И Таубе начал рассказывать жизнь Марьи Николаевны с институтской скамьи. Года три тому назад, уложив детишек спать и радуясь, что она не одна, Марья Николаевна делилась воспоминаниями со своей хорошенькой и внимательной гувернанткой.
Так уютно было, так радостно…
Могла ли она подумать, что пригреет на груди змею!..
«…Вы жили на Лахте, на даче. Вы были центром внимания дачной молодежи, почти сплошь немецкой. За вами ухаживали все члены Яхт-Клуба. В особенности один блондин, который вам сделал предложение. Вы ему ответили отказом. Просили подождать. Шли бесконечные лаун-тенни-сы, крокеты, прогулки по морю, вашим вечным кавалером был этот блондин…»
Лахтинская жизнь со всеми ее подробностями воскресла в памяти Марьи Николаевны. В восьми верстах от России и уже настоящая Германия.
Русского языка здесь не слышно. К «русским свинствам» отношение самое ироническое.
Под видом спорта тут процветает шпионаж…
…..
И это под носом у Кронштадта, Петергофа, Ораниенбаума, Сестрорецка…
………………….
Лучших лагерей для шпионов, чем Лахта, не мог бы придумать сам Германский генеральный штаб.
Но Мария Николаевна не чувствовала этого, не сознавала этого, даже сердилась, когда некоторые русские знакомые, шутя, изумлялись: «Как можете жить вы в этой шпионии?» Марье Николаевне, такой молодой и жизнерадостной, было весело, и это все.
«…Но вот в одно прекрасное утро на вокзале появился господин, которому суждено было сыграть такую важную роль в вашей жизни… Вы помните, вас познакомил с ним ваш полужених… Вы помните, как сразу вы начали предпочитать во всем вашего нового знакомца?.. Вы помните, как ревновал, как мучился несчастный юноша?.. Вы помните безумную сцену, которую устроил вам на музыке в Сестрорецке ваш влюбленный… Вы молча уехали с своим новым другом… На другой день вашего полужениха нашли в море… Он утонул, катаясь ночью на яхте… А может быть, ему было не до катанья в ту ночь? А через месяц вы стали невестой другого…»
Марья Николаевна вспомнила, как очаровал тогда ее Фридрих.
Он приехал из Германии, похоронив отца и унаследовав от него приличный капиталец. В России он хотел поискать применение своим способностям и своим деньгам.
Он уже немного владел русским языком, на столько, на сколько позволяло частное училище русского языка, оконченное им в Берлине.
Он искал учительницу русского языка, и Марья Николаевна сама напросилась давать ему уроки.
Ах, каким толковым и остроумным учеником оказался Фридрих!
Они читали вместе классиков. «Горе от ума» Фридрих заучил чуть ли не целиком наизусть.
С каким чувством читал он собственную переделку «Французика из Бордо»:
Берлинец Гроссмихель, надсаживая грудь,
Собрал вокруг себя род веча
И сказывал, как снаряжался в путь
В Россию, к варварам, со страхом и слезами…
Приехал и нашел, что ласкам нет конца,
Ни звука русского, ни русского лица
На Лахте. Будто бы в отечестве с друзьями…
Своя провинция. — Посмотришь вечерком,
Он чувствует себя здесь маленьким царьком!
Такой же толк у дам, такие же наряды…
Как кстати он всегда цитировал прочитанное! Марья Николаевна раньше влюбилась в его ум и характер, о, каким джентльменом держался он, играя в лаун-теннис — в игре человек выказывается, — а затем уже во внешности.
Он очаровал всех, — папу, маму, сестер.
«…Вы помните вашу брачную поездку за границу… Вы помните, как в Монте-Карло ваш муж проиграл все свое состояние. Вам пришлось телеграфом выписывать деньги от ваших родителей… Помните, как вы добрались до Берлина и как гордо голодали: было стыдно просить денег из Петербурга».
Прошло немало недель, пока Фридрих нашел свою бабушку. Бабушка сперва была очень взбешена, что Фридрих женился на русской.
Даже не пожелала видеть жены внука.
Но денег она все-таки дала, и молодые выбрались в Петроград. Здесь Фридрих попал в клуб — отыграться. Отыгрался. И пристрастился к игре так, что все ночи стал проводить в клубе.
XVII. СПИТЕ!..
Марья Николаевна с душевной тревогой слушала вкрадчивый бархатный голос, сидя в бархатном кресле бархатной комнаты, в которой еще только сегодня утром Берта выиграла дьявольскую игру: сила женской красоты победила силу гипнотизма.
Марья Николаевна никогда не поверила бы, что возможно читать в глазах женщины, как читает этот волшебник.
— Теперь вы верите мне!..
— Я поражена! Как можно не верить! Я молю вас, спасите, спасите мужа! Я покоя не нахожу!.. Мой муж… мой обожаемый муж… оказался…
Марья Николаевна не могла выговорить слова……
— Я не могу! Не могу простить себе, ему… Ведь он предавал мою родину!.. Отечество своих детей!.. Ведь мой Воля… рыдает… напролет… Ведь дитя, когда узнал, что он <сын> немца!.. Научите меня, что мне делать!.. Я люблю мужа… и презираю его… Я гадка сама себе… И кроме того… и главное… да-да — презирайте меня, но я считаю для себя это главным, ведь Фридрих изменял не только моей родине, но и мне, как жене, мне, как матери его детей, мне, как женщине… О, если бы я могла плеснуть кислотой в глаза этой дьяволице!.. Спасите меня!.. Я не нахожу покоя ни днем, ни ночью, зная, что он томится в тюрьме, а она, избежав наказания, порхает на свободе!..
— Марья Николаевна, спите!.. Смотрите мне в глаза!.. Спите, Марья Николаевна. У вас тяжелые веки!.. Вот вы закрываете глаза. Дыхание становится глубоким… Пульс ровным… Спите… Спите… А когда проснетесь, будете чувствовать себя легко, забудете об обиде, нанесенной вам вашей соперницей, по отношению к мужу будете питать чувство любви и уважения… Сегодня же, ровно в полночь вы будете снова у меня… Теперь проснитесь…
Марья Николаевна раскрыла глаза, виновато улыбнулась:
— Я, кажется, вздремнула! Ха-ха-ха!.. Что это со мной сделалось?..
— Как вы себя чувствуете?
— Сон освежил меня, и я чувствую себя прекрасно!.. Да и как же иначе?!..
XVIII. ЖИВОЙ ПРИЗРАК
Старинные часы пробили полночь. Марья Николаевна сидела уже в кресле бархатной комнаты.
Таубе продолжал бархатным голосом свой рассказ о жизни своей пациентки.
— Теперь вы верите мне!.. Слушайте, слушайте и ничему не удивляйтесь… Теперь с вами будет говорить другой… Я вызову ту, которая отсутствует и, отсутствуя, страдает и, страдая, хочет облегчить свою душу… Не удивляйтесь тому, что вы увидите… Заклинаю вас сидеть спокойно и внимать так же, как внимали вы моим словам… Одно ваше неловкое движение, и чары рассеются…
На мгновение в полную тьму погрузилась комната.
Раздался звук тамтама, и снова вспыхнули фиолетовые лампочки.
На том месте, где только что стоял Таубе, появилась Берта.
В черном платье с повязкой «Красного Креста» на руке. Стройная и строгая, прекраснее, чем когда-либо.
— Берта…
— Фрау Мария!
— Разве вы еще не уехали?..
— Я в Польше на поле брани… Но дух мой здесь… Душа моя в тоске смертельной… Она больна и за Фридриха, и за тебя, фрау Мария, и за детей твоих…
— Берта!..
— Внимай, внимай словам духа моего и не прерывай речи моей, ибо недолго мне суждено быть с тобою… Слушай, фрау Мария… Я уже спасла Фридриха от петли… Теперь спасу его от тюрьмы… Верь мне, Мария, и люби меня!.. Твой муж чист перед тобой… Нас связывала с ним любовь к родине, нас спаивало общее дело жгуче-опасное, мы любили друг друга, как брат и сестра… Телом он остался верен тебе… Ты должна пожертвовать собой, чтобы спасти этого великого человека… Он чист перед тобой, но чист он и перед твоим отечеством…
— Он не шпион! — радостно воскликнула Марья Николаевна.
— Он чист перед твоим новым отечеством! — отчеканила Берта. — С тех пор, как Фридрих твой муж, твое отечество — Германия…
