Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Но, кроме борьбы с степняками, были и другие исторические явления, которые не могли не поразить воображение народа, не могли не отозваться в его песнях, как, например, борьба с Литвою. Поразил воображение народа первый царь Иоанн Грозный, покоривший три царства татарских, страшными казнями выводивший измену из Москвы и Новгорода. Грозный в песне так говорит на пиру: «Повынес я порфиру царскую из Царяграда, и повывел я измену с каменной Москвы, уже я выведу измену из Новагорода». Осталось в народной песне страшное событие в семействе Грозного – убиение сына отцом. Спелась песня и про таинственное лицо самозванца, и про жену его, чародейку Марину, и про любимца народного, князя СкопинаШуйского. Наконец, от царствования Алексея Михайловича в песне осталась память о знаменитой борьбе с Польшею за русские земли. Песня начинается собором: царь Алексей Михайлович выходит из церкви, от долгой обедни, становится на Лобное место и объявляет боярам, купцам и солдатам: «Пособите государю думу думати: надо думать крепка дума, не продумати». Король (шведский?) просит Смоленска, а вместо его дает Химскую (Китайскую) землю. Соглашаться ли на промен? – спрашивает царь. За бояр отвечает князь астраханский, говорит, что Смоленск – строение не московское, а литовское, что в городе нет ни стрельцов, ни казны и потому надобно согласиться на мену. Государю не полюбились эти речи; он обращается к купцам, вместо которых отвечает князь бухарский, говорит то же самое, что и астраханский. Государь обращается к солдатам, вместо них отвечает Данила Милославский, что Смоленск – строение московское, а не литовское, что в нем много стрельцов, много казны, что надобно за него стоять. Обрадованный государь жалует Милославского смоленским воеводою, астраханского князя вешает, бухарскому рубит голову. Любопытно, что правительство допускало на соборах свободу мнений, но народ, верный старым вечевым обычаям, не допускает ее в произведениях своей фантазии и заставляет царя казнить смертию людей, мнения которых не понравились.

Понятно, что появление в XVII веке богатыряказака, какого еще не бывало, Стеньки Разина, сильно отозвалось в песне; сам старматер казак Илья Муромец является при Разине есаулом только. Так, самый видный из богатырей отодвигается уже на второй план. Но в Великой России новое богатырство, или казачество, благодаря существованию крепкого государства никогда не играло главной, исключительной роли; Разины, богатыри, которые в старину, в богатырские эпохи, делались основателями государств, тут гибли от государства, да и не много было Разиных; вот почему в Великой России имена старых богатырей и сохранились. Другое дело в Малой России: здесь казачество разгулялось широко, его деятельность, его борьба с крымцами, турками и поляками явилась на первом плане, исключительно овладела безраздельно народным вниманием и воображением; здесь казак Хмельницкий чутьчуть не сделался основателем нового государства, родоначальником новой династии, здесь поэтому старый казак Илья Муромец не удержался при нем даже и есаулом, здесь старые богатыри совершенно исчезли. Притом же в широкой степи было очень бурноветрено: здесь старина, как и все, плохо держалась, разносясь буйным ветром на все четыре стороны. На севере, в лесу, все удобнее удерживалось, удерживалась и старина.

Кроме своих песен и сказок, русский человек охотно слушал и читал сказки иноземные в переводе, каким бы путем они к нему ни приходили, лишь бы удовлетворяли потребности высвободиться из узкой среды будничной жизни, перенестись в другую, новую, более широкую сферу, к делам выше обыкновенных. Сначала эти иноземные сказания, византийские, переходили на Русь в южнославянских, сербских и болгарских переводах, потом, в XVII веке, западноевропейские сказания переходят преимущественно при посредстве польской литературы. Так, уже давно любимым чтением русского грамотного человека были сказания о подвигах Александра Македонского. В XVII веке была известна у нас в русском переводе знаменитая в средневековой европейской литературе троянская история Гвидона Мессинского. В западноевропейских литературах XVII век был временем упадка рыцарского романа, который уже становится здесь чтением простонародья; у нас же во второй половине XVII века западный, рыцарский роман в переводе с польского усердно читается в высшем грамотном обществе, что́ свидетельствует значительное количество списков, является во дворце, между книгами царевичей, под названием «потешных книг». Это явление служит также указанием того возраста, в каком находим народ наш в описываемое время, возраста детского, когда фантазия преобладает и требует чудесного; рыцарский роман – родной брат нашей богатырскоказацкой песне и сказке, а потому должен был найти радушный прием в русском обществе XVII века, и западный богатырь Буовод ’Антона стал таким русским Бовойкоролевичем. Посредством переводов с польского русские люди XVII века познакомились с нравоучительными повестями. В начале XVII века толмач греческого и польского языка Федор Гозвинский перевел басни Эзопа, который, по словам переводчика, «нравоучительная к нам сей беседует и в притчах полезная к житию дарует». Этот перевод не был единственным в XVII веке. В то же время переводились с польского огромные средневековые сборники нравоучительных повестей – Gesta Romanorum (дела римские), Зерцала, собрания анекдотов о знаменитых людях, особенно из греческой и римской истории, так называемая «Апофегмата»; наконец, переводились с польского сборники фацеций, т. е. смешных и скандалезных рассказов и анекдотов, острых слов и шуток (смехотворные повести). Знакомство с иностранными повестями не осталось без влияния, и мы видим в XVII веке попытки к русской повести, где описываются любовные и другие похождения русских людей. Одна из дошедших до нас таких повестей, более древняя, еще связана теми условиями, в которых в старину обыкновенно являлась в русской литературе повесть, сказание, т. е. условиями религиозными. Любовные и служебные похождения одного купеческого сына в царствование Михаила Феодоровича озаглавливаются так: «Повесть зело предивная града Великого Устюга купца Фомы Грутцына о сыне его Савве, как он даде на себе диаволу рукописание и как избавлен бысть милосердием пресвятой богородицы казанские». Другой дошедший до нас образчик русской повести, «История о Фроле Скобееве», уже свободен от этих древних условий.

Но поворот общества на новую дорогу, столь слышный в XVII веке, обозначался не тем только, что переводились и переписывались западные повести, потешные книги, смехотворные повести. Действительно, Запад сманивал русского человека и комедийным делом, и потешною книгою; но поворот главным образом сказывался в том, что сознана была необходимость учиться у Запада, в том, что переводились и переписывались грамматики, арифметики, лечебники, космографии. По русской географии еще с конца XVI века был известен «Большой чертеж земли русской», возобновляемый и дополняемый в XVII веке, вместе с книгою «Большой чертеж», описанием Московского государства по дорогам и рекам. Понятно, что более всего нуждались в книгах люди, часто сталкивавшиеся с западным миром, люди, которые должны были знать, что там делается, в этом мире, которого превосходство так кидалось в глаза. Понятно, что прежде всего нуждались в книгах во дворце и в Посольском приказе, и книги строились в двух экземплярах: один брался наверх, к великому государю, другой отдавался в Посольский приказ. Посол, отправлявшийся за границу, преимущественно в Польшу, привозил с собою большое количество польских и латинских книг. Князь РепнинОболенский, будучи послан в Польшу в 1653 году, по государеву указу купил там следующие книги: 1) лексикон славянорусский – дано 4 ½ злотых польских; 2) гранограф Пясецкого – дано 10 злотых; 3) дикционер, или лексикон Гданский, на трех языках: на немецком, латинском и польском – дано 15 злотых; 4) Гвагвин – дано 40 злотых; 5) Библия на польском языке – дано 50 злотых; 6) книга – описание Польши – дано 24 злотых да от переплету 6 злотых; 7) конституция нынешнего 1651 года, дано левок, всего куплено книг на 25 злотых.

85
{"b":"272415","o":1}