Против такихто мужиковгорланов должен был ратовать Дионисий в своем монастырском обществе. Монастырское устройство того времени, в общих чертах, было таково: главное лицо, архимандрит, ведал церкви, в церквах образа и книги, сосуды и всякую церковную казну; келарь ведал монастырь, всякое монастырское строение, вотчины, денежную казну, вкладные деньги, платье и всякую рухлядь, деньги кормовые и кружечные, за свечи и за мед, сбирал всякие доходы. В неопределенное время, по согласию братии, в монастырях бывали соборы, на которых происходили выборы в конюшие, чашники, житничные, подкеларники, сушильные, по селам на приказы и во всякие монастырские службы; на этих же соборах определялись раскладки оброков на крестьян. Все приговоры собора записывались в книгу, которая хранилась в монастырской казне. Келарю предоставлено было право суда между братьею, служками, служебниками и крестьянами; большие дела судные и сыскные вершил он с архимандритом, казначеем и соборными старцами вместе; если же которого судного дела одним им вершить было нельзя, то это дело решалось на всем черном соборе, по совету со всею братьею. Легко понять, какое значение при таком устройстве мог иметь келарь, заведывавший всеми материальными интересами, какую сильную партию он мог себе составить, какие приобрести средства противиться архимандриту, когда тот напоминал о духовных интересах,

Мы видели, как в бедственное время Дионисий умел возбудить духовные интересы и сделать из своего монастыря успокоительную обитель скорбящим; но когда беда прошла, материальные интересы взяли верх, и святая ревность архимандрита встретила сильное сопротивление: мужикигорланы никак не хотели дать ему воли на доброе устроение монастыря, и сделали то, что монастырь, приобретший, благодаря Дионисию, такое высокое значение в Смутное время, возбудил к себе вражду многие во время мира: затеяно было множество споров с окольными людьми, землевладельцами, горожанами, крестьянами, искали в судах, поклепавши напрасно в деньгах, землях, крестьянах, искали именем чудотворца Сергия, а брали не в монастырь, но родственникам своим села и деревни устраивали; разгневили и самого государя, потому что брали в городах посадских людей и сажали их в монастырских слободах на житье. Монастырские слуги били и грабили на дорогах, когда ж приезжали в монастырь дети боярские или слуги знатных людей с жалобами, что монастырь вывел изза них крестьян и холопей на свои земли, то им давали управные грамоты, но прежде посылали перевести их холопей и крестьян в другие монастырские вотчины, и когда истцы приедут с управными грамотами, то им показывают пустые дворы.

Дионисий умолял со слезами удерживаться от таких поступков, но понапрасну: мужикигорланы брали верх. Бесстрашный на площади среди мятущегося народа, Дионисий был необыкновенно кроток и ласков в отношении к управляемым. При тогдашнем состоянии нравов, многие из братии никак не могли понять учтивых форм, которые употреблял Дионисий: так, когда надобно было чтонибудь приказать монаху, то он говорил: «Если хочешь, брат, то сделай тото и тото». Монах, выслушавши такое приказание, преспокойно отправлялся на свое место и ничего не делал; когда же другие спрашивали его, отчего он не исполняет архимандричьего приказания? то он отвечал: «Ведь архимандрит мне на волю дал: хочу делаю, хочу нет».

Кроме людей, так ревностно заботившихся о материальных выгодах монастыря и своих родственников, в монастыре были два мужикагорлана: головщик Логин и уставщик Филарет. Логин приобрел удивление братии и посещавших монастырь голосом необыкновенно приятным, светлым и громким; в чтении и пении ему не было подобного, на один стих сочинял распевов по пяти, по шести и по десяти. Что стих искажался от этих распевов, терял смысл, что например, вместо се́мени слышалось семени́, до этого Логину не было дела, потому что он «хитрость грамматическую и философство книжное» называл еретичеством. Надменный своими преимуществами, удивлением, которое оказывали к его голосу, этот мужикгорлан не знал никакой меры, бранил, бил не только простых монахов, но и священников, обижал в милостыни, и никто не смел ему слова сказать. Дионисий часто обращался к нему с своими тихими поучениями, называл его государем, отцом, братом, величал по имени и по отчеству: «Что тебе, свет мой, пользы в этом, – говорил ему Дионисий, – что все клирики и все церковники жалуются на тебя, ненавидят тебя и проклинают, а мы, начальники, все как в зеркало на тебя смотрим? и какая будет польза, когда мы с тобою брань заведем?» Но увещания не помогали нисколько.

Другой мужикгорлан, уставщик Филарет, возбуждал удивление толпы и получил право быть горланом также по внешнему достоинству, которое в то время очень ценилось: сединами добрыми; он жил у Троицы больше пятидесяти лет, уставщиком был больше сорока лет – преимущество громадное, по тогдашним понятиям; все остальные, не исключая и архимандрита, были перед ним молодые люди. Логин своими распевами искажал смысл стихов духовных; Филарет пошел дальше: по его мнению, Христос не прежде век от отца родился; божество почитал он человекообразным. Оба, Филарет и Логин, были друзья, оба ненавидели Дионисия за обличения: «Пощадите, не принуждайте меня ко греху, говорил им Дионисий: ведь это дело всей церкви божией, а я с вами по любви наедине беседую, и спрашиваю вас для того, чтоб царское величество и власть патриаршеская не узнали, чтоб нам в смирении и в отлучении от церкви божией не быть». Логин отвечал ему: «Погибли места святые от вас, дураков; везде вас теперь много неученых сельских попов; людей учите, а сами не знаете, чему учите». Больше всего сердился Логин на Дионисия за то, что архимандрит вмешивался, по его мнению, не в свое дело, то есть заставлял читать поучения святых отцов, и сам часто читал их и пел на клиросе: «Не ваше то дело петь или читать, – говорил ему Логин: знал бы ты одно, архимандрит, чтоб с мотовилом своим на клиросе, как болван, онемев, стоять». Однажды, на заутрени, Дионисий сошел с клироса и хотел читать первую статью; Логин подскочил к нему и вырвал книгу из рук, налой с книгою полетел на землю, стук, гром, соблазн для всех; Дионисий только перекрестил свое лицо, пошел на клирос и молча сел; Логин, прочтя статью, пришел к архимандриту и, вместо того, чтоб просить прощения, начал плевать на него и браниться. Дионисий махнувши посохом, сказал ему: «Перестань, Логин, не мешай божественному пению, и братию не смущай; можно нам об этом переговорить и после заутрени». Тут Логин выхватил у него из рук посох, изломал на четыре части и бросил к нему на колени. Дионисий взглянул на образ, и сказал: «Ты, господи владыко, вся веси, и прости мя грешного, яко согреших пред тобою, а не он». Сошедши со своего места, он всю заутреню проплакал пред образом богородицы. После заутрени вся братия никак не могла уговорить Логина, чтобы просил прощения у архимандрита.

Напрасно Дионисий старался укрыть поведение Логина и Филарета в стенах монастыря: они писали на него жалобы в Москву, в Кириллов монастырь; наконец имели удовольствие довести Дионисия до беды. В ноябре 1616 года, архимандрит Дионисий, келарь Авраамий Палицын и вся братия Троицкого монастыря получили такую царскую грамоту: «По нашему указу взяты были к нам в Москву, из Троицкого Сергиева монастыря, канонархист старец Арсений, да села Клементьева поп Иван, для исправления книг печатных и Потребника; да к тому же делу велено было прислать вам книгохранителя старца Антония. И вы писали к нам, что старец Антоний болен, а старец Арсений и поп Иван били нам челом и сказали: от времен блаженного великого князя Владимира до сих пор книга Потребник в Москве и по всей Русской земле в переводах разнится и от неразумных писцов во многих местах неисправлена; в пригородах и по окрайнам, которые близ иноверных земель, от невежества у священников обычай застарелся и бесчиния вкоренились: и потому им, старцу Арсению и попу Ивану, одним у той книги Потребника для исправления быть нельзя, надобно ее исправлять, спрашивая многих и справляясь со многими книгами. И мы, – продолжает царь, – указали исправление Потребника поручить тебе, архимандриту Дионисию, а с тобою Арсению и Ивану и другим духовным и разумным старцам, которые подлинно известны книжному учению, и грамматику и риторику умеют».