Побагровевший, злой как черт Климов схватил со стола толстый карандаш и забарабанил им по графину:

— Товарищ Михайлов, прошу вас вести себя как подобает. Вы на собрании, а не на ярмарке! Ясно? И давайте соблюдать регламент! Развели тут антимонию, любуетесь своим красноречием. Вы против кандидатуры Беседина? Пожалуйста! Никто вас силой не заставляет быть за Беседина. Голосование покажет, ясно?

— Все ясно, Андрей Никитич, — сказал, не глядя на Климова, Игнат, — Как на ладони. Я прошу разрешить мне высказать свои мысли до конца. Еще пять минут.

— Нет уж, довольно. Все вас поняли отлично. Заканчивайте.

Илья взглянул на Игната. Игнат, кажется, улыбался, но Беседин видел, чувствовал, что все в нем кипит, как в котле. У него даже рука, которой он держал костыль, побелела от внутреннего напряжения. «Вот бы он сейчас Климова этим костылем, — подумал Илья. — Тогда бы его, гада, быстренько в укромное местечко...»

— Прошу... поставить... мою... просьбу... на голосование. — Игнат словно выдавливал из себя слова, они звучали, как одиночные выстрелы. — Пусть... собрание... решит.

Климов сказал, обращаясь в зал:

— Товарищи, я считаю, что мы должны придерживаться какого-то порядка. Зачем мы будем толочь воду в ступе? Правильно, товарищи?

Нефедов крикнул с места:

— Правильно! Не будем толочь! И не будем мешать людям, которые говорят дело. Пусть Игнат продолжает.

— Давай, Игнат!.. Пусть продолжает!.. Дать еще пять минут! — кричали почти все. Настойчиво, с каким-то яростным азартом.

«Будто взбесились», — зло подумал Илья.

Игнат сказал:

— Я согласен: у Ильи Семеныча крепкие руки. Умеет человек работать. Но какая у него душа? Гнилая у него душа. Душа хапуги! Помните случай с оградой? Правильно, Беседин поставил эту ограду задаром. Но когда? Когда ему пригрозили, что возьмут за ушко и вытащат на солнышко. А до этого он мурыжил старушку не один день, на лапу требовал. Да разве дело в одной старушке? И разве наш председатель артели ничего не знает о проделках Беседина? Все знает! И почему-то это его устраивает. Почему?..

Климов крикнул:

— Осторожнее со словами, товарищ Михайлов. За слова отвечать придется.

— Я ответственности не боюсь, Андрей Никитич, вы не пугайте. А что вы с Бесединым разработали системку — это секрет только для вас.

— Ты не плети, Емеля! — это уже выкрикнул, не сдержась, Беседин. И сжал кулаки, будто готовясь к драке. — Личные счеты сводишь? — И в зал: — Он никак обиды не может забыть: надеялся, что станет начальником цеха, а оно не вышло. Пригласили какого-то Беседина. Вот и личные счеты.

Если бы Игнат вступил в перепалку, Илье стало бы легче. Тогда он тоже мог бы выплеснуть из себя все, что накипело за эти минуты... Но Игнат даже не взглянул в его сторону, будто Ильи здесь и не было. Пустое место.

— Нет, дорогие товарищи, — сказал Игнат, — совесть моя, совесть коммуниста и бывшего солдата, не позволит мне поднять руку за такого кандидата в депутаты. Не позволит, товарищи. А кривить душой я не привык. Не тому моя партия меня учила.

Он взял второй костыль, не спеша пристроил его под мышкой и устало побрел на свое место. И пока брел, стараясь не стучать костылями, зал молчал. Беседин на мгновение даже подумал, что вот, дескать, и оскандалился этот безногий тип, сел в лужу и брызги пошли. Какой же дурак поддержит его, если он не только Беседина, но самого Климова...

Но уже в следующую секунду зал словно взорвался аплодисментами.

— Хорошо, Игнат!.. Молодец!.. Правильная твоя совесть, Игнат!..

Эти выкрики, этот шум и гам долго стояли в ушах Беседина. Давно все утихло, к трибуне уже подходили два или три человека, горячо о чем-то говорили, но Илья ничего не слышал. «Правильная твоя совесть, Игнат!..» Это давило на мозг, как груз, который никак не удавалось сбросить.

Но вот до него донесся голос, который заставил его встряхнуться и выйти из оцепенения.

— Если мне разрешат, я скажу несколько слов от имени тех людей, с которыми Илья Семеныч работал много лет.

Людмила стояла в проходе, и сейчас все смотрели на нее. На ее лице не было заметно ни тени смущения, точно она давно уже привыкла вот так запросто приходить на чужие собрания и просить разрешения выступить, стоя на виду у всех. А может быть, люди, сидящие в этом зале, не были ей чужими? Илья заметил, что многие дружески ей улыбаются. Знакомы? Или знают ее понаслышке?

Встревоженный Климов обратился к Людмиле:

— Простите, здесь собрание рабочих и служащих артели, а не доков. Вы, наверное, ошиблись.

— Нет, я не ошиблась, — спокойно ответила Людмила. — Дело в том, что большинство докеров проживает в том районе, где будут проходить выборы. Поэтому мы...

Климов бесцеремонно прервал ее:

— Когда будут проходить выборы, тогда и будете говорить. А сейчас мы только выдвигаем кандидатов. И прошу вас не мешать нашей работе. А вообще, гости, которых, между прочим, никто не приглашал, должны вести себя скромнее... Товарищи, есть предложение перейти к голосованию. Возражений нет?

— Куда перейти-то? — спросил у соседа старик Федосьев. — Куда, спрашиваю, переходить-то будем?

— Сиди, дед, — сказали Федосьеву.

Старик успокоился.

Бесцеремонность Климова обескуражила Людмилу. Те перь она заметно смутилась и растерялась. И не знала, что ей делать: сесть на свое место или уйти совсем.

Кто-то взял ее за руку, легонько потянул и проговорил:

— Ничего, дочка, не горюй. Дай-ка я пару слов...

Это был жестянщик Нефедов. Привстав, он сказал:

— Возражения есть, Андрей Никитич. Ты вот о скромности гостей толкуешь. А о скромности хозяев забыл? Не знаю, как где, а у нас, на Севере, гость — человек почетный. Так почему ж своему гостю мы не позволяем и слова сказать? Да еще какому гостю! Рабочему человеку, знатной сварщице! Негоже так, негоже, Андрей Никитич! Давай-ка, дочка, шагай на трибуну и говори. Нам интересно будет послушать.

И опять — тот же взрыв: «Правильно!.. Дать гостю слово!.. Пускай скажет, как в доках думают!.. Там Беседина получше нашего знают!..»

Климов развел руками.

— Пожалуйста, в принципе я не против... Прошу...

Людмила подошла к ступенькам, ведшим на сцену, и остановилась.

— Я отсюда, товарищи. И очень коротко. Мы узнали о том, что вы будете выдвигать кандидатом в депутаты Илью Семеныча Беседина, всего два часа назад. Бригада Талалина, в которой работал Илья Семеныч, не может поддержать этой кандидатуры. Наша женская бригада — тоже. Клепальщики — тоже. Об остальных я не знаю. Почему мы против избрания Беседина депутатом? Мы полностью согласны с той оценкой, которую дал Беседину Игнат Сергеевич Михайлов. Рвач, бесчестный человек, эгоист — разве такой может быть депутатом? Кроме всего прочего, я только сегодня узнала, что Беседин допустил страшную подлость по отношению к одной из девушек. Это — личное, но подлость всегда остается подлостью. Не думаю, чтобы Беседин требовал каких-то доказательств моим словам: он прекрасно знает, о чем я говорю. И будет молчать, чтобы о его подлости не узнали все... Вот, товарищи, о чем я коротко хотела сказать. А вы уж решайте так, как подсказывает вам ваша совесть...

Людмила медленно пошла к своему месту. И в спину ей, как камнем, Илья яростно бросил:

— Она врет! Все врет! Пускай докажет, какую подлость я допустил! Она сама подлее любого человека! Спросите у нее, как она меняет парней. Сегодня — один, завтра — другой. «Бригада Талалина против!» А кто такой Талалин, вы знаете? Выскочка, карьерист, подлиза. А эта вот — его любовница. Ясно теперь, откуда дует ветер? Пришла сюда воду мутить... Клепает на честного человека...

— Это вы, Илья Семеныч, честный человек?

Дашенька появилась у сцены для Ильи совсем незаметно. То ли он не глядел в ее сторону, то ли ослеп от бешенства. А когда увидел — опешил. Дашенька смотрела ему в глаза — строгая, спокойная, совсем не та Дашенька, которую он знал. Что-то в ней переменилось, а что — Илья не мог уловить. Да он и не пытался ничего улавливать, сейчас ему было не до этого. Каждым нервом он чувствовал, как затаился зал, как из зала пахнуло враждебностью. Провалился бы к черту сквозь землю, чтобы ничего не видеть и не слышать.