Подобно национализации в области искусства и культуры, национализация и огосударствление промышленного сектора почти полностью завершились к концу «переломного года» — именно так воспринимался 1948 год в истории страны. Национализация крупных банков и контролировавшихся ими компаний, ставшая решающей проверкой для ПМСХ, была санкционирована 29 сентября 1947 г. Добыча бокситов и алюминиевая промышленность были национализированы два месяца спустя. 25 марта 1948 г. все промышленные предприятия с числом рабочих свыше 100 перешли в государственную собственность на основании указа, который готовился и принимался в режиме особой секретности. Даже для вновь назначенных «директоров из рабочих» он явился полной неожиданностью. С собственностью ряда совместных предприятий, прежде всего, с «Венгерско-американской нефтяной компанией» и «Бритиш стандард электрисити компани», разобрались с помощью правоохранительных органов: против их руководства и инженеров были выдвинуты сфабрикованные обвинения в шпионской деятельности и в саботаже, что весьма подкрепило весомость законодательных аргументов властей. К моменту обретения коммунистами безраздельной власти более 80 % всей промышленности в Венгрии находилось в государственном управлении.

Летом 1948 г. коммунисты отказались от своего первоначального плана постепенного осуществления национализации в сельском хозяйстве. И хотя с самого начала они стремились, в конечном счете, создать здесь крупные кооперативные предприятия, они знали, особенно по собственному опыту, обретенному ими в 1919 г., что симпатии крестьянства напрямую зависят от проведения земельной реформы, и поэтому поддерживали самые радикальные шаги в данном направлении. Однако в июне 1948 г. Коминформ опубликовал резолюцию, в которой осуждалась слишком «терпимая» политика югославских коммунистов по крестьянскому вопросу. Ракоши тотчас потребовал ускорить процесс национализации и коллективизации в аграрном секторе, отведя на это всего несколько лет.

Наконец, не было ничего удивительного в том, что серьезные перемены произошли также в области внешнеэкономических отношений Венгрии в послевоенные годы. Роль Германии во внешнеторговом обороте Венгрии перешла к Советскому Союзу, ставшему самым крупным зарубежным партнером Венгрии, на долю которого в 1949 г. приходилась четвертая часть всех экспортно-импортных операций. Это положение было подкреплено Договором о дружбе и взаимопомощи между Венгрией и Советским Союзом, подписанным 18 февраля 1948 г. Вскоре аналогичные, весьма жесткие соглашения были заключены Советским Союзом со всеми другими странами региона. Это привело к формированию разветвленной сети товарообмена под эгидой созданного 20 января 1949 г. Совета экономической взаимопомощи (СЭВ). Кроме того, советское государство очень скоро осознало, особенно по мере того, как усиливался его контроль над Венгрией, что оно может сэкономить на демонтаже и вывозе здешнего оборудования, что выгоднее использовать венгерскую рабочую силу, одновременно усиливая свое экономическое влияние в стране путем создания или реорганизации ключевых компаний (пароходство и воздушный транспорт, добыча бокситов и алюминиевая промышленность, добыча и переработка нефти) в виде совместных или смешанных концернов.

Трехлетний экономический план, который должен был завершить период восстановления (т. е. вернуть страну к довоенному уровню производства), был выполнен досрочно, к концу 1949 г. Одной из основных его задач являлась перестройка транспортной инфраструктуры. Количество локомотивов и подвижного состава на железной дороге незначительно превысило уровень 1938 г., тогда как автомобильный транспорт вырос в три раза; на окраине Будапешта было завершено строительство большого аэропорта, начатого еще во время войны. В связи со стремительной эскалацией холодной войны в промышленность, прежде всего, в тяжелую индустрию, были направлены огромные инвестиции, предназначенные для наращивания выпуска стратегической промышленной продукции. Плановые задачи в этих отраслях были существенно перевыполнены за счет сельского хозяйства, страдавшего из-за недостаточного финансирования несмотря на то, что его доля в национальном доходе не уступала доли промышленности. Реализация совершенно неразумного замысла превратить Венгрию с ее незначительными запасами руды в «страну железа и стали» началась именно в годы первой трехлетки. Одним из естественных последствий подобного дисбаланса стала невозможность достигнуть довоенного уровня потребления, хотя, в целом, население, еще живо помнившее ужасную экономическую ситуацию 1945 г., было довольно даже весьма скромным улучшением жизненного уровня.

Еще один план, любовно вынашиваемый коммунистами, относился к методическому изменению социальной структуры общества. Он был непосредственно связан с ходом политической борьбы и с преобразованиями в экономике. Поскольку социальная мобильность внутри самой экономики — между ее основными отраслями — была еще незначительной и, следовательно, коммунистический идеал создания бесклассового общества, начисто лишенного частной собственности, был нереален, социальная политика партии была ориентирована на задачу-минимум, а именно: сформировать такое общество, в котором бы не было пропасти между классами, между его верхами и низами в отличие от крайне поляризованного венгерского общества в довоенный период. И, надо сказать, что широкие слои общественности отнюдь не возражали против такой социальной политики. В результате земельной реформы, национализации и массовой чистки госаппарата по политическим мотивам «благородная» Венгрия — эта особая амальгама постфеодальных, капиталистических и бюрократических структур, создавшая особые системы ценностей, обладавшая специальными привилегиями и занимавшая господствовавшее общественное положение, канула в Лету (или, как торжествующе заявил Ракоши, «была выброшена на свалку истории»). Магнаты, капиталисты и христианские средние классы, на раздиравшемся противоречиями союзе которых и держался еще старый мир, либо эмигрировали в Западную Европу или в Новый Свет, где попытались по-новому устроиться в этой жизни, либо постарались выжить в Венгрии, в гораздо более враждебной для них обстановке, становясь работниками сферы обслуживания, инженерами, механиками, даже заводскими рабочими или пастухами. Однако, в целом, они не только утратили свое политическое влияние, но и вообще перестали существовать как класс. Об этом свидетельствует статистика: их доля в национальном доходе, прежде составлявшая более 40 %, упала теперь до 10 %, придя таким образом в соответствие с их численностью. На другом социальном полюсе наблюдалась иная картина: деревенская беднота обрела теперь статус мелких хозяев, определявших в течение довольно короткого периода социальный облик венгерского общества. Однако после «года перелома» они напрасно надеялись, что смогут сплотиться как социальная сила перед натиском коммунистов, призывавших к «усилению классовой борьбы». На газетном новоязе это клише означало стратегию создания тоталитарного государства советского типа.

Как и его национал-социалистический, или фашистский, прототип, коммунистический тоталитаризм был больше, чем диктатура: он представлял собой всеобъемлющую идеологию и практику социально-политической организации общества. В отличие от проповедников нацизма и фашизма, ни под каким видом не приемлющих современную западную демократию, идеологи коммунизма, также отвергая многое из западных воззрений как декадентство, тем не менее, заявляли, что коммунизм является высшей точкой развития всего того, что было в западной культуре «прогрессивного», даже если оно не всегда правильно понималось. Например, понятие «демократия». Чтобы отличить подлинное содержание этого термина от буржуазно-либеральных его искажений, применялось уточняющее определение «социалистическая». Эта практика привела к тому, что начиная с 1970-х гг. интеллигенция в своих кругах с иронией отмечала, что прилагательное «социалистический», видимо, означает не что иное, как приставку «не». Тем не менее, основная идея коммунистического тоталитаризма тождественна идее тоталитаризма националистического. Обе эти теории в качестве аксиомы утверждали, что индивидуум способен реализоваться только как член коллектива, сообщества. Единственное различие состояло лишь в том, что национализм в качестве сообщества рассматривал нацию, а коммунизм — общественный класс. Последнее предопределило и особое отношение коммунистической идеологии к проблемам взаимоотношений между личностью и коллективом: людям не свойственно всегда правильно осознавать и оценивать свои классовые интересы и поэтому они нуждаются в особом авангарде просвещенных вождей, в совокупности своей и составляющих Партию — ум и совесть класса, обладающую самым глубоким знанием каждой личности, ее достоинств и недостатков, ее желаний, потребностей и даже инстинктов. В результате объявлялось, что спонтанные социальные взаимоотношения излишни, что граждане должны быть изолированы друг от друга и напрямую подчинены организованной структуре, созданной высшим коллективным разумом и отвечающей потребностям общества в целом. Для достижения этой цели от подданных требовались четкое самоотождествление каждого индивидуума с установленным порядком и полное принятие официальной идеологии. Всякая критика любой частности в этом «героическом новом мире» выявлялась и наказывалась как подрывная деятельность. Поэтому тоталитарное общество и нуждалось в огромной, разветвленной сети наблюдателей и информаторов, чтобы выявлять нарушителей, а также многочисленных силовых органах, чтобы подавлять любые отклонения от норм во всех сферах жизни, которые презренным Западом все еще считались как сугубо частные (мораль, хозяйственная деятельность, профессиональные или интеллектуальные искания). Это была мессианская система, порождавшая могучую энергию прозелитизма и временами очищавшаяся от инородных элементов в ритуалах самокритики и отлучения, а иногда даже с помощью инквизиции и аутодафе. Сбои и недостатки режима (которыми он по природе своей должен был изобиловать) объяснялись противодействием невидимых сил зла, происками внешних и внутренних «врагов». Необходимость борьбы с ними становилась дополнительным обоснованием строгой бдительности и репрессивности системы.