Грамаль оказался весьма беспокойным старикашкой. Он без конца ворочался, стонал и, совершенно забыв о гигиене, испражнялся прямо под себя. За что и получал по зубам. Вскоре его лицо напоминало тарелку с кровавой кашей. Но никто не узнает об этом, на последней ночевке мы помыли его, стерли запекшуюся кровь и слегка приодели. Оказалось, все не так страшно, выглядит он вполне прилично. Ну синяки, ну шишки, так брали-то его с боем. А если эта сволочь начнет рассказывать, как с ним обращались, – получит еще.

Едва повозка с Грамалем въехала в ворота, к нам бросилась толпа народу. Генерал лично пожал мне руку, свободной рукой поглаживая себе лысину и млея от удовольствия. Капитан расчувствовался. Он долго всех обнимал, хлопал по плечам и, размахивая перед нашими лицами огромным кулаком, кричал, какие мы молодцы. Толпа бесновалась и славила бесстрашных солдат его величества.

А вот я не радовался. Проходя сквозь толпу, я слышал, что именно они пели, и от этого становилось дурно. Бесстрашные! Чушь собачья. Мы-то бесстрашные? У меня вон коленки трясутся и мутит со страху, того и гляди, брошу все и побегу в лес прятаться. Или как в детстве, под кровать, там ни один страх не найдет. Хотя лучше на кровать, спать жутко хочется.

Я спал два дня, не просыпаясь. На третье утро, разлепив глаза, увидел на стуле, рядом с кроватью, новенький мундир с медалью на лацкане. Твою мать!

Это чего это я, с усталости койку перепутал? Вот черт, вернется хозяин – зароет. Ладно, без паники, чей он хоть, а то, может, договоримся, будить же не стали.

Я сел, тупо глядя на сверкающий пуговицами китель. Я перепутал койки. Капельки холодного пота собирались на спине в широкий ручеек. Три галочки на предплечье, жалкое подобие погон на плечах. Сержант, чье место я занял, меня убьет. Маленький кусочек украшенной вензелем бумаги торчит из нагрудного кармана. Наградная! Может, меня простят? Я осторожно, двумя пальцами, за уголок извлек бумагу и развернул ее.

Пару минут я покрывался потом, читая мелкие штабные закорючки. Пару минут после этого приходил в себя. А еще пара минут ушла на то, чтобы унять смех, разобравший меня вместо исчезнувшего страха. Мой! Это мой мундир висит на стуле. И койки я не путал. Это мое. Я теперь сержант и медаль имею. Поев, побрившись и снова поев, я совершил вылазку.

Ну не мог я не надеть новенький, сверкающий пуговицами и позолоченными лычками мундир. Солнце припекает совсем не по-осеннему, птички поют, и жизнь прекрасна, когда в желудке есть место для вина.

– Эй, капрал, а ну-ка поди сюда! – окликнул меня веселый, до боли знакомый голос.

Я повернулся на пятках начищенных кем-то сапог и, выставив напоказ лычки, встретился с Молотом взглядом. Он поперхнулся. Его рот открылся, а взгляд, лишь мельком скользнув по моему сияющему лицу, вцепился в знаки отличия.

– Это что еще такое? – прохрипел он, ставя на сбитый из неструганых досок стол кружку. – Ты что, совсем охренел? А ну, сымай мундир, пока начальство не увидело!

– И не подумаю. – Я надул губы.

С чего бы это вдруг я должен снимать собственный мундир? Не дождется, если, конечно, не снимет силой.

– Да ты что? – Он поднялся. – Снимай, тебе говорю! Не как командир говорю, как брат. Знаешь что с самозванцами делают?

– Доброе утро, сержант, – отсалютовал мне шедший мимо Окорок. – Как спалось?

– Да вы что? – Молот побагровел. – Совсем мозгов лишились? Ну ладно этот – мальчишка, но ты, Окорок, тебе ли не знать, что с ним будет.

– А что с ним будет? – Окорок остановился и вытаращил глаза. – Ну ответственности больше станет, людей под команду добавят. И жалованья подкинут поболе моего раза в два, – грустно добавил он.

– Не заставляй меня делать это силой, сымай сам! – взревел Молот.

Я не шелохнулся.

– Святые ляжки, мой-то тебе зачем? – зажимая ворот мундира руками, вскрикнул Окорок.

– Ладно, – Молот встал. – Метис, помоги-ка мне образумить этого недоумка.

– Да пошли вы! – пискнул Окорок и удрал.

Я остался в одиночестве. Молот обходил меня справа, Метис – слева. Против двух скал в живом обличье у меня никаких шансов. Да и против одного, любого из них, тоже. Я отскочил назад и вытащил из кармана бумагу.

– На, – гордо произнес я, – почитай! Только внимательно читай и платочком запасись, еще прослезишься.

Молот взял листок и погрузился в чтение. Метис по-прежнему стоял, плотоядно глядя на меня, и разминал кулаки. Меня это пугало. Метис – безмозглое орудие в руках Молота, но не дай бог встретиться с ним в темном переулке. Он никогда не думает, ему просто нечем да и незачем утруждать себя подобным занятием, но кости он ломает отменно. Ломая кости, он и дослужился до лейтенанта. А став офицером, сдружился с Молотом и забросил службу. И пока Молот читал, Метис не сводил с меня взгляда.

Молот читал внимательно и очень медленно, и чем дольше он читал, тем кровожаднее становился Метис. Точно руки ломать будет, он уже выбрал какую. Наконец мой брат просиял и вернул ее мне.

– Ну ты, братишка, даешь! – качая головой, проговорил он. – Стоит тебя на день оставить, так ты либо выкрасишься, либо отличишься. Что ж, поздравляю! – Его огромные руки сдавили меня. – С тебя выпивка!

Я пожал плечами. Выпивка – это само собой, кто ж упустит возможность выпить за чужой счет, да еще при таком поводе? Я и сам не прочь поставить.

– И раз уж ты такой герой, у меня для тебя сюрприз. Завтра приезжают Шепот с Аделью. Ну как, ты рад?

Ага, рад, как утопленник рад тому, что утонул в песчаном месте. Хороши же у него сюрпризы, мог бы для разнообразия приятное что-нибудь сказать. Нашли же время приезжать. Подождали бы немного, вот отправим Грамаля, тогда пожалуйста.

Я потрогал медальон на груди и, пообещав завтра отметить лычки, удалился.

Не понимаю, за что мне все это? Звание, награда, всеобщее внимание, как будто я лично Грамаля схватил. Если уж на то пошло, то все это должно было свалиться на Треску. Это он врезал Грамалю мечом и спеленал его как младенца. Это его заслуга, а я гулял и свежим воздухом дышал. Так за что? Я же теперь шагу не могу ступить, чтобы за спиной не услышать шепот: «Смотри, смотри, вон идет, это он Грамаля поймал». Теперь каждая тварь будет следить за мной и ждать чего-нибудь в том же духе, ну а я, если их надежд не оправдаю, в лучшем случае буду разжалован в рядовые. За что?

К вечеру все прояснилось. Пока я мирно спал в казарме, Треска под большим секретом поведал Трепе, как я геройски дрался. А чуть позже Трепа и сам вспомнил пару интересных подробностей.

Самое удивительное, что болтун и сам верил в то, чего не то что не видел, но даже и не было. Он расписывал поимку мага на каждом углу, каждому, кто был готов его слушать, и с каждым повторением она расцветала новыми красками, а мое участие становилось все более весомым. Если так дальше пойдет, то дня через два я один одолею всю охрану Грамаля и поймаю этого старого пердуна, а все остальные в это время в картишки будут дуться. А что убитых столько, так это они поскользнулись или от медвежьей болезни концы отдали. А может, и я их ненароком зацепил. И никто не станет слушать ни меня, ни остальных, кричащих о причастности к этому. Но никто и не думал кричать, оставив все сомнительные удовольствия от победы мне.

Впрочем, зря я ною, и в положении героя есть свои плюсы, единовременное денежное пособие, например. И сержанты теперь не смотрят свысока и не отправят на кухню лук чистить, а капралы, так те вообще разбегаются. О рядовых я молчу, самый страшный для них человек-капрал, а сержант уже полубог, офицеров же они видят только в кошмарах. И невдомек им, бедным, что я тоже был рядовым совсем недавно.

А уж как действует новый сержантский мундир на женщин, я и представить боюсь. Надо бы увольнительную в город выпросить, опробовать его на тамошних красотках и медаль надо нацепить. Обязательно! Они, женщины, на всякие там висюльки сильно падки. Эх, чую, все бабы будут мои, другая солдатня там может не появляться, ничего им не обломится. Все же неплохо быть героем. Спасибо, Треска!