На законодательной базе 1848 г. и политической — Компромисса 1867 г. Венгрия в процессе несколько запоздавшей промышленной революции из слаборазвитой аграрной страны превратилась в относительно быстро развивающееся аграрно-промышленное государство. Сельское хозяйство и в этот период оставалось основным сектором венгерской экономики, однако промышленность или, скорее, несколько ее отраслей и сфер предпринимательства обнаружили тенденцию к ускоренному темпу развития. Ежегодный прирост валового производства (по различным оценкам, колебавшийся в пределах от 2,4 до 3,7 %) соответствовал среднеевропейским показателям и даже слегка их превосходил (уступая другим запоздавшим с промышленной революцией государствам, таким, как страны Скандинавии или Германия, идя в ногу с Россией и бывшими флагманами индустриализации — Британией, Бельгией или Нидерландами, но значительно опережая Южную Европу и Балканские государства). В период с 1867 по 1914 г. ВВП венгерской экономики вырос как минимум в три раза, а возможно, даже в пять. В промышленности, где в 1910 г. было занято 18 % всех работников и которая приносила около четверти общего национального дохода, ежегодный прирост производства составлял 4,5–6 %, тогда как в сельском хозяйстве с его 62 % всех трудовых ресурсов и 44 % национального дохода, прирост производства колебался между 1,7 и 2,2 %. Одновременно по показателю национального дохода на душу населения — самому универсальному индикатору уровня экономического развития — Венгрия занимала ведущие позиции лишь среди европейских стран третьей категории, достигнув 40–50 % от английского и скандинавского уровня и 80 % от показателей Италии и Австрии. По доходу на душу населения Венгрия опережала только самые слаборазвитые страны Южной, Восточной и Юго-Восточной Европы. Несмотря на внушительные перемены, картина того, как быстро Венгрия догоняет передовые в экономическом отношении европейские страны, была таким же миражем, как и видение о возрождении Венгрии в качестве великой державы.
Сельское хозяйство все еще оставалось главным сектором венгерской экономики, а процесс механизации, происходивший в это время на селе, придал ему могучий стимул ускоренного развития. Самым наглядным свидетельством перемен стало повсеместное использование молотилок, сначала паровых, а затем и с двигателями внутреннего сгорания. Благодаря тракторам легче стало пахать землю, особенно большие поля крупных и средних хозяйств. В результате этих преобразований, а также вследствие участия с 1880-х гг. государства в процессе технологической модернизации сельского хозяйства выращивание зерновых, по-прежнему основных культур венгерского растениеводства, сохранило свою конкурентоспособность после серии кризисов, вызванных ввозом в Европу с 1870-х гг. дешевого заморского зерна. Среди прочих нововведений, способствовавших росту сельскохозяйственного производства, была и мелиорация земель. В результате осушения болот доля потенциально пахотной земли, остававшейся необработанной, сократилась за этот период с 25 до 8 %. Современная система севооборота, заменившая трехпольную технологию, научный контроль над семенным материалом и его селекция, внедрение практики использования химических удобрений — все это способствовало росту производительности труда на селе: урожай кукурузы, пшеницы и ржи увеличился в 2–3 раза, а производство картофеля и сахарной свеклы — во много раз больше. По урожайности зерновых Венгрия опередила Францию, не говоря уже о своих ближайших соседях или странах Южной Европы, хотя в Дании или в Бельгии урожаи были в 1,5–2 раза выше. Удалось сохранить и производство вина, несмотря на то, что с середины 1880-х гг. до конца XIX в. филлоксера уничтожила более половины всех виноградников. Помимо таких традиционных районов виноделия, как Токай или Виллань, были разбиты новые виноградники на песчаных землях между Дунаем и Тисой. В этот же период продукция венгерского овощеводства и садоводства, например, паприка из Сегеда, лук из Мако или абрикосы из Кечкемета, начала пользоваться спросом даже за границей. Разительно изменилось и животноводство, переведенное на интенсивные методы хозяйствования. Поголовье крупного рогатого скота и свиней не просто стабильно росло год от года, но и менялось по своему составу: серые длиннорогие венгерские коровы, сотнями тысяч голов перегонявшиеся в начале новой истории на Запад, были почти вытеснены пятнистой симментальской породой, высоко ценившейся за качество молока. Традиционная венгерская порода свиней также уступила свое место более производительной балканской породе. Около четырехсот частных и четыре больших государственных конезавода занимались выращиванием скакунов, способных выигрывать самые престижные скачки, как, например, легендарный Кинчем, не проигравший ни одного из 54 забегов в 1876–79 гг. и удостоившийся позднее скульптурного изображения.
Несомненный натиск перемен в экономике села резко контрастировал с непоколебимой статикой общественных отношений в сельской местности, где дворянская иерархия столь прочно удерживала свои позиции, что социологи и историки заявляли о сформировавшейся в Венгрии «двойной социальной структуре», стратифицированной не только по горизонтали в соответствии с материальным и общественным положением индивида, но и предельно четко разделяемой по вертикали на «традиционные» (в основном сельские) и «современные» (в основном городские) социальные слои. Самой острой проблемой венгерской экономики, равно как и самым явным анахронизмом в венгерском обществе, оставался слишком глубокий контраст между владельцами огромных «латифундий» и массой крестьянства, сидящего на своих полосках или клочках земли. Подобного контраста не знала никакая другая страна, за исключением Румынии. Чуть более 2 тыс. венгерских магнатов, владевших каждый по более 1,5 тыс. акров (из них менее 200 владели собственностью, превышавшей 15 тыс. акров, а одному только князю Морицу Эстерхази принадлежало 700 тыс. акров), в совокупности распоряжались почти одной четвертью всех пахотных земель, тогда как сотни тысяч крестьянских семей буквально прозябали в нищете на наделах в несколько акров и были лишены возможности что-либо изменить и модернизировать. Крупные землевладельцы, успешно продвигавшие капитализацию сельского хозяйства, все более наращивали свое экономическое могущество и социальный престиж, что соответственно способствовало сохранению политического веса и системы ценностей традиционной элиты.
На вершине социальной лестницы находилась титулованная знать: бароны, графы и князья, число которых возросло до 800 человек вследствие раздачи титулов парвеню. Четыре пятых всех членов верхней палаты парламента, 15 % всех депутатов нижней, десять из шестнадцати премьер-министров и каждый третий рядовой министр за полувековой период существования австро-венгерской монархии были выходцами из этого сословия. С началом процесса экономического развития и модернизации их громкие имена во все большем количестве стали также появляться в списках правления банков и промышленных компаний. В целом, они казались отдельной кастой, живущей замкнутой жизнью в своих дворцах и особняках, окруженные слугами, гувернерами и частными учителями, они состояли в недоступном для простых смертных клубе «Национальное казино» и выезжали в свет на различные торжества, вечерние приемы, на охоту, скачки или игру в теннис. Нельзя сказать, чтобы они представляли собой совершенно однородный класс: по образу жизни и социальным стандартам магнаты-иностранцы и «наднациональная» знать (семьи вроде Шёнборнов, Паллавичини или Одешалчи) разительно отличались от исконных задунайских родов (таких, как Сечени или Каройи), благоговевших перед национальными традициями, и еще более от относительно небогатых, но политически очень активных семейств из Трансильвании (Телеки, Бетлены, Банфи и др.). Существовали определенные различия и между самыми богатыми и средней руки местными магнатами: первые одевались и делали покупки преимущественно в Париже, выезжая на отдых в Канны или Ниццу, тогда как вторые удовлетворялись модными магазинами и салонами Будапешта или Вены, отдыхая на Адриатическом побережье или на горных курортах с минеральными источниками в Верхней Венгрии. Они внешне почти ничем не отличались от остальной массы крупных землевладельцев и зажиточных помещиков, между ними не существовало непреодолимых барьеров, тогда как скупившие почти пятую часть всех земельных угодий разбогатевшие буржуа обычно были не вхожи в круг родовой знати. Внизу социальной лестницы находились безземельные сельские труженики (сезонные работники, сборщики урожая, батраки), которые вместе с членами своих семей составляли примерно четверть всего населения Венгрии, и малоземельные крестьяне, чьи наделы едва обеспечивали им средства существования. Ни те ни другие фактически не принадлежали ни к старым, традиционным, ни к новым, буржуазным, слоям общества. Однако это были многочисленные социальные группы: малоземельное крестьянство составляло почти треть от всех земледельцев, которые, в свою очередь, были самой крупной социальной стратой венгерского общества (38 %). Из них только ничтожно малая доля владела участками, превышавшими по площади 50 акров, и, следовательно, была способна воспользоваться плодами аграрного бума, характеризующего этот период. И хотя все малоземельные крестьяне и сельский пролетариат жили в великой нужде и отсталости, работая по 14–16 часов в день с весны до осени, а зимы проводя без дела, они вовсе не были монолитным общественным классом. Малоземельный крестьянин, вынужденный изворачиваться и всячески подрабатывать себе на жизнь, все-таки был «сам себе хозяином». У него обычно была лошадь или корова, он мог жить в кирпичном доме с черепичной крышей, а не в крытой соломой мазанке. Сельский пролетарий, напротив, в лучшем случае жил в бедной хате и имел 1–2 свиньи, а самые бедные — батраки, составлявшие большинство, обитали в убогих лачугах, похожих на бараки или стойла, причем часто в одной комнате проживала не одна семья. Общим для этих социальных категорий было разве что чувство безнадежности, неверие в возможность улучшения своего положения.
