— Да не нашенска она была. Не православная.

— Турчанка, што ль?

— Не-а. Чухонка. Давно это было, капитан. Со шведом мы тогда воевали, в землях чухонских. Встретил раз я девку… Ох, и хороша была. Статна, светловолоса, голубоглаза. Влюбился разом. Только сотня наша ушла из деревни и боле туда не возвращалась. А другой встретить Бог не сподобил, — вздохнул Лощилин и замолчал, отвернулся, бороду гладил ладонью широкой. Молчал и Веселовский. Удивлен был. «Вот ведь как бывает, и не подумал бы, что Лощилин-то суровый — и тот любил когда-то. Да видно, и до сих пор о том вспоминает».

— Готовятся, капитан, башкирцы, — атаман показал на степь плеткой, прерывая молчание.

— Вот и начнется сейчас, — задумчиво произнес Веселовский, отвлекаясь от своих мыслей. — Давай, Лощилин, к казакам, прими команду над всеми, прапорщик Касторин молод еще, растеряться может. Стрельба только залпами, шагов на сто, не более. Бить наверняка. Часть людей поставить на перезарядку фузей. Чтоб быстрее залпы получались.

— Хорошо, капитан, — казак, переваливаясь на кривых ногах, поспешил к своим.

Башкиры, получив отказ, постояли еще немного и, видимо, повинуясь общей команде, пошли на приступ. Лишь одна группа, человек пятьдесят, обступившая Карасакала, осталась на месте. В визге, пыли, топоте копыт неслась к крепости башкирская конница. Шагов за двести вдруг все остановились, вытягивая луки из-за спины.

— Пригнись, братцы, — раздался зычный голос Лощилина.

В воздухе запели стрелы. Урона почти не было. Все спрятались, и, просвистев в воздухе, стрелы воткнулись в дерево частокола или просто перелетели его, упав на пустынный крепостной двор. Еще несколько залпов убедили башкир, что вреда они русским не причиняют. Тогда орда взревела и снова бросилась вперед.

Ну вот и долгожданные сто шагов. Одновременный залп двух пушек, начиненных, кроме пороха, обрезками железа старого, да полусотни фузей произвел опустошительный урон среди башкир. Около сотни раненных и убитых повалились на землю, дико ржали кони, получившие свой заряд свинца. Башкиры закрутились на месте, что дало возможность перезарядить пушки и фузеи.

— Взводи курки. Прикладывайся. Пали! — раздавался звонкий голос прапорщика Касторина.

«Молодец, — подумал Веселовский, — неспужался».

Второй залп был еще страшнее первого. Оставляя павших, орда поскакала назад. Перед крепостью лежали людские и конские тела, ползали в стонах раненные, поднимая руки и моля о помощи. Вдогонку отступавшим прогремело в третий раз.

Лощилин подбежал к Веселовскому:

— Кажись, первый штурм отбили. Скоро снова пойдут. Поджигать будут.

— Откуда знаешь? — не отрывая взора от башкир, спросил Веселовский.

— Дык, который год одно и тож. Сколь уж раз пришлось и в осадах сидеть, и в поле рубиться, — отвечал казак.

— Потери есть?

— Почти нет. Двух солдат, что зазевались, стрелами зацепило, да мужика во дворе достало. Но легко, на излете уже.

Было видно, что башкиры готовятся ко второму штурму. Большая часть их спешилась. Перебирали стрелы в колчанах, обматывали чем-то, костры разжигали. Какая-то группа отделилась и ускакала в степь.

— Из чего они костры складывают? Где в степи-то дерево берут? — поинтересовался капитан.

— С собой кизяк возят. Навоз сушеный — верблюжий, конский, овечий. Любой. А он горит отлично. Чтоб воды скипятить али стрелы поджечь, то в самый раз.

Сотни две башкир выдвинулись пешими вперед, разделившись на три группы. Одна, более скученная, расположилась напротив ворот, остальные две, вытянувшись цепью, были слева и справа. Но все держались поодаль, вне досягаемости прямого залпа осажденных.

— Сейчас начнут стрелы поджигать, — пояснял их действия Лощилин. И точно, лучники стали опускать обмотанные паклей наконечники в огонь, а далее пускать их в направлении крепости, особо и не целясь.

— Данила, — сказал Веселовский атаману, — передай казакам, кто метко стреляет, пусть выбивает лучников.

— Сделаем.

Теперь часть стрел утыкалась прямо в ворота или деревянный частокол оборонительных валов, а часть, запущенная выше, перелетала вовнутрь и падала на двор. Некоторые попадали на соломенные крыши, моментально воспламеняя их.

Казаки тщательно прицеливались, и то один, то другой лучник, уже приладив горящую стрелу на тетиве, вдруг опрокидывался назад.

Веселовский все чаще оглядывался назад и видел, что крестьяне, покинув определенную им для наблюдения часть крепости, бросились тушить свои дома.

«Черт, а если вдруг оттуда полезут?» — мелькнула мысль. Его дом пока стоял нетронутый огнем.

К пешим башкирам присоединились теперь и конные. Они стали тоже стрелять из луков, только задирая их очень высоко в небо, так что стрелы падали почти вертикально вниз. Начались потери и среди оборонявшихся. Веселовский видел как один, а затем другой солдат, получив стрелу в спину, упавшую прямо с неба, падали ничком. Казаки же, достав откуда-то свои полушубки зимние, сворачивали их и, прикрывая спины, сидели на корточках, под защитой частокола. Изредка кто-то и из них, получив стрелу в плечо или руку, с остервенением выдирал и сам себя перевязывал, присыпав рану порохом. Крепость тем временем наполнялась огнем и дымом. Запылала крыша и комендантского дома.

— Боже, там же Маша! — рванулся было капитан, но потом остановился. — Нет, ей в погребе безопаснее. Куда ее оттудова выведешь.

Он увидел, что вокруг дома бегает Зайцев и поливает горящую крышу водой из ведра. «Ну вот, и Епифан там», — успокаивал себя капитан.

Горели почти все избы, местами горел частокол. Ворота тоже занимались было, но два казака, дежуривших подле них, старательно заливали огонь водой.

Башкиры, видя, что над крепостью стоит густой черный дым, удовлетворенные своей работой, даже прекратили стрелять и присоединились к своим.

Воды не хватало. Крестьяне метались между горящих домов, выводя и спасая скотину. Появились бабы и ребятишки, вылезшие из подполья. Горела изба и Веселовского. Но Маши с Пелагеей не было видно. Епифан тоже не просматривался. Мешал густой дым, закрывавший всю картину тыльной части крепости. Вдруг Веселовский заметил, что дверь их избы отворилась и, тяжело ступая через порог, из нее выбиралась Маша. За ней виделась и Пелагея.

— Маша, Маша, — закричал капитан, — куда ты? Назад! Назад!

Ужас охватил Веселовского, когда вместе с этим он услышал знакомый до боли визг и увидел остроконечные шапки с хвостами и пестрые халаты среди пылающих изб.

— Прорвались! — Он спрыгнул с вала и побежал, забыв обо всем, навстречу башкирам. Сейчас он не видел ничего, кроме Маши, которая медленно отходила, поддерживаемая Пелагеей, от горящей избы. Не видел Епифана, который, подобный Евпатию Коловрату, своим гигантским топором отбивался от наседавшего на него десятка башкир. Не видел крестьян, бравших на вилы степняков. Веселовский, сжимая палаш, бежал к Маше.

Откуда-то из дыма выскочили двое, один натянул лук, и, остановившись, Веселовский видел, как сорвавшаяся с тетивы стрела пронзила Машу. Она застыла на мгновение и стала вдруг оседать на руках у Пелагеи. Другой, подскочив сзади, полоснул девку кривым клинком. И теперь обе женщины, держась друг за друга, медленно падали на землю. Вылетевший откуда-то со стороны Епифан опустил свой страшный топор сначала на голову первому, что стрелял, и Веселовский в оцепенении видел, как сталь расчленяет туловище врага пополам, и фонтан крови взмывает вверх. Другой башкир, в ужасе видя, какая участь постигла его соплеменника, пытается прикрыться своей кривой саблей. Зайцев, в красной от крови рубахе, вновь поднимает топор и глубоко вонзает его в грудь противника.

Веселовский медленно опускается на колени перед убитыми женщинами. И смотрит, смотрит на Машу. Длинная башкирская стрела вошла ей прямо в сердце, и вокруг этого места даже нет ни капельки крови. Алеше кажется, что Маша просто уснула, что сейчас он до нее дотронется, и она откроет глаза, улыбнется, и все будет как и прежде.