Я никогда не видел его отдыхающим. Он или бешено работал, или устраивал какие-то балы, маскарады. Наверное, именно так отдыхал от рояля. Мог придумать себе экстравагантный костюм на вечер – не задумываясь оторвать рукав от смокинга и пришить на его место белый, задолго до всяких Версаче. Половину лица чем-то накрасить. Он был всегда открыт свежим идеям, но чутье и вкус никогда ему не изменяли. Феноменальные чутье и вкус. Ни малейшего намека на вульгарность. Рихтер был абсолютным воплощением творчества и в жизни, и в искусстве. Трудно даже сказать, где он был артистом, а где – самим собой. Наверное, все-таки изначально артистом, недаром он говорил, что сцена притягивает и диктует свои законы.

Подарит ли природа миру еще одного такого музыканта? Она щедра и одаривает людей набором каких-то исходных данных, но всякий ли может с ними справиться? А Рихтер справился.

Как-то в самом начале знакомства он предложил мне перейти на "ты". Сказал:

– Раз люди вместе музицируют, они должны быть на "ты".

– Я не могу говорить вам "ты". Не получится.

И в самом деле не получилось – ни тогда, ни потом, и я не жалею об этом. Меня всегда коробило, когда к нему кто-то обращался: "Слава, ты…" А вот с Ростроповичем, например, который тоже сам предложил "ты", это вышло естественно.

От Рихтера словно исходило какое-то излучение. Я не только на репетициях, не только на сцене с ним общался. Например, мы иногда вместе смотрели кино (он тоже его очень любил). И я ловил себя на том, что смотрю на экран его глазами. Он молчит, ничего не говорит, а я замечаю какие-то невероятные детали, которые сам, без него, поленился бы заметить. Он одним своим присутствием вытягивал из человека максимум. Жить рядом с собой заставлял по-другому – интенсивнее, что ли… Уезжал он на гастроли – и ты начинал скучать. Пусто в Москве. Мы все начинали его ждать. Телефон обрывали Нине Львовне: "Ну, что слышно?.. Когда приедет?.. Как себя чувствует?.. Что сейчас делает?.." И только когда он возвращался, возникало ощущение полной Москвы…

Мы все вечера проводили у него, практически там жили, – либо репетировали, либо играли в игру, которую он в свое время придумал и изготовил по сюжету "Волшебной флейты". Надо было бросать кости и передвигать фишки. Соответственно, были всякие препятствия… Можно было разориться. Вернуться опять на ноль.

Однажды я проигрывал… А по правилам, как оказалось, проигрывающий должен был выпить бутылку красного вина.

– Вино хорошее, – сказал Рихтер. – Ниночка, принесите! Ну, Юра…

Я выпил, продолжил играть дальше и вдруг попал на какой-то номер, который вывел меня вперед с отрывом от всех остальных, намного! Выигрыш – 37 рублей. Нина Львовна говорит:

– Но у нас нет денег.

Он сказал:

– Нина!

После чего она пошла и где-то достала. Я попытался упростить ситуацию:

– Ну неужели мы действительно будем расплачиваться?

Он невероятно разнервничался, такой уж принципиальный человек – вынудил-таки меня взять деньги. Тогда я получил кличку "зверь".

– Ну, это зверь, раз он так у нас выиграл и вино выпил. Зверь!

Постепенно эта кличка перешла в "тигр". И "тигр" уже стал постоянным моим прозвищем. Называл он меня тигром только в хорошем настроении. Впрочем, там, у них дома, у всех были прозвища…

Я помню в предместье Мюнхена замечательную церковь, в которой мы давали концерт. Сохранилась где-то даже фотография: мы сидим в обнимку в артистической, перед нами непочатая бутылка коньяка – мы не пили до концерта.

Я начал нервничать, поскольку скоро надо выходить на сцену, а мы не проверили акустику. Я предлагаю:

– Может, все-таки поиграем что-нибудь?

Он:

– А зачем? Ведь мы уже столько играли.

– Ну, может быть, зал проверим на акустику?

– Мы же ее не изменим!

– А рояль вам не нужно проверить? Хотя бы одну ноту?

– Нет. – И остался за кулисами.

– Ну, а я выйду, хоть несколько нот попробую.

Я стою на сцене и разыгрываюсь. За моей спиной появляется Рихтер, огибает меня и, проходя мимо рояля, не останавливаясь, делает "пам" – всего одну ноту, и уходит. Я говорю:

– В чем дело?

– Вы же сказали, что я должен хоть одну ноту проверить!

На самом деле ему было неважно, на каком инструменте он играет. Потому что он подчинил инструмент себе. И мы всегда в конечном счете слышим, что это играет Рихтер.

Этот человек был невероятным тружеником, до бесконечности оттачивал мастерство. Но мог и не заниматься несколько месяцев. Вообще не прикасаться к роялю… Это называлось депрессией. Но если он начинал!.. Он вел книгу, в которой подсчитывал количество часов своих занятий. Святослав Теофилович считал, что заниматься должен в среднем пять часов в день. И если он сегодня провел за роялем три часа, то завтра будет – семь, чтобы вернуть вчерашний недобор. В конце концов долг у него доходил иногда до сотни часов. И не раз. Я свидетель, бывали такие дни, когда он занимался действительно с утра до ночи с коротким перерывом на еду. До глубокой, глубокой ночи, порой по двенадцать часов в сутки.

Его девиз в жизни был – преодоление самого себя. Он любил поставить себе какую-нибудь трудную задачу. Обойти Москву по Садовому кольцу или пешком дойти до Звенигорода, например. Эти задачи он обязательно пунктуально выполнял.

А были и смешные состязания. Однажды у него на даче устроили конкурс, кто больше съест пельменей. Участвовали Олег Каган, Андрюша Гаврилов, я, Митя Дорлиак, Таня Дорлиак, Нина Львовна и сам Маэстро. Я сдался первым. Помню также, что Андрюше Гаврилову было очень плохо, и он в невменяемом состоянии улегся на диван вместе с собакой. …Странные вещи иногда вспоминаются…

Маэстро невероятно любил дурачиться. Как ребенок! Так искренне воспринимал музыку, вообще искусство. Мог прослезиться от красивой мелодии, от ее совершенства. Однажды я вошел в комнату, где он занимался, а он говорит:

– Хотите, я вам сыграю один божественный этюд Шопена? Все-таки какой он гений!

И сыграл мне Этюд ми-бемоль минор со сплошными отклонениями и модуляциями. Действительно, невероятное произведение! Совершенство! Это была щемящая музыка, тревожащая душу.

Когда прозвучал последний аккорд, Рихтер снял очки, и я увидел, что у него текут слезы.

Моя последняя с ним встреча состоялась всего за несколько дней до его смерти. Он только что прилетел из Парижа, хотя в принципе предпочитал не летать. Объяснял это тем, что ему становится не по себе, когда он не чувствует скорости встречного ветра. Я не знал, что он в Москве уже несколько дней, на даче. То есть в трехстах метрах от меня. И когда мне уже надо было на следующий день улетать в Италию на гастроли, я неожиданно узнал, что он здесь. И тут же позвонил. Подошла Нина Львовна, и я сказал, что завтра улетаю, что сейчас у меня встреча и так далее.

– А Маэстро на даче?

– Да, обязательно приходите, он здесь.

Я тут же примчался, мы встретились, он был такой слабенький, худой, но весь собранный какой-то. Удивительно, что его привычное выражение лица сохранилось. И когда он уже умер, тоже. Такое наполненное чувством собственного достоинства лицо. Лицо, которое он "носил" до самой смерти.

В тот день он спросил:

– У вас есть машина? Если вы свободны, давайте проедем по окрестностям и посмотрим деревенские церкви.

И мы поехали. Нина Львовна решила отправиться вместе с нами. Катались мы больше двух часов. Святослав Теофилович просил двигаться не быстро, не более 30 км в час. На большой скорости ему становилось некомфортно, он начинал нервничать.

Мы посмотрели несколько церквей. Я открывал окно, подъезжал к церкви, он долго смотрел, не выходя из машины, потом мы отъезжали к следующей, в другую деревню.