— Фельдмаршал скоро убывает в Петербург. Будет оправдываться перед Императрицей о последнем неудачном походе и представлять план на будущую кампанию. Заодно и похлопочет о наградах и повышениях для вас всех. А пока просил довольствоваться этим.
— Бог с ними, с наградами. Я бы и эти деньги не брал, лишь бы чем помочь Ивану Семеновичу, — удрученно ответил Веселовский.
— Тут, брат, надежда на милосердие Божие и милость Императрицы нашей, — Манштейн сочувственно похлопал поручика по плечу. — Уповай на это. А я постараюсь, как обещал, вставить слово перед фельдмаршалом. Но сам знаешь, у него неудач не бывает. А если случаются, то в этом виноваты другие. Помнишь, в прошлом году, когда Очаков брали? Штурм-то был неудачный поначалу… Так он храбреца, генерала Кейта, пытался обвинить в том, что начал атаку без его, Миниха, на то позволения. Кейт требовал даже суда военного, чтобы выяснились все ошибки, допущенные фельдмаршалом с самого начала осады. Но поскольку, в конце концов, была одержана виктория, то всем пришлось забыть о неприятном. А сейчас положение гораздо хуже. Ветерана Загряжского, генерал-поручика, тоже не пожалел. — Неутешительно заключил Манштейн. — Так что, молись, Алеша! На все воля Божья!
Веселовский постоянно старался навестить арестованного Тютчева. Если не удавалось переговорить, то всегда передавал что-то для своего командира. Караульные, так же глубоко опечаленные выпавшей на них миссией, никогда не отказывали молодому поручику, да и сами, как могли, пытались скрасить пребывание под арестом своего бывшего командира. Любили его в полку.
Армия готовилась к следующему походу. Полки исправляли оружие, амуницию, обмундирование и обоз. Но главным образом, укомплектовывались людьми и лошадьми. Ко всем бедам прибавилась еще одна. Свирепствовавшая в Молдавии и Валахии чума стала приближаться к русским границам. Приказом Миниха вводились карантины строжайшие. От Вятского полка был отряжена партия драгун на Сорокашицкий форпост для особого поручения. Из офицеров туда направлялись двое — капитан Григорий Толстой да поручик Алексей Веселовский. Особое поручение заключалось в крайне тщательном и внимательном допросе всех лиц, проходящих карантин и, якобы, прибывших из польских земель. Подозрительных — арестовывать, рассаживать порознь, их товары опечатывать и содержать под добрым караулом. Ежели меж ними выявятся прибывшие из Турецкой области, то их взять и со всем арестованным товаром вести в Киев. Отдельно было сказано: «…ни к каким взяткам ради ослабы им не касаться и из товаров их ничем не интересоваться, но держать оной в добром смотрении и сбережении, чтоб отнюдь ничего утратиться не могло, под опасением тяжкого ответа».
Так Веселовский утратил последнюю возможность видеться со своим горячо любимым командиром и будущим тестем. До весны их отряд простоял на форпосте близ Сороки, обеспечивая карантин. Занимались бесконечными допросами купцов да их работников. Осматривали товары, что везли они в Россию. Ловили иных поляков или жидов, что казались им подозрительными. Задерживали. Листы допросные писали. Затем переправляли в Киев.
Миних, меж тем, уехал в Петербург. Военная Коллегия, происками Остермана, всегда симпатизировавшего Вене, настаивала на посылке отдельного русского корпуса на помощь цесарцам, изнемогавшим в борьбе с турками.
Но фельдмаршалу удалось склонить Императрицу на свою сторону. Доказать, что нужно не обессиливать армию отделением от нее корпуса, а нанести в будущую кампанию решительный удар по Хотину. С чем, в результате, все и согласились.
Здесь же, в Петербурге, Миних представил Императрице Анне Иоанновне на апробацию приговор военного суда относительно участи несчастного Иван Семеновича Тютчева. По просьбе и настоянию фельдмаршала она утвердила его.
По иронии судьбы, на той же аудиенции Миних завел разговор о необходимости наградить офицеров, посланных им для сыска шведского майора и отнятия у него бумаг.
— Зачем убивать-то было? — поморщилась Анна Иоанновна.
— Так, матушка, он стрелять начал. Чуть было не убил одного офицера нашего, поручика Веселовского, — не раздумывая, приврал фельдмаршал. — А это герой наш. Помнишь, матушка, я рассказывал, как он вместе с адъютантом моим Манштейном отличился при штурме Перекопа? Кабы мы из-за майора какого-то шведского офицера лишились славного? Наградить надо бы. По-царски наградить, Ваше Величество.
— Ах, обожди ты с наградами, Христиан Антонович. Со шведами мы разобраться никак не можем. Не пойму я, что там у них происходит. Каким боком нам это убийство еще вылезет? Так что, погоди, погоди пока с наградами, — и, видя желание Миниха продолжать уговоры, отсекла, — не упрашивай меня! Уймись! Сказала, покамесь нет! И точка.
Вернулся Миних обратно в Киев с планом кампании да с утвержденным смертным приговором Тютчеву.
Вятский полк не смог за зиму восполнить свои потери, так как был разбросан по форпостам, потому в предстоящем походе принимать участия не мог и оставался в Малороссии. Посланный за рекрутами секунд-майор Шепелев получил только тридцать девять человек, да еще и с какими-то нарушениями, вызвавшими жалобы в Военную Коллегию и переписку длительную по этому поводу.
А Тютчева передали из-под караула своих вятских драгун в Астраханский пехотный полк. 16-го мая 1739 года вывели старого полковника перед строем и зачитали смертный приговор.
Иван Васильевич молча выслушал его, опустив голову. Лишь легкий весенний ветер шевелил его седые волосы.
«Слава Богу, — думалось ветерану, — хоть не свои драгуны…»
Взвод астраханцев, отряженный для исполнения приговора, стоял напротив. Остальной полк выстроился чуть позади. Солдаты были мрачны. В глазах у многих слезы блестели. Четыре роты этого полка участвовали в той фуражировке злосчастной.
Дослушав приговор, Тютчев поднял голову и взглянул на солдат:
— Воины! Се пришел мой час, — хрипло прозвучал его голос. — Ведайте, что всегда мне не дорога была жизнь, коли положить ее за Отечество наше и коему всегда служил я честно. Исполняйте приказ вам отданный. Помните одно — только б жила Россия, благочестие и слава ее. Прощайте, ребята, — Тютчев опустил голову.
Срывающимся голосом командовавший расстрелом поручик, путаясь в ножнах, извлек шпагу, взмахнул клинком и прокричал:
— Слуша-а-й! Пальба взводом. Залп будет. Взвод, взводи курки!
Левофланговый солдат, молоденький, из рекрутов недавних, вдруг побелел лицом и упал без чувств. Два моментально подскочивших профоса унесли тело за шеренги. Место упавшего заступил другой, из второй шеренги.
— Прикладывайся! — голос поручика совсем охрип. Астраханцы шатались в строю, фузеи еле удерживая. Многие плакали.
— Братцы, — снова поднял голову Тютчев, — исполняйте приказ. Вы же русские солдаты. Не мучьте меня. Сил уже нет. Дайте умереть сразу и быстро, как заслужившему это солдату.
— Пали, — из последних сил выкрикнул поручик и бросил руку со шпагой вниз.
Залп получился нестройный. Но Тютчев умер сразу и без мучений. Солдаты сами, без команды опустили свои фузеи, и весь полк стоял в полной тишине как один человек, опершись на штыки, и смотрел на тело павшего полковника.
Так был расстрелян, или как тогда говорили «аркебузирован», командир Вятских драгун полковник Тютчев.
А генерал Загряжский и бригадир Кантакузин в простых солдатских мундирах, взвалив на себя фузеи тяжелые, шли в общем строю в последний поход этой войны.
* * *
Артемий Григорьевич Загряжский (1675–1754), сын стольника, в 1696 г. был зачислен в службу при боярине А. С. Шеине «есаулом». Участвовал в Азовских походах и был «при взятии и строении Азова».
В 1700 г. генерал-адъютантом А. Бейде пожалован в поручики. «Под Нарвою на баталии он был ранен, в трех местах голова прорублена». С 1701 г. адъютант фельдмаршала Б.П. Шереметева, в 1704 г. переведен в кавалерию и назначен капитан-поручиком в «шквадрон его, фельдмаршалов, который ныне именуется Архангелогородский драгунский полк». В 1712 г. Загряжский был пожалован в полковники с назначением командиром Киевского драгунского полка. В 1724 г. участвовал в коронации Екатерины I и состоял капралом по кавалергардии. 1 января 1726 г. он был произведен в генерал-майоры.
Загряжский принадлежал к числу немногих кавалерийских генералов чисто русского происхождения, имевших за собою столь блестящее боевое прошлое. Служба Загряжского — сплошной непрерывный ряд походов, причем он участвовал во множестве крупных и мелких сражений. Кроме трех ран в голову, полученных под Нарвой, он был еще дважды ранен в ногу.
В 1701 г. Загряжский «был на баталии под Брест-мызою, при атаке г. Алистра, в партиях под Ревелем и Юрьевым», при взятии Нотебурга. В 1705 г. «был на баталии со шведами под Мурмызою», в 1706 г. «против стрельцов и на штурме Астрахани», в том же году «при атаке» Выборга. В 1707 г. в Польше, в 1708 г. «был во многих партиях в Малороссии», участвовал в Полтавском сражении.
В царствование Петра II служил в Низовом корпусе, Украинском корпусе и на Царицынской линии. В 1733–1734 гг., во время войны из-за польского престола, принимал участие в походе и осаде Гданьска, командуя всей кавалерией. В 1735 г. был в Крымском походе при взятии Азова, в 1737 г. — на Днестре. Поход 1738 г. начался для Загряжского удачно. 11 мая в сражении на реке Кодине своим успехом Миних обязан был Загряжскому: «он так кстати подоспел на помощь, что неприятель был отбит назад».
«Оплошность» с той фуражировкой привела к разжалованию в рядовые до конца войны.
14 февраля 1740 г. Высочайшим указом было повелено «всех тех, которые во время прошедшей войны за неисправление должностей своих военным судом осуждены и чинов лишены, всемилостивейшее простить, с возвращением им прежних чинов и отставлением их от службы». Загряжскому предписано было явиться в Петербург в Военную Коллегию «для подлинной отставки» и определения к статским делам.
Но тяжелое наказание и отстранение от военной службы, которой была посвящена вся жизнь, так подействовали на 64-летнего ветерана, что Загряжский подал прошение «от статской службы отставить, ибо я за ранами и слабостью почесть не смогу». 27 мая 1740 г. «для излечения его болезни отпущен в дом на два года», но уже до истечения этого срока он был назначен в Казань губернатором.
21 февраля 1753 г. Загряжский уволен от службы с производством в полные генералы.
А полковника Тютчева Высочайшая амнистия 14 февраля 1740 г. уже не коснулась.
