— Все задания, данные мне, я старался выполнить как можно точнее... — показал Пауэрс. — Сам нанес на карту аэродром, который не был отмечен на полетной карте. Определил координаты этого аэродрома... Под собой увидел несколько больших резервуаров, которые принял за нефтехранилища, и пометил это на карте... Пролетая над районом, я увидел большой застроенный участок с крупными зданиями. Что это за здания, я визуально определить не мог. В этом месте я записал, что там застроен большой район. Это то самое место, которым Шелтон особенно интересовался.

...Оставив позади Ташкент, а затем Сырдарью, Пауэрс пролетел вдоль берега Аральского моря и повернул вправо. Прошел над городами Троицком, Челябинском. Над одним из пунктов сделал поворот на 12°, чтобы пролететь над объектом, отмеченным на карте Шелтоном. Выполнив эту часть задания, Пауэрс в соответствии с маршрутом повернул вправо на 60° и пролетел в этом направлении примерно 20 миль.

Пауэрс тогда не знал, что с момента вторжения в советское воздушное пространство его самолет находился под неослабным наблюдением частей противовоздушной обороны СССР. Когда У-2 оказался на расстоянии более двух тысяч километров от места пересечения им границы и весь характер полета указывал на его разведывательные цели, советские ракетчики в соответствии с приказом, отданным правительством, в 8 часов 53 минуты первой же ракетой сбили самолет Пауэрса.

В кратком, по-военному четком рапорте командир подразделения Советской Армии, сбившего американский самолет, писал:

А вот свидетельство Пауэрса о завершающем этапе полета:

— В районе Свердловска, примерно на высоте шестидесяти восьми тысяч футов, я произвел поворот самолета и летел приблизительно около одной минуты по прямому курсу. Потом я услышал или, может быть, даже почувствовал какой-то глухой взрыв. Мне казалось, что этот взрыв произошел где-то сзади. Я не мог воспользоваться катапультирующим устройством из-за сил, возникших в падающем самолете... Тогда я открыл фонарь и освободил пристяжные ремни... Парашют открылся автоматически, сразу же после того как я покинул самолет. Тогда я был на высоте приблизительно четырнадцати тысяч футов... Я не успел включить кнопки и рычаги для уничтожения самолета. Для этого не было времени.

ЦРУ требует: если шпион попался, он должен покончить жизнь самоубийством. Полковник Шелтон требовал того же: взорвать самолет, пустить в действие смертоносную иглу, дабы сохранить тайну У-2 и его оборудования. Однако инстинкт самосохранения оказался сильнее наставлений деятелей ЦРУ, четыре года обучавших Пауэрса. Шпион не торопился уходить из жизни, хотя и не был уверен в том, что когда-нибудь сможет получить лежавшие в банке доллары.

Естественно, хозяева Пауэрса не могли примириться с таким финалом. Известный военный обозреватель США Болдуин в статье, опубликованной 9 мая 1960 года в газете «Нью-Йорк тайме», осуждал не шпионаж вообще, а только неудавшийся шпионаж; возмущался не самим фактом шпионажа, а поведением пилота сбитого самолета, который не выполнил точного и недвусмысленного приказания — покончить с собой, если дела пойдут не так, как планировало ЦРУ.

О том, как развивались дальнейшие события, рассказывает один из очевидцев и их участник шофер Леонид Алексеевич Чужакин.

— Утром 1 мая 1960 года, — показывал он на суде, — я на легковой автомашине выехал в соседнюю деревню и по возвращении обратно, примерно в 11 часов по местному времени, услышал взрыв. Заметив стоящего недалеко Сурина, я остановил возле него машину и спросил, что случилось. Он показал вверх, и я заметил в воздухе парашютиста.

Мы направили машину к ожидаемому месту приземления парашютиста, помогли парашютисту освободиться от парашюта, шлемофона, перчаток. Он нам ответил на непонятном для нас языке. Это нас сразу насторожило. Заметив у него длинноствольный пистолет, мы сразу его обезоружили и решили передать органам госбезопасности. Когда мы усаживали парашютиста в машину, то спросили, сколько было летчиков, показав пальцами, — двое или один. Летчик показал, что он был один.

17 августа 1960 года в Колонном зале Дома Союзов начался судебный процесс над летчиком-шпионом Ф. Пауэрсом. В зале — представители трудящихся столицы, государственные и общественные деятели ряда стран, советские и иностранные журналисты, юристы из Англии, США, Франции и многих других стран, а также члены дипломатического корпуса и военные атташе зарубежных стран, аккредитованные в Москве.

В специально отведенной ложе сидели отец, мать, жена Пауэрса и сопровождавший их из США адвокат.

Процесс привлек к себе внимание миллионов людей на всем земном шаре. И это понятно. Ведь на скамье подсудимых, рядом с Френсисом Пауэрсом, незримо находились организаторы и вдохновители преступления — руководители ЦРУ.

В первые дни после задержания Пауэрса различные правительственные ведомства США, в том числе и государственный департамент, публиковали исключающие друг друга заявления, преследовавшие одну цель — категорически опровергнуть шпионский характер полета У-2. Дело изображалось так, будто Пауэрс, «изучая атмосферные условия и порывы ветра на больших высотах» в районе озера Ван, сбился с курса и «случайно» оказался в воздушном пространстве СССР. Одновременно американские руководители негодовали по поводу «чудовищных» обвинений в шпионаже.

Сознательная фальсификация событий не имела своей целью облегчить участь провалившегося шпиона. Не его судьба их волновала. Правящие круги Соединенных Штатов любой ценой стремились успокоить возмущенное общественное мнение и вместе с тем отвести удар от себя. Однако эти старания были напрасны.

Уже 7 мая 1960 года государственный департамент признал, что самолет У-2 «предпринял полет над советской территорией, чтобы попытаться получить информацию» разведывательного характера. Несколько позднее, давая показания в сенатской комиссии по иностранным делам конгресса США, государственный секретарь Гертер вынужден был признать:

«1 мая произошел провал разведывательной операции... Программа полетов У-2 представляла собой важное и эффективное усилие в области разведки... Обстоятельства потребовали от нас предпринять эти шпионские действия... Пришлось признать, что этот полет состоялся, что он был разведывательным... Я одобрил его как часть всей программы...»

Гертер сослался на то, что шпионские полеты производились по личному указанию президента США.

11 мая 1960 года Эйзенхауэр в своем выступлении целиком одобрил заявление Гертера. Он сказал, что шпионская деятельность «неприятна, но жизненно необходима» для США, и ратовал за сбор военной информации «любыми возможными способами».

Позднее из американских источников стало известно, что разведывательный подкомитет «секретного комитета по внезапному нападению», созданный президентом Эйзенхауэром, уже в середине 50-х годов располагал фотоаппаратурой, позволявшей делать снимки с большой высоты. Не хватало только специального высотного самолета. И он был создан.