Герцог матерился вовсю, глядя на царившее в городе запустение. То тут то там попадались слабые подобия баррикад, под стенами свалены кучи камней, на улицах полно солдат, останавливающих каждого, кто казался им подозрительным. А подозрительными им казались все, кто появлялся на улице.

– Надо ж так, – возмущался герцог, – к себе домой пробираюсь, словно воришка.

– Подожди, – весело отвечал Гробовщик, – это только начало. Скоро до ветру будешь бегать с мечом и под охраной.

Он тоже был недоволен увиденным, но сохранил внешнее спокойствие.

– Помнишь? – кивнул Следопыт в сторону строения на углу боковой улицы.

– Еще бы, – ответил я, – каждый раз, обращаясь ко мне, напоминаете. – Вон он, тот дом, что подарил мне имя.

– Не хочешь зайти хозяев проведать? – спросил Следопыт, сдерживая смех.

– Я нет. Ты бы у Трески лучше спросил.

– Заткнитесь, пожалуйста! – прорычал герцог.

Может, именно это и удержало Следопыта от ненужных вопросов и тяжких для нас воспоминаний. Но, наверное, Треска и так вспомнил бы все, нелегко забыть место, где тебя чуть не лишили жизни. Вспомнил бы, если бы был здесь. Мне его не хватает. Никогда не думал, что буду скучать по его рыбацким байкам и великому множеству легенд, коими он нас щедро потчевал.

Сад у задней двери домика герцога размером с половину города, и, если бы не Гробовщик, тянувший меня за руку, я бы в нем точно заблудился.

Герцог остановился, посмотрел на забитые наглухо окна, почесал голову и еще раз взглянул наверх. Мотнув головой, стряхнул сомнения и, подойдя к двери, тихо постучал. Мы стояли не шевелясь и напряженно вслушивались в то, что происходит за дверью. А за дверью была тишина. Герцог постучал громче. Никто не отозвался.

И тут с ним случился припадок, он бросился на дверь и принялся колотить в нее всеми конечностями. Он колотил дверь, отскакивал в сторону, наклонял голову, выпускал из ушей дым, и как бык снова и снова бросался на нее. Наконец послышалось недовольное бурчание и шарканье старческих ног. Малюсенькое окошко в двери приоткрылось, выпустив в ночь полоску света. В образовавшейся щели показался глаз.

– Кто тут? – спросил слабый шамкающий голос.

– Это я, Марно, открывай! – облегченно выдохнул герцог, оглядывая повреждения, нанесенные и полученные в схватке с дверью. На мой взгляд, он пострадал сильнее, дверь же отделалась легким испугом.

– Ваша светлость?

Защелкали запоры, и дверь приоткрылась настолько, что туда смог протиснуться только герцог.

Я сделал шаг вперед, но дверь тут же захлопнулась. Я чуть не завыл. Вот каков наш герцог, пришел домой, и больше ничего не надо. Остальные пусть на улице сидят или сразу первому патрулю сдаются.

Я слышал, как удалялись шаги. Слышал, как они смолкли. Я стоял, не в силах поверить, что нас попросту кинули тут на растерзание стражи. Нас немного, но ропот, производимый нашими возмущенными голосами, должно быть, слышали на другом конце города.

Наконец дверь скрипнула и распахнулась. В проеме появился герцог.

– Ну и что вы стоите? – улыбаясь, спросил он. – Давайте внутрь! – Отойдя чуть в сторону, он радушно поклонился нам.

Уговаривать нас не пришлось, и мы влетели в замок. Повсюду горели факелы и лампы. После темноты улицы и лесной грязи ухоженный дворец герцога казался райским местом. Нас провели в огромный зал, где на гигантском столе уже стояла дымящаяся еда и ароматное вино.

Вот это я понимаю! Вот это герцог нам удружил. Вот ради этого изобилия можно было и болота вытерпеть. Так вот что значит жизнь аристократа, жизнь на широкую ногу. Я тоже так хочу, но не по рангу мне торопливые слуги и услужливые повара.

За столом прислуживал старик. Он ходил медленно. Но везде успевал. Он успевал подливать вина, подставлял новые яства и при этом глотал слезы.

– Оставь, Марно! – сказал герцог, взяв его за руку. – Они к этому не привыкли. Разве что некоторые. – Он взглянул на развалившегося в широком кресле Гробовщика. – Иди, отдохни!

– Нет, ваша милость, – ответил старик и жалобно всхлипнул. – Я не уйду. Он ведь не ушел.

– Нет, – сказал герцог, – он не ушел. Он был со мной до последнего. И ты будешь со мной. Я обещаю тебе! Но нам надо обсудить наше положение. Я доверяю тебе, но даже ты не должен слышать, что будет тут сказано.

– Как прикажете, – поклонился старик, его спина жалобно хрустнула. – Как прикажете, – повторил он, выпрямившись, – но если что, я буду за дверью.

– Хорошо, – сказал герцог и похлопал его по руке. – Мой слуга, – пояснил герцог, – тот, что погиб на болотах, его сын.

Все понимающе закивали, хотя вряд ли кто представлял, что значит потерять сына, и родни-то у многих не было, не то что детей. А уж коли была, то жадная, как у Гробовщика, или злобная, как у меня.

– Ну и что будем делать? – у всех спросил герцог.

– Для начала, – за всех ответил я, – есть предложение напиться хорошенько.

Никто не возражал, наоборот, все с воодушевлением восприняли мои слова, и даже герцог сдержанно улыбнулся. Я хотел напиться, хотел дать выход всему тому, что накопилось за это время, хотел заглушить в себе боль от потерь и неудач. Но я не подозревал, что попойка перерастет в многодневный, жестокий запой.

Винные погреба герцога почти бесконечны и целиком отданы в наше распоряжение. Герцог старался от нас не отставать, да где ему, с его нежным аристократическим желудком да без той практики, что бывала у нас. Ему первому и надоело пить.

Сначала он не появился утром, вернее, когда мы проснулись прямо за столом, а некоторые, особо налегавшие на вино, и под столом, его попросту нигде не было.

Не пойду же я его искать, да и зачем – вон в углу стоят кувшины, еще полные, ждут своего часа. Я встал, доплелся до угла, размял затекшее тело и влил в себя лошадиную дозу красного, слегка сладковатого вина. Потом, подхватив столько кувшинов, сколько смог унести, вернулся к столу. Этого, конечно, не хватит на весь день, да ничего, еще схожу. Иногда полезно вставать и делать физические упражнения, а то еще форму потеряю. Постепенно все приходили в себя, и каждый, вновь очухивающийся повторял мои действия.

– Все встали? – спросил герцог, стоя в дверях.

Он был выбрит, в свежей дорогой одежде и благоухал так, что меня начало выворачивать. Но ему-то все равно, ему плевать на мои ощущения и мои чувства, и он, подойдя, уселся аккурат напротив меня.

– Ну и сколько вы будете пить? – спросил он.

– Пока не кончатся твои запасы, – заплетающимся языком ответил я. – А как кончатся, так пойдем закупать. – Я икнул.

– Тебе не интересно, что творится снаружи? – морщась, спросил он.

Вот гад, зачем спрашивать? Уж лучше бы песню спел или так потрепался, а то вопросы. Для ответа надо напрягать мозги, а у меня они малость нерабочие.

– Нет, – ответил я и отхлебнул из кувшина.

– Ладно. – Он отодвинул кувшин, чтоб лучше меня видеть. – Тогда скажи мне, что ты собираешься делать?

– Пить! – ответил я. – Тебе бы тоже не помешало. – А то вон какой ты красивый, на твою трезвую рожу смотреть противно. Меня уже тошнит. На-ка, выпей! – Я протянул ему стоящий без дела позолоченный кубок.

– Не хочу! – Он выбил его из моих рук.

Вино расплескалось по столу и густой массой медленно начало стекать на пол.

«Как кровь, – подумал я. – Наша кровь».

Герцог поморщился:

– Надо что-то делать, Медный. Надо!

– Что делать?

Не хочу я ничего делать. Что пристал?

– Вы же солдаты, – напомнил он, – солдаты армии его величества.

Я молчал, глядя на муху, вползающую в мой серебряный кубок. Ей тоже выпить охота. Допекли ее небось дома маленькие мушата да жена, все ей мало.

– Ты солдат, Медный.

Опять он за свое.

– Какой я, к чертовой бабушке, солдат, – проговорил я, достаточно протрезвев. – Солдат армии его величества! Ха! Ну где она, эта армия? Нет ее и не будет! Больше не будет. – Я опять икнул, но на сей раз не дал отрыжке вырваться наружу.