Ты все такой же сумасбродный, слепой и вкрадчивый...
Крямин обливает грязью не только Пугачева. "Монгольский народ"
(калмыки) для него - трусливый "сброд", "дикая гнусь", способная лишь
грабить "слабых и меньших".
Дело, которому Пугачев и народ отдали так много сил, по словам Крямина,
"ненужная и глупая борьба".
Стреляя в Крямина, Пугачев стрелял в циничного предателя, презренного
негодяя: "Получай же награду свою, собака!"
Известно, однако, что при пленении Пугачева убит никто не был. Но
художнику нужен этот выстрел в несправедливость, подлость. Выстрел,
защищающий благородство помыслов Емельяна.
Так появилась в поэме зловещая фигура Крямина"
Этот вымысел не нарушает тактичности поэта в обращении с историческими
фактами.
Бережно сохраняет Есенин и названия мест, связанных с отдельными
событиями повстанческого движения.
Черемшан, Яик, Иргиз, Сакмара, Волга; Яицкий городок, Таловый умет,
Самара, Оренбург, Казань, Уфа, Оса, Сарапуль, Сарепта, Аральск, Гурьев - все
это пришло в трагедию из исторических документов.
Более того, за каждым эпизодом "Пугачева" стоит реальное событие, описанное в научной литературе.
Начало трагедии - "Появление Пугачева в Яицком городке". Емельян
обращается к старику сторожу:
Слушай, отче! Расскажи мне нежно,
Как живет здесь мудрый наш мужик?
Так же ль он в полях своих прилежно
Цедит молоко соломенное ржи?..
Так же ль мирен труд домохозяек,
Слышен прялки ровный разговор?
Сторож
Нет, прохожий! С этой жизнью Яик
Раздружился с самых давних пор...
. . . . . . . . . . . . . . . .
Всех связали, всех вневолили,
С голоду хоть жри железо.
В книге профессора Н. Фирсова "Пугачевщина" (1-е издание - 1908 год, 2-е - 1921 год) говорится:
"В глухом степном умете... Пугачев приступил к разведкам о положении и
настроении яицкого войска. "Каково живут яицкие казаки?" - спрашивал Пугачев
старика уметчика. "Худо, очень худо жить", - отвечал тот".
В своей книге Н. Фирсов пишет:
"...Внутри империи шаталось много бродячего люда. От безысходной нужды
многие приходили на фабрики и заводы... но, найдя тут еще худшее положение,
чем дома, снова бежали куда-нибудь к раскольникам, на Иргиз или на Яик...
Так создавалась особая, бродяжная Русь..."
Не в этих ли строках ученого исток поэтического монолога того же
старика сторожа:
Русь, Русь! И сколько их таких,
Как в решето просеивающих плоть,
Из края в край в твоих просторах шляется?
Чей голос их зовет,
Вложив светильником им посох в пальцы?
Идут они, идут! Зеленый славя гул,
Купая тело в ветре и в пыли,
Как будто кто сослал их всех на каторгу
Вертеть ногами
Сей шар земли.
Так на основе правды исторической Есенин силой своего таланта создает
правду особого характера - правду поэтическую. Здесь к месту вспомнить
Белинского: "... поэтические характеры могут быть не верны истории, лишь
были бы верны поэзии". Историзм "Пугачева" - поэтический историзм, а не
научный. Это, однако, отнюдь не означает, что Есенин произвольно определяет
реальные связи между событиями, причины того или иного явления. Дело обстоит
как раз наоборот.
"В "Пугачеве" нет никакой общественно-экономической подоплеки, вызвавшей к жизни Пугачевщину", - писал в свое время критик А. Машкин.
Но разве не об общественно-политической подоплеке восстания идет речь,
скажем, в первых эпизодах?
"Стон придавленной черни", "всех связали, всех вневолили", "пашен
суровых житель не найдет, где прикрыть головы", - насилие чиновников, дворян
Екатерины, тюрьмы, ложь, нищета, голод...
Уйти некуда - так всюду... Как же добиться воли, как найти счастье?
Путь один:
Вытащить из сапогов ножи
И всадить их в барские лопатки.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Чтобы колья погромные правили
Над теми, кто грабил и мучил.
К такому решению и приходит Пугачев, чувствуя, что степь уже запалена,
что "уже слышится благовест бунтов, рев крестьян оглашает зенит".
Непосредственным поводом к мятежу послужил, о чем писал еще Пушкин, и
отказ казаков "удержать неожиданный побег" кочевников-калмыков, состоящих на
службе у Екатерины. Есенин не обошел и этого факта, посвятив ему весь второй
эпизод - "Бегство калмыков".
Пугачевский мятеж, по Есенину, имеет классовую природу. "Грозный крик", что "сильней громов", раскатился по степным российским просторам, был криком
мести Екатерине и ее дворянам.
Уже в первом эпизоде трагедии заложена мысль о том, что восстание
созрело, что лишь "нужен тот, кто б первый бросил камень". Сама жизнь, общее
негодование крестьян и подняли на гребень мятежной волны Емельяна.
Дух возмездия, яростный порыв сбросить с плеч ярмо рабства оживают в
монологах Пугачева и его сподвижников. Великая сила народная выплескивается
в ликующие слова:
Треть страны уже в наших руках,
Треть страны мы как войско выставили.
Живое и грозное дыхание народной войны - оно веет со страниц трагедии.
Нет, не зря поэт копался в книгах, искал нужные материалы...
Нет, не зря побывал он в местах, где шумело пугачевское воинство, где
когда-то до неба подымались костры от горящих помещичьих усадеб...
И книги, и то, что открылось поэту на равнинной шири оренбургской
земли, - все стало благодатной почвой для его вдохновения, его поэтической
фантазии...
3
Первые строки трагедии... Уйдя от вражеской погони, Пугачев появляется
в Яицком городке...
Ох, как устал и как болит нога!..
Ржет дорога в жуткое пространство.
К месту здесь вспомнить: "Кони ржут за Сулою..." Как к верному другу, попавшему в беду, обращается Емельян к реке:
Яик, Яик, ты меня звал
Стоном придавленной черни!
И где-то в отдаленье слышится тебе голос великого Святослава, что
"изронил золотое слово, со слезами смешанное": "Дон тебя, князь, кличет и
зовет князей на победу".
И ранний плач Ярославны на забрале в Путивле городе: "О Днепр
Славутич!.."
И достойная речь Игоря Святославича: "О Донец! Немало тебе величия..."
"Слово о полку Игореве"...
Пожалуй, ни одну книгу Есенин так не любил, как это изначальное
творение русского поэтического гения, жемчужное слово нашей древней
литературы.
- Знаете, какое произведение произвело на меня необычайное впечатление?
- говорил он Ивану Розанову. - "Слово о полку Игореве". Я познакомился с ним
очень рано и был совершенно ошеломлен им, ходил как помешанный. Какая
образность!
Читая "Пугачева", все время чувствуешь его внутреннее родство со
"Словом...". Дело тут не в подражании Есенина безвестному певцу Древней
Руси. Родство это определено тем, что дух "Слова..." органично вошел в
поэтическое мироощущение, чувствование автора "Пугачева". Есенину (об этом, на мой взгляд, очень точно пишет Б. Двинянинов в статье, опубликованной в
сборнике "Сергей Есенин", М., "Просвещение", 1967) оказались близкими не
внешние приемы, а диалектика внутреннего видения, художественный метод,
принципы лиро-эпического воплощения замысла.
Внимательный читатель не может не заметить: природа в обоих
произведениях играет активную роль, создает ощущение неохватного простора
русской земли.