VIII статья договора гласила: «…Блистательная Порта, движимая чувствием милосердия, примет на сей конец с народом сербским меры, нужные для его безопасности. Она дарует сербам, по их просьбам, те самые выгоды, коими пользуются подданные ее островов Архипелажских и других мест, и даст им восчувствовать действие великодушия ее, предоставив им самим управление внутренних дел их, определив меру их податей, получая оные из собственных их рук, и она распорядит наконец всеми сими предметами обще с народом сербским»[53].
Включение этой статьи в текст русско-турецкого договора послужило прецедентом для выдвижения сербами своих требований в дальнейшем и закрепляло за Россией право добиваться безусловного исполнения Портой принятых ею обязательств. Видный деятель сербского просвещения Вук Караджич высоко оценил значение VIII статьи: «Турки подписали свободу и права сербского народа в Бухаресте в 1812 г.»[54].
В 1815 г. в Сербии вспыхнуло Второе сербское восстание под предводительством Милоша Обреновича. Это восстание существенно отличалось от предыдущего. Новый лидер не ставил перед собой далекоидущих целей национального освобождения, но предпринял попытку вооруженным путем оказать давление на Порту, с тем чтобы добиться от нее ограниченных уступок по вопросам внутреннего управления. Обренович уверял Порту, что борьба сербов направлена не против турецкой власти, а лишь против «несправедливого» белградского паши, притеснявшего население. Милош не стремился к решительным победам повстанческой армии и надеялся смягчить гнев турецкого правительства мягким обращением с пленными турками. Через отпущенного с богатыми подарками пашу он передал великому визирю свое желание поскорее закончить вооруженный конфликт с Портой на условиях предоставления Сербии прав внутреннего управления[55]. В дальнейшем Милош добровольно сложил оружие, сочтя более выгодным пойти на перемирие с Портой. Великий визирь назначил его главным кнезом трех округов, в которых Милош постепенно захватил всю власть.
Второе сербское восстание побудило Россию обратить более пристальное внимание на состояние дел в европейской Турции. С целью принудить Порту к исполнению ее обязательств по последнему мирному договору российский посланник в Константинополе А. Я. Италинский направил османскому правительству ряд официальных нот, в которых выражался протест против продолжавшихся военных действий османской армии в Сербии. «Нижеподписавшийся должен… представить Блистательной Порте быстрое умиротворение Сербии как самое надежное средство избежать в будущем нежелательных споров в связи с отступлением от Бухарестского договора в отношении сербов», – говорилось в ноте от 18 (30) сентября 1815 г.[56] Обращения российского посланника сыграли свою роль в том, что османские власти вынуждены были пойти на заключение устного договора с сербами и предоставить им ряд официальных документов, в которых закреплялись некоторые права самоуправления[57]. Семь ферманов, изданных Портой в конце 1815 – начале 1816 г., явились первым шагом на пути реализации VIII статьи Бухарестского мира.
Пытаясь найти поддержку европейских держав, сербское руководство послало своих представителей на Венский конгресс. Сербскую делегацию возглавил протоиерей Матия Ненадович. Он вручил статс-секретарю К. В. Нессельроде письмо для передачи его Александру I. В письме говорилось о тяжелой участи сербского народа и его надеждах на то, что российский император сумеет склонить представителей европейских держав на конгрессе к совместному выступлению перед Портой в пользу Сербии. Со своей стороны, в записке, поданной Александру I, Нессельроде подчеркивал, что сербы не бунтовщики и не добиваются полного освобождения от турецкого владычества, а лишь не хотят оставаться жертвами произвола[58].
Как известно, никакие аспекты Восточного вопроса на Венском конгрессе не обсуждались. То, что Россия собиралась выступить по этому вопросу, подтверждает подготовленное приложение к циркулярной ноте А. К. Разумовского, полностью посвященное Сербии. В документе оправдывались вооруженные выступления сербов, а российский император «ввиду общности религии» признавался «естественным покровителем христиан греко-православного вероисповедания»[59]. Подчеркивая лишь «моральное» влияние России на Балканах, документ призывал все европейские державы выступить в защиту Сербии. Хотя нота Разумовского не была представлена на конгрессе, ее появление свидетельствует о намерении России начать обсуждение Восточного вопроса с европейскими державами и еще раз заявить о своем праве на покровительство православным христианам «в связи с системой, принятой всеми государствами в отношении их единоверцев, находящихся под властью Оттоманской Порты».
Важным периодом в русско-сербских отношениях стали годы пребывания на посту посланника в Константинополе Григория Александровича Строганова. Выходец из богатейшего дворянского рода русских промышленников, Строганов начал свою дипломатическую деятельность в Испании. Уже на первом месте службы проявились политические пристрастия посланника – он счел невозможным «представлять Россию при порабощенном народе», когда испанского короля сменил на престоле брат Наполеона Жозеф Бонапарт[60]. Строганов самовольно покинул испанскую столицу, заслужив порицание императора Александра I и продемонстрировав самостоятельное политическое мышление. Несколько лет спустя Строганов получил назначение в Швецию, а в 1816 г. Григорий Александрович прибыл в Константинополь.
Турецкая столица была ответственным местом службы для любого европейского дипломата. Порой на берегах Босфора решались вопросы войны и мира в Европе. За деятельностью дипломатического корпуса, представленного при Османской Порте, внимательно следили правительства ведущих держав – только опытные и искушенные политики получали столь ответственное назначение. Строганов прибыл в Константинополь в ранге посланника. В первой половине XIX в. Россия имела послов только в трех европейских державах – Англии, Франции и Австрии. Дипломатический корпус России в Николаевскую эпоху состоял преимущественно из иностранцев, приехавших из самых разных, главным образом немецких государств. В начале царствования Николая I дипломаты нерусского происхождения составляли 68 процентов дипломатического корпуса, а к концу его правления уже 81 процент[61]. В «эпоху Нессельроде» послом в Берлине был Д. М. Алопеус, в Париже – К. О. Поццо-ди-Борго, в Лондоне – Х. А. Ливен, а затем Ф. И. Бруннов[62]. Правда, одновременно Россию за границей представляли Д. П. Татищев в Вене, А. С. Грибоедов в Тегеране и Г. А. Строганов в Константинополе. Безусловно, одно лишь происхождение не могло характеризовать дипломата как поборника национальных интересов страны. Выходец из Вестфалии Фридрих Гейсмар, русский боевой генерал, писал по этому поводу: «Вообще непонятно, отчего в России хотят узнать русского только по фамилии, тогда как следовало бы его оценивать только по деяниям и образу мыслей»[63]. Что касается нового посланника в Константинополе Григория Александровича Строганова, то его образ мыслей и практические шаги были направлены на достижение наибольших политических выгод для России.
Строганов был сторонником решительных действий по отношению к Османской империи и имел твердое убеждение в бесполезности воздействия на Порту дипломатическим путем. Он разделял распространенную в то время идею о мессианской роли России среди православного населения Турции. Политическое кредо посланника находило поддержку у второго статс-секретаря по внешним делам И. Каподистрии. Как и Строганов, Каподистрия считал, что Россия должна содействовать освобождению балканских народов от гнета османов. Некоторое время Александр I находился под большим влиянием идей своего второго статс-секретаря. Об этом свидетельствует то, что проведение политического курса в отношении Османской империи было поручено Каподистрии и Строганову, которые придерживались достаточно радикальных взглядов на роль России в Балканском регионе[64]. В личной переписке единомышленники позволяли себе критику, на их взгляд, недальновидной политики правительства, строившего свои расчеты на возможности урегулирования спорных русско-турецких вопросов путем мирных переговоров.
