Лев обитает в крошечной задней комнатушке в большой гасиенде в Сан-Мигель-Регла. Кажется, он в полной безопасности на этом пустынном форпосте, куда заглядывают лишь грифы: стены высокие, у окна караулит Лоренцо. Супруги Ландерос здесь почти не бывают; по крайней мере, и семейство, и слуг попросили не ходить в заднюю часть дома. Вокруг ни одной женщины; комнаты, в которых обитают Ван, Лев и Лоренцо, похожи на ящики огромного комода: вокруг кроватей валяются записные книжки, пистолеты, ботинки и чернильницы. Если Лев прогостит тут еще какое-то время, то просто утонет в море своих бумаг.

Здешний воздух бодрит Льва, и каждое утро он подолгу гуляет по пустым дорогам. Он полюбил кактусы: насчитал сотни разновидностей, обитающих в сухих лощинах. К ужасу Вана, он их выкапывает, заворачивает в мешковину и на плечах несет домой. Вроде бы хочет разбить сад из этих странных щетинистых растений. Ван тоже щетинится. Наверно, скучает по «Золотой сережке».

Обратно ехали даже медленнее; Сезар буквально засыпал за рулем. Не прибавляло прыти и предстоящее объяснение с Натальей; маленький бульдог, жадно принюхивающийся, чтобы понять, куда же делся хозяин. Придется ей сказать, что Лев пока не собирается возвращаться. Он вовсе ее не забыл; просто слишком любит жизнь во всей ее полноте. Удивительный пример для любого бесприютного скитальца: изгнанный отовсюду, кроме безлюдной пустыни, заявляет, что ему нравятся кактусы.

Делать в доме почти нечего. Разве что готовить для томящихся от безделья охранников и Натальи, которая почти ничего не ест. Вот уже полтора месяца она питается лишь фанодормом и водой с лимонным соком. Ежедневно в два часа ставит свои черные туфли у кровати, точно два автомобильчика, и ложится прямо в одежде, чтобы как-то пережить остаток дня.

Одна из новостей, которые нужно было сообщить Льву, — визит Джозефа Хансена, американского троцкиста. Наталья возлагает на него большие надежды: говорит, что больше всего на свете Лев любит свою работу. Теперь же, с приездом Хансена, наверняка вернется в Мехико.

Вернулся Лев, как и предполагали, и вместе с ним его море бумаг. Ван целый день переносит на бумагу записи с восковых цилиндров, пока Лев наговаривает новые. Перепечатки, которым не видно конца и краю, прерываются только на учебную тревогу.

Дом бурлит, точно суп: Диего хочет, чтобы мистер Хансен с женой Ребой жили в смежных комнатах. Теперь всем охранникам придется тесниться в одной крохотной комнатушке — если, конечно, никто не захочет разделить постель со старой Перпетуей, которая храпит, как боров. Горничные устроили во дворе под инжиром соломенную постель, чтобы ночью хоть немного отдохнуть.

Наплыв гостей и крайние меры предосторожности сплотили слуг в одну большую семью. Угроза реальна, это легко понять, но не так-то просто смириться. Белен и Кармен Альба не могут навещать матерей. Двери открываются редко; даже поход на рынок должен совпадать со сменой караула, чтобы не мешать Льву работать. Ван больше не ходит по вечерам в таверну. Охранники спят с пистолетами за поясом: любой стук в дверь может таить опасность. Летняя жара спала, и все уже не так, как прежде.

Приехал Джозеф Хансен с женой Ребой. Лев и Джо так обрадовались встрече, что проговорили ночь напролет. Реба помогла приготовить дополнительные постели — матрасы на полу комнатушки, в которой теперь в свободное от дежурства время будут спать пятеро мужчин. Реба горячо извинялась и сказала, что готова лечь в комнате Перпетуи. Диего не предупредил ее, сколько человек уже живет в доме, вероятно потому, что сам не потрудился это заметить. Она чуть не плакала. «А завтра вам придется нас всех кормить. Вы, должно быть, устали спасать этих мужчин, которые спасают мир».

Хансен хочет написать биографию Льва. В таком случае эти записки уже не понадобятся. Мистер Хансен более сведущ в политике и, вне всякого сомнения, передаст разговоры объективнее, без тяги невежи повара к жареному и соленому. История переходит в умелые руки.

Как бы то ни было, в том, чтобы писать, приспосабливаясь к чужим требованиям, приятного мало. Необходимо отметить: автор понимает, что это задание было любезностью, за которую он благодарен. Но условия его связывали по рукам и ногам. Дневник, предназначенный для чужих глаз, — не рассказ, а донос.

Фрида.

Кармен Фрида Кало де Ривера, если быть точным. И Ван.

Обнаружены спящими на тюфяке под инжиром, где обычно отдыхают служанки, но сегодня их в честь национального праздника отпустили по домам.

Исключительно для истории: парочка лежала, сплетя руки и ноги; его огромная белая рука накрывала ее крошечное изогнутое тело. Ее черные волосы окутали обоих, пустив корни в ложе, как будто эти двое были единым растением. Они спали спокойно и крепко, не подозревая, что на них смотрит свидетель, который вечером выпил пива в честь Дня независимости и вышел тайком отлить в клумбу с геранью. Любовники не догадывались, что их застали. Видимо, они до сих пор об этом не знают. Наблюдение занесено в дневник. В доме, похоже, все взбесились, точно собаки, которых держат взаперти.

Комиссия Дьюи официально признала Льва невиновным по всем пунктам обвинений, выдвинутых на процессе в Москве. Спустя несколько месяцев, потраченных на рассмотрение дела, они вынесли письменное заключение для всего света. Разумеется, Сталин по-прежнему жаждет его крови, более чем когда-либо. А европейские и американские газеты, кричавшие о вине Троцкого, едва обмолвились о Комиссии Дьюи. Диего говорит, что гринго с опаской поглядывают на Гитлера, в особенности сейчас, из-за аншлюса[155] и создания политической коалиции — «оси Берлин — Рим — Токио». Утверждает, что в случае войны Англия и Америка захотят, чтобы Россия приняла их сторону. Поэтому ни за что не признают, что Троцкий прав, а Сталин — чудовище. Это чудовище им еще пригодится.

Но все же тучи рассеялись, и как раз вовремя — ко дню рождения Льва и годовщине Октябрьской революции. Ривера закатили пир на весь мир, позвали музыкантов с маримбами; во дворе и в доме яблоку было негде упасть. Охранники едва не лопнули от волнения. Среди гостей — уже не художники-коммунисты, но простые крестьяне, мужчины в белых брюках и гуарачах, члены профсоюзов, которые поддерживают Льва. Женщины входили, робко склонив голову, так что косы едва не подметали мощенный камнем двор. Некоторые принесли в подарок живых цыплят, ноги которых были аккуратно связаны пеньковой веревкой. Но готовить угощение к празднику начали за неделю.

Сеньора Фрида была неотразима в золотой теуанской блузке, зеленой юбке и синей шали. Она привезла с собой огромный бумажный сверток, в котором оказался автопортрет — подарок Льву на день рождения. Но отчего-то в праздничной суете так и не отдала. Гости уже спали на стульях и подоконниках; уже светало, когда хозяйка заглянула на кухню и спросила:

— Ради Петрограда, объясните мне кто-нибудь, почему, черт побери, мы празднуем день Октябрьской революции седьмого ноября?

— Белен задала Вану тот же вопрос. Очевидно, у русского пролетариата ушло больше месяца, чтобы сбросить иго, длившееся семь веков.

— Диего говорит, чтобы ты шел спать. Он считает, что негоже заставлять слуг дольше одного дня готовить столько блюд, чтобы поздравить десять миллионов голодающих крестьян.

— Не беспокойтесь, все остальные угнетенные повара давным-давно легли спать. Я мыл котелки из-под шоколада. Кстати, мне неловко об этом говорить, но приготовления начались за неделю. А чего ждал Диего? Чтобы вы сами все сделали?

Она осторожно уселась на деревянный стул возле желтого стола, точно канарейка на насест.

— Ох, Соли. Ты же знаешь, мы с этой жабой можем ругаться по любому дурацкому поводу.

— Не говоря уже о том, о чем он не знает.

Тут вы подняли глаза, посмотрели, точно испуганный ребенок, и вцепились в шаль, словно она способна вас защитить от призрака или пули. Так странно было вас напугать. «Когда человечество истощено, оно создает новых врагов», — утверждает Лев. Жестокость стихийна. «Главная наша задача — двигаться вперед».