиль принес в жертву
свою младшую дочь, девятилетнюю Жанну, по молодости лет не понимавшую, что ей
грозит. Получился очень реалистический портрет на гладком розово-лиловом фоне, как на
картине, изображающей обнаженную Анну. (Экспонируется теперь в музее Одрупгорд под
Копенгагеном.) Консул Гупиль был приятно удивлен и на радостях тотчас нанял Гогена
учителем рисования для своих четырех дочерей, которым он стремился дать хорошее
европейское образование; тогда это означало уроки рисования и живописи, обучение игре
на пианино и иностранным языкам. Правда, Гоген представлял себе меценатство
несколько иначе, но у должности учителя были свои преимущества, а дочери адвоката
оказались милыми и воспитанными. Кстати, старшую, как и дочь Гогена, звали Алиной, и
лет ей было столько же - восемнадцать166. Вероятно, это тоже примиряло его с новой, непривычной ролью, но главным преимуществом было то, что хозяева часто приглашали
Гогена отобедать с ними, а в доме консула Гупиля даже в будни на стол подавали
поразительно много изысканных блюд и хорошие вина.
Хотя вино и роскошные яства требовали от консула пристального внимания, он еще
поспевал развлекать гостей оживленной беседой. К сожалению, из-за склонности адвоката
читать длинные лекции, едва разговор касался какого-нибудь из его любимых предметов,
беседа часто получалась несколько односторонней. Об этом выразительно говорит запись,
сделанная одним гостем:
«За десертом он с пафосом объявил:
- Человеку в его земной жизни надлежит выполнить три главных долга. Передайте
мне вино, мерси!
Все внимательно слушали.
- Пожалуйста, назовите их нам.
- Охотно. Прежде всего, мужчина должен быть отцом. Бездетным холостякам вообще
незачем жить. Я бы обложил большим налогом каждого мужчину старше двадцати лет, у
которого нет сына или дочери. Во-вторых, его долг пахать и возделывать землю,
заставлять ее плодоносить. Хотя бы сажать деревья. Возьмите меня! Я разбил этот сад, все
здесь принялось и выросло на моих глазах. Выполняя этот долг, я обострил свой ум для
моего основного занятия. Третье, последнее требование - мужчина должен написать книгу,
плод зрелой мысли в зрелом возрасте, он должен зафиксировать свои знания и опыт в той
или иной форме, чтобы они принесли пользу грядущему, к которому все люди должны
относиться с величайшим благоговением. И если бы мне предложили назвать четвертый
долг, - продолжал ученый адвокат, наполняя свой бокал белым вином и передавая бутылку
дальше, - я бы сказал: путешествовать. Изучать мир чрезвычайно поучительно, это
облагораживает разум, расширяет кругозор и подрывает предрассудки. В путешествии
познаешь аксиому, что род человеческий, несмотря на разные верования, цвет кожи и
касты, - ЕДИН, и все должны трудиться для общего блага. Да-да, сударь, уж я-то поездил
по свету - был в Южной Америке и еще дальше; один раз ушел в море на открытой лодке.
Но теперь, когда мои волосы поседели, я ни за какие сокровища в мире не покину Таити.
- А какие обязанности у женщины? - позволили мы себе спросить.
- Держать в порядке дом, сударь, растить детей, быть доброй женой и хорошей
матерью, не лезть в политику и штопать платье»167.
Воззрения Гогена в общем по всем пунктам совпадали с взглядами консула Гупиля, и
он неплохо отвечал идеалу, который нарисовал адвокат. Казалось бы, они должны хорошо
ладить между собой. К сожалению, Гоген привык сам быть центром внимания, ему трудно
было мириться с мизерной ролью почтительного слушателя и подголоска. И уж совсем
невозможно было молчать, когда консул Гупиль принимался разглагольствовать об
искусстве. А затем Гоген допустил и вовсе непростительный промах: он стал спорить с
хозяином. Разумеется, Гупиль быстро охладел к нему, и Гогену оставалось только
уволиться.
Вероятно, хороший стол привел к тому, что за два-три месяца работы у консула
Гупиля здоровье Гогена заметно улучшилось. В конце октября 1896 года его полное
исцеление казалось только вопросом времени. Вместе со здоровьем к нему вернулись
душевные силы, а с ними и творческая энергия, которая нашла себе довольно
своеобразный выход: он вылепил из глины несколько больших статуй и, явно потешаясь
над аристократическими замашками консула Гупиля, поставил их как и он, у себя в саду.
Но этим сходство ограничивалось, потому что скульптуры Гогена были далеки от
классических образцов. Самые удачные изображали бегущую обнаженную женщину и
львицу, играющую с львенком. Обе статуи, каждая по-своему, вызвали сильный интерес в
Пунаауиа. Таитяне шли отовсюду посмотреть на диковинного зверя; в отличие от них
католический священник, патер Мишель, замечал только греховную наготу женской
фигуры. До посвящения в сан патер в молодости служил в армии унтер-офицером; он и
теперь был настоящим бойцом168. Гоген должен немедленно убрать гнусную статую или
хотя бы одеть ее, не то он уничтожит ее своими руками! Кажется, на этот раз Гоген был
рад тому, что в области есть свой жандарм. Он тотчас послал за блюстителем порядка,
который, чувствуя себя довольно неловко, принужден был объяснить негодующему патеру,
что закон на стороне Гогена. Если священник выполнит свою угрозу, - это будет считаться
нарушением неприкосновенности жилища, и художник вправе обратиться в суд. С того
дня патер Мишель не упускал ни одного случая заклеймить греховное и богопротивное
поведение Гогена. В итоге многие местные католики не смели больше знаться с Коке.
Хорошо еще, что Пау’ура была протестанткой.
Приподнятое настроение Гогена не омрачалось и тем, что Пау’ура уже давно ждала
ребенка и почему-то не хотела от него избавляться. В ноябре он юмористически сообщал
Дание-лю: «Скоро я стану отцом метиса, моя прелестная дульсинея вознамерилась
снестись». Пау’ура родила перед самым рождеством, но ребенок - это была девочка -
оказался слабым и болезненным и через несколько дней умер169. Рождение дочери оставило
след в творчестве Гогена. У нас нет документальных доказательств, но можно не
сомневаться, что именно это событие вдохновило его, когда он написал две похожие друг
на друга картины, изображающие вифлеемские ясли, таитянскую мать и новорожденного
младенца. (Обе датированы 1896 годом, одна, «Те тамари но атуа», висит в Новой
Пинакотеке в Мюнхене, другая, «Бе Бе», - в ленинградском Эрмитаже.)
Интересно вспомнить, что Гоген еще в Матаиеа написал картину, где христианский
мотив перенесен в таитянскую среду, - знаменитую «Иа ора на Мариа». Главное различие
в том, что на обоих поздних полотнах есть две коровы, заимствованные с картины
Тассерта, и маорийские орнаменты, которые Гоген видел в Оклендском музее, когда ждал
