Полянка посмотрела на мужа не то обиженно, не то раздраженно. В эту минуту, когда она находилась еще полностью во власти звуков, его слова показались ей совсем неуместными.

Она промолчала. И в ее молчании Смайдов почувствовал какое-то отчуждение.

— Я пошутил, — сказал он. — Я и сам никак не приду в себя. Ты мне веришь?

— Не верю. И удивляюсь, как можно остаться холодным после всего, что здесь было.

Люди выходили из зала не спеша, оглядываясь на опущенный занавес, за которым, как казалось, еще живут звуки. Полянка тоже оглянулась, потом взяла Смайдова под руку, и они направились к выходу.

На улице Петр Константинович спросил:

— Поищем такси?

— Поищи, я подожду здесь, — ответила Полянка.

Площадь у театра была залита электрическим светом, и Полянка отошла в сторону, в тень, падающую от двух высоких тополей. Ветер шевелил листья, они шумели, а Полянке казалось, что это до сих пор шумит тундра. И еще ей казалось, что она немножко опьянена в этот вечер. Она никогда не была сентиментальной, никто не назвал бы ее и чересчур восторженной, но сегодня с ней происходило что-то совершенно непонятное.

Она издалека услышала голос мужа и еще чей-то голос, совсем ей незнакомый. Петр Константинович негромко окликнул:

— Полянка, где же ты?

Она вышла из тени, спросила:

— Не нашел?

— Ни одной машины. Познакомься. Писатель Виктор Николаевич Родин. Тоже не знает, как будет добираться домой.

Родин протянул руку, сказал:

— Как говорят философы, нет такого положения, из которого нельзя было бы найти выхода. Что-нибудь придумаем и мы... Кстати, вот эта «Волга», если не ошибаюсь, принадлежит нашему несравненному композитору. Окружим ее и будем ждать. Пусть в благодарность за то, что мы слушали его с вниманием и почтительностью, маэстро один вечерок поработает шофером и развезет нас по домам. Одобрено?

— Вы знакомы с Артуром Домбричем? — спросила Полянка.

— Судьба свела нас лет пятнадцать назад, — засмеялся Родин. — Как-то в Союз писателей пришел человек, принес стихи и сказал: «Я композитор, но вот написал стихи и хочу положить их на музыку». Артур Домбрич уже тогда был заметным композитором, но когда мы прочитали его стихи, нам стало неловко. Мы спросили у него: «Вы знаете, что такое графоман?» Он хлопнул дверью и ушел. Но потом смеялся вместе с нами... А вот он и сам.

Полянка оглянулась. Домбрич шел, окруженный поклонниками, отвечая на приветствия усталой улыбкой. И в глазах, и во всей его фигуре тоже была усталость — это Полянка сразу заметила. Ей стало по-женски жаль человека, который, отдав людям все свои душевные силы и энергию, не оставил себе ничего.

Она немного боялась минуты, когда Домбрич протянет ей руку... Может быть, кто-нибудь другой на ее месте думал бы сейчас о том, как завтра будет хвалиться: «Вы говорите о Домбриче? Вчера он развозил нас на своей машине... Да, мы с Артуром давние приятели...» Нет, Полянка так думать не могла. Но, не избалованная знакомствами с людьми особенными, она как бы готовилась прикоснуться к какому-то таинству, и ей казалось, что от этого прикосновения в ней самой должно что-то произойти.

Домбрич, увидав Родина, ускорил шаги. Потом, подойдя поближе, обнял его и негромко сказал:

— Витька, если бы ты знал, как я чертовски устал. Меня даже шатает... Ты был на концерте? Тебе понравилось? Выкладывай все честно.

Родин легонько отстранил его от себя, посмотрел на него с неподдельным сочувствием.

— Ты и вправду зверски устал... А твоя «Песня тундры»... Скажи, в вашем деле тоже есть графоманы?

— Графоманы?.. Они везде есть. Ты хочешь сказать, что...

— Я хочу сказать, что будь моя воля, я силой привел бы всех графоманов-композиторов на этот концерт и сказал бы им: «Теперь надеюсь, вы поняли, что такое настоящая музыка? Так наберитесь же мужества и бросьте наконец заниматься подделками под искусство! Этим самым вы осчастливите человечество». .

Домбрич облегченно вздохнул.

— Идиот, в моем возрасте получить инфаркт так же просто, как выкурить сигарету. Я работал над «Песней тундры» четыре года. А ты... разве можно так шутить?

Только сейчас он, кажется, заметил Полянку и Смайдова. Вежливо поклонился Полянке, сказал:

— Простите меня, пожалуйста... Виктор, это твои друзья? Почему же молчишь? Знакомь нас.

У него была небольшая, но сильная рука. Когда он сжал пальцы Полянки, она почувствовала эту силу, хотя он и не сделал ей больно. Переспросил, когда она назвала свое имя:

— Полянка? Первый раз встречаю такое имя.

Она смутилась:

— Настоящее мое имя Полина Захаровна. Но я настолько привыкла к Полянке, что и сама себя так называю...

Потом Домбрич подошел к Смайдову. Родин сказал:

— Если ты когда-нибудь захочешь писать кантату о бывшем асе и настоящем секретаре парткома — советую выбирать героя среди таких, как этот человек. Можешь мне поверить, что не ошибешься.

Петр Константинович засмеялся.

— Нечестно подсовывать своим друзьям товар, который самому не пригодился...

Домбрич предложил отпраздновать премьеру своего концерта.

— Налегке, — сказал он. — Или, говоря языком летчиков, — он с открытой доброжелательностью посмотрел на Смайдова, — накоротке. Бутылка шампанского у меня найдется. Вы не возражаете, Полина Захаровна? Вы не против, Петр Константинович?

Полянка посмотрела на мужа. Смайдов сказал:

— «Песня тундры» заслужила того, чтобы в ее честь был произнесен тост. Пусть она живет подольше...

3

Может быть, случайно, может быть, для того, чтобы оказать ей, как единственной женщине в доме, особое внимание, Домбрич усадил Полянку с собой. Он был очень любезен, но не навязчив. Что бы ни делал — обращался ли к ней с каким-нибудь вопросом, подливал ли в ее бокал вина, угощал ли конфетами или рассказывал какую-нибудь смешную историю, — все у него получалось естественно и просто. Правда, ему не стоило, пожалуй, оказывать внимание только ей одной, другие ведь тоже были его гостями. Но Домбрич, кажется, совсем не думал об этом.

Об этом думал Смайдов.

Нет, у него не возникало никакого неприятного чувства ни к Домбричу, ни к Полянке. Он всегда был выше мелких подозрений и перестал бы уважать себя, если бы вдруг такие подозрения в себе обнаружил. Разве он, случись в его доме гостья, не стал бы уделять ей такое же внимание, какое уделяет Домбрич Полянке?..

Но он видел, что Родин все время смотрит — смотрит изучающе, и, кажется, немного встревоженно — и на Полянку, и на Домбрича, и на него. Может быть, Родин знает, что за Домбричем, по части женщин, водятся коекакие грешки? Чудак! Если бы Виктор лучше знал Полянку, он не тревожился бы...

А в том, что у Родина с каждой минутой все больше портится настроение, можно было не сомневаться. И Петр Константинович чувствовал, как ему жаль Виктора. Он понимал его и, если бы мог, сказал бы: «Выбрось все это из головы, ничего особенного не произойдет...»

Но, конечно, он этого не сказал. Сказал другое:

— Гениальные ученые, выдающиеся изобретатели, доктора наук — сколько таких, перед которыми хочется как говорят, снять шляпу... Но если кто-нибудь из этих умнейших людей попытается написать простенькую музыкальную пьеску... — Петр Константинович на секунду умолк, взглянул на Домбрича и улыбнулся: — Вы понимаете, о чем я говорю? У вас что, не так здесь все устроено?

Смайдов пальцами притронулся к своей голове и опять улыбнулся.

— Богу — богово, кесарю — кесарево, — засмеялся Домбрич. — Но вы должны учитывать и другое: если бы я захотел стать летчиком, у меня вряд ли что получилось бы. Разве это неверно?

— Может быть, Чкаловым вы и не стали бы, но обыкновенным пилотом — гарантирую. А вот написать что-нибудь, подобное вашей рапсодии... Знаете, когда мы сегодня слушали вас и я смотрел на свою жену, у меня, признаюсь вам честно, возникло чувство зависти. Я вдруг понял, что никогда, даже если мы проживем с ней еще сто лет, я не дам ей и тысячной доли того, что она получила за два часа... Нет, не подумайте, что это чувство было недобрым. Я ведь и сам испытывал такие же ощущения, как и моя жена. Показалось, будто все в тебе вдруг оттаяло, и ты почувствовал необыкновенную легкость. Это трудно передать словами, очень трудно... Но вы, конечно, меня понимаете...