— Его еще нет! — упрямо, будто ища защиты у самой себя, повторила Дашенька. — Нет, слышишь?! Зачем ты хочешь взвалить на меня еще и это?
— Он уже живет, ты об этом знаешь лучше меня! — сказала Людмила. И посмотрела на Дашеньку.
В охватившем ее смятении Дашенька и сама была, как ребенок, испуганная, растерянная, жалкая. Обнять бы ее, еще больше разжалобить, чтобы она заплакала. И поплакать, поголосить по-бабьи вместе с ней — со слезами ведь легче.
Но Людмила поняла: она, кажется, нашла ниточку, за которую Дашенька должна ухватиться. Ниточка эта непрочная, но потом она может окрепнуть. Главное сейчас — дать Дашеньке что-то такое, за что она могла бы держаться.
Людмила сказала:
— Настанет время, когда Беседин сам придет к тебе и попросит: «Дашенька, отдай мне сына, я не могу без него.
Отец же я ему или кто?» А ты скажешь: «Это мой сын. Только мой. Уходи!» И он уползет, как побитая собака. Уползет в свою конуру, где никогда не будет ни тепла, ни уюта. Такие всегда живут собачьей жизнью...
Дашенька молчала. Глядела на Людмилу, но видела не ее, а что-то совсем другое. Может быть, понуро бредущего Беседина? Плечи его опущены, руки безвольно болтаются вдоль тела, и весь он какой-то взлохмаченный, немытый, опустившийся и жалкий... «Негодяй! Собака! Даже если бы ты подыхал, я ни за что тебя не простила бы. Ты отнял у меня все самое дорогое».
Тихо, будто разговаривая сама с собой, Людмила между тем говорила:
— Придет и другое время... Сын вырастет, станет хорошим парнем, честным человеком. И однажды встретится с Бесединым. «Ты — ? мой сын, — скажет Беседин. — Ты знаешь меня?» А парень ответит: «Я знаю тебя. Но не хочу, чтобы ты называл меня сыном. Ты — трус и подлец, ты оскорбил мою мать. И я презираю тебя...»
Улыбка мелькнула на губах Дашеньки. Жесткая, злая улыбка. «...И я презираю тебя...» — вот так он ему и скажет. Потом повернется к нему спиной и уйдет, а тот будет стоять и... Что он будет делать? Плакать? Задыхаться от бешенства? Раскаиваться? Что бы он ни делал, ему не уйти от мук, о которых он сейчас Совсем и не думает.
Людмила спросила:
— Ты хочешь уйти из артели?
Дашенька кивнула.
«А куда же я денусь, — подумала она. — Мать не решится уехать из своего дома, а бросить ее я не могу. В артели меня знают, там я ко всем привыкла. Значит, опять — в артель? Каждый день встречаться с ним, смотреть на него? «...Ты это брось! На крючок поймать хочешь?»
— Не могу я туда! — в отчаянии крикнула Дашенька. — Не могу! А больше некуда!
— Найдем место. Попросим Смайдова, он устроит...
4
Обычно, когда выбирали президиум какого-нибудь собрания, фамилия Беседина называлась первой. Он уже привык к этому, как привык и к тому, что во время голосования несколько человек поднимали руку против его кандидатуры. Илья даже не сердился. Наоборот, глядя на тех, кто отказывал ему в своем доверии, он посмеивался: «Не тянет ваша? Мощи маловато? То-то! Против Беседина трудно, братцы, тянуть...»
Сейчас тоже его фамилию назвали в числе первых. И когда председатель месткома, открывший собрание, спросил: «Возражений нет?», Илья насторожился. Не приготовил ли Игнат Михайлов какую-нибудь свинью? Ему ведь нетрудно уговорить два-три десятка человек поднять нгум и продвинуть в президиум кого-то другого.
Но как раз Игнат Михайлов сказал:
— Возражений нет.
Беседин сразу приободрился. Оказывается, Игнат не такой уж дурак, чтобы совать палки в колеса без пяти минут депутату городского Совета. Силен мужик! С вашего стола, дескать, и мне кусочек перепадет... Перепаде-ет, Игнат, от бублика дырка! В долгу не останусь.
В центре сел Климов, слева от него — Беседин. Игнат, которого тоже выбрали в президиум, затерялся где-то позади. Илья оглянулся, нашел его глазами, сказал:
— Давай ближе, Игнат.
Но тот отшутился:
— Мне в, случае пожара на костылях ближе к выходу надо...
Илья дружески улыбнулся и посмотрел в зал. Теперь он искал Дашеньку. Она всегда сидела около окна, недалеко от сцены — это было ее любимое место.
Сейчас Дашеньки в зале не было, но место ее никто не занимал. Ждали, наверное, что придет. А Беседин молил бога: пускай у нее хоть на пару часов затрещит голова, да так, чтобы и дорогу не нашла. Не очень уж он и боялся ее, но все же без Дашеньки на душе было спокойнее и чувствовал он себя куда увереннее.
Наклонившись к председателю артели, Беседин сказал:
— Пора, пожалуй, начинать, все уже в сборе.
Климов встал, многозначительно помолчал и начал:
— Дорогие товарищи! Наша артель в следующем году будет отмечать двадцатипятилетие своего существования. Но ни разу за четверть века нам не выпадала такая честь, как сегодня. Сегодня, дорогие товарищи, нам выпала честь выдвинуть кандидата в депутаты городского Совета. Выдвинуть нашего товарища, и мы должны отнестись к этому вопросу с чувством великой ответственности. Мы решили назвать своим кандидатом в депутаты Илью Семеныча Беседина. Стоит ли говорить о том, как проявил себя товарищ Беседин в нашем коллективе за тот недолгий срок, что он у нас работает. Я думаю, не стоит. Илья Семеныч — это один из честнейших, справедливейших работников, это чуткий и отзывчивый товарищ, и я уверен, что он оправдает наше доверие...
И вдруг Илья увидел Дашеньку. Увидел совсем случайно, бросив беглый взгляд в зал. Дашенька сидела рядом с Нефедовым (Илья готов был поклясться, что три минуты назад ее там не было! Когда же она явилась?), а возле нее... Кто же это возле нее? Глаза протереть, что ли? Это ведь Людка Хрисанова! Уставилась прямо на него и не то улыбается, не то просто скривила морду, будто хочет показать, что ей весело. Вот чучело!
Илья потянулся к галстуку, хотел сорвать его, чтобы не было так душно, но вовремя остановился. «Какого черта запаниковал? — подумал он. — Ну Дашенька, ну Людка, так что?..»
Илья очнулся от своих мыслей в ту минуту, когда Климов говорил:
— ...кроме всего прочего, товарищи, Илья Семеныч Беседин — великолепный организатор и, скажу честно, настоящий патриот нашей артели. Он искренне болеет за наши дела и, будучи депутатом, приложит все силы к тому, чтобы через органы местной власти помочь нам решить те вопросы, которые мы не в силах сами разрешить. Вы знаете, каким он пользуется авторитетом в городе. Поэтому, товарищи, я предлагаю поддержать кандидатуру Ильи Семеныча. И думаю, что мое предложение поддержат все присутствующие. Если ни у кого нет возражений, давайте перейдем к голосованию.
— Если разрешите, я хотел бы кое-что добавить, — услышал Илья за своей спиной.
Это говорил Игнат Михайлов. Спокойно говорил, доброжелательно. «За меня он, — подумал Беседин. — А почему он должен быть против? Я ему дорогу не переходил... Пускай добавляет...»
Климов, полуобернувшись, кивнул:
— Давай, Михайлов. Только покороче, ведь и так все ясно.
Медленно переставляя костыли, Игнат направился к трибуне. И пока он шел, ему все время дружно аплодировали. Илья почувствовал зависть, но все же й сам, улыбаясь, аплодировал. И ему очень хотелось, чтобы Игнат это увидел. И чтобы он увидел, какая дружеская улыбка у него на лице.
Прислонив один костыль к трибуне, Игнат облокотился о нее рукой, чуть подавшись вперед, к залу. И сразу же утихло, замерло. Глуховатый старик сторож Федосьев приложил согнутую трубкой ладонь к уху.
— Не привык я кривить душой, — негромко начал Игнат. — И моя жизнь, и моя партия научили меня говорить только правду, какой бы горькой она ни была. Поэтому и сейчас я буду говорить только правду... Не по душе мне, товарищи, все то, что здесь происходит. Председатель артели сказал: «Мы должны отнестись к этому вопросу с чувством великой ответственности...» То есть к вопросу выдвижения кандидата в депутаты. Правильно сказал. Мы согласны: ответственность великая. Вот и давайте вместе решать: оправдает ли Илья Семеныч Беседин наше доверие, будет ли он настоящим представителем народа в органах Советской власти или нет? Климов в своем выступлении сказал: «Беседин — один из справедливейших, честнейших работников, чуткий и отзывчивый товарищ». Скажите, товарищ Климов, вы сами верите в то, о чем говорите? А насчет того, что он один из честнейших и справедливейших? ..
