Когда мы пересекаем пути, то в глаза сразу же бросается, что здесь условия гораздо хуже. Здесь жили Дарклинги. Вместо трехэтажных домов сотни тюремных бараков, без окон, с бронированными дверьми. Вместо садов открытые канализационные люки и деревянные колодки, окрашенные темной кровью.

Элайджа прикрывает нос рукой, стараясь не вдыхать вонь. Несмотря на то, что лагерь пустует уже больше года, в воздухе по-прежнему стоит запах смерти и разложений. Я стараюсь не думать обо всех страданий, что были пережиты здесь, пока мы движемся в сторону здания администрации, но невозможно не представлять, как Дарклинги, будто рыбы в консервах, были под завязку забиты в металлические бараки, и жарились там, в духоте, без пищи и надежды на спасение. Клянусь, я все еще слышу их стенания, а не ветер, шелестящий возле ушей.

— Как моей тете удалось пережить это? — недоумевает Эш.

Мы спешим, и Элайджа мягко треплет животных по носам, как-то странно разговаривая с ними, тихим голосом, пока те не укладываются на землю и не засыпают.

Мы входим в здание администрации. Внутри прохладно и умиротворенно и все выкрашено по-больничному в белый цвет, кое-где на стенах развешаны портреты Пуриана Роуза. Кабинеты по-прежнему заполнены мебелью, книгами, компьютерами… корзины для бумаг переполнены... будто чиновники встали и куда-то ушли в самый разгар рабочего дня. Может быть, так оно все и было. Я понимаю, что как только было объявлено о перемирии, они должны были немедленно распустить лагерь, но меня удивляет, что никто не очистил кабинеты. Единственные свидетельства, что здесь что-то перебирали, это сожженные бумаги в камине, которые, как я предполагаю, были самыми компрометирующими документами. Наверное, Роуз собирался поддерживать лагерь в рабочем состояние, на случай, если тот ему снова понадобится. Он не собирался прекращать заниматься гонением Дарклингов.

— Давайте найдем трансформаторную, — говорит Эш.

Мы направляемся вниз по лестнице и оказываемся в больничном крыле. Здесь стоит очень сильный запах антисептика вперемешку с металлическим привкусом крови. Эш сглатывает, бросая на меня голодный взгляд, и я понимаю, что он изо всех сил старается справиться со своей жаждой. Мне больно от того, что я не могу помочь ему. Я не могу рисковать, не сейчас, когда подозреваю, что у меня вирус Разъяренных. Элайджа включает свет, и мы спешим вперед, увидев в конце коридора трансформаторную.

В комнате ужасно жарко, и вентилятор оглушительно жужжит. Серебристая машина в комплексе с клапанами и проводками, напоминает мне сердце. Я обхожу генератор кругом, пытаясь разобраться, как же его отключить.

— Который? — кричу я Эшу, обнаруживая три рычага: красный, зеленый и синий.

— Вырубим все, на всякий случай, — говорит он, хватаясь за красный. Элайджа берется за зеленый, а мне достается синий. Свет во всем здании гаснет, погружая нас во тьму. Вентилятор замедляет свое вращение, и я, наконец, вновь обретаю слух.

— Странно, что они оставили электричество, учитывая, что здесь не осталось ни одного заключенного, — раздается голос Элайджи во мраке.

— Может, просто забыли вырубить. Похоже, они уходили в спешке, — отвечаю я.

Мы выходим обратно на улицу и ищем наших лошадей, но они как сквозь землю провалились.

— Черт! Где они? — спрашивает Эш.

— Должно быть их что-то спугнуло, — отвечает Элайджа.

— Давайте не будем выяснять, что это было, — говорит Эш.

Мы бежим обратно к колониальным домам и скорее-скорее забираемся внутрь первого же. В доме холодно и воняет гнилью, но все же это лучше, чем находиться снаружи в беспощадной пустыне. Элайджа без спроса занимает хозяйскую спальню, оставляя нам с Эшем меньшую комнату. Эш умывается, пока я расстилаю нам с ним постель. Мы, не раздеваясь, забираемся в кровать, и прижимаемся друг к другу под одеялом. Где-то вдали на луну воет дикая собака, и я еще сильнее жмусь к Эшу.

Он рисует кончиками пальцев круги на тыльной стороне моей руки. Но это едва ощутимое прикосновение, заставляет меня испытывать боль за него. Эш приподнимается на локтях, так что его лицо оказывается всего в дюймах от моего.

— Знаешь, а тебе на удивление идет мальчишеская одежда, — говорит он, расстегивая мою куртку. — Но я предпочитаю тебя без неё.

— Полегче, красавчик, — говорю я, останавливая его.

— Ну, ты не можешь винить парня за попытку, — отвечает он.

Он улыбается, и остатки моего сопротивления таят. Я привлекаю его ближе к себе. Его поцелуй такой легкий, медленный и нежный. Идеальный. На этот раз я не препятствую ему, когда он расстегивает мою куртку, а под ней и мою рубашку, или когда его пальцы стягивают бандаж с моей груди. Ткань ослабевает и я снова девушка. Эш опускает голову, и его волосы щекочут мне обнаженную кожу, когда он легкими поцелуями покрывает мое тело. Я вздыхаю, мои пальцы вцепляются в матрац, и на мгновение, я забываю, где нахожусь, забываю, что возможно больна. А потом меня пронзает:

Ты можешь его заразить... Ты можешь его убить... Не рискуй... Остановись... Прекрати....

— Стой, — говорю я, грубо его отталкивая.

Я знаю, что мы недавно занимались любовью, но это было до того, как я стала подозревать, что могу быть больна вирусом Разъяренных. Не знаю, передается ли он половым путем, но рисковать мне не хочется. Я внимательно вглядываюсь в его раскрасневшееся лицо в поисках признаков вируса, но никаких язв на коже, ни желтизны в глазах. Если бы он заразился, то симптомы уже бы проявили себя, как это было с другими Дарклингами в Блэк Сити. Думаю, на меня вирус действует по-другому, потому что я человек — если отталкиваться от того, что я заражена. Эш садиться на край кровати, потирая шею, как он обычно делает, когда сильно взволнован.

— Извини, я не так тебя понял похоже, — бормочет он.

Я тянусь к нему, чтобы успокоить его, сказать, как сильно люблю его, но отдергиваю её. Какое оправдание я могу придумать? Чем объяснить, что оттолкнула его? Я не хочу высказывать ему свои опасения, не будучи уверенной больна я или нет. Нет смысла волноваться ему без надобности. Однако есть способ узнать. Я могу провести анализ своей крови в лаборатории, что здесь видела. Тогда я буду знать наверняка.

— Я просто устала, день был длинный, — говорю я, одергивая рубашку.

Он кивает и сбрасывает свои ботинки, и ни слова не говоря, забирается в кровать.

— Я первая посторожу, — говорю я.

— Спасибо.

— Я люблю тебя, Эш, — говорю я тихонько.

— Я тоже тебя люблю, — отвечает он и поворачивается ко мне спиной.

Я дожидаюсь, пока он уснет, и соскальзываю с постели. Я прокрадываюсь в коридор и прохожу мимо комнаты Элайджи. Его дверь чуть приоткрыта. Он сидит на подоконнике и перечитывает письмо Люсинды. Должно быть, он очень переживает за свою мать. Почувствовав меня, он отрывает взгляд от письма.

— Натали? — удивляется он.

Я спешу прочь, пока он не пошел за мной. Я выхожу на улицу, смотрю на кованные железом ворота, которые выходят прямиком на поле с распятьями. По лесу из крестов ползут тени, будто хотят подкрасться ко мне, но я знаю, что это всего лишь обман зрения. И все равно, мне не по себе. Мне кажется, что это души миллионов замученных до смерти Дарклингов, которые так и не нашли успокоения.

Я иду прямиком в больничное крыло здания администрации, используя только лунный свет в поисках лаборатории с микроскопом. Потом ищу скальпель и несколько предметных стекол. У меня возникает ощущение, будто я в лаборатории у себя дома. В школе я преуспевала именно по естественным наукам. Я даже участвовала в программе ускоренного курса, которую внедряли Стражи, и провела какое-то время, занимаясь с доктором Крейвеном в Блэк Сити. Он демонстрировал мне штаммы вируса Разъяренных, так что я знаю какие они.

Я надрезаю палец и капаю кровью на предметное стеклышко. Я размазываю её другим стеклышком, как учил меня доктор Крейвен, и помещаю свой образец под линзы микроскопа, затем включаю подсветку образца. Капсида вируса С18 достаточно большая, чтобы её можно было разглядеть под оптическим микроскопом, так что, если я больна, то обнаружу это. Я делаю глубокий вдох, а потом подношу глаз к окуляру.