Но в то время как на восточной равнине князья и дружины, сохраняя первоначальный богатырский характер, не покидают движения, не привязываются землевладением, как на Западе, города, которым вследствие счастливого положения своего удалось подняться чрез промышленность и торговлю, необходимо должны были приобрести важное значение именно потому, что другие силы, князь и дружина, представляли начало подвижное, изменяющееся, а города представляли постоянное, прочное. Волости, земли, второстепенные, младшие города тянут к старшему, сначала потому, что там живет князь; но теперь князья меняются, спорят, трудно разобрать, кто из них прав. И младшие города, вся волость, естественно, по старой привычке смотрят на старший, что там скажут? Как решат, так и все другие решат. Старшие города, жители его, собранные на вече, являются, таким образом, властью, и на чем они, старшие, положат, на том и пригороды станут. При множестве князей, их спорах и усобицах города, естественно, стремились к тому же положению, какое приобрела дружина: переходить от дурного князя к лучшему. Вскоре по смерти Ярослава, когда явилось уже несколько князей, киевляне выгоняют князя, который не умел защитить их от половцев, и берут себе другого, его пленника. Впоследствии эти явления повторяются где чаще, где реже, в Новгороде Великом чаще всего. Естественно, что при этом происходили условия, ряды. Только новгородские ряды дошли до нас; что же касается до других городов, то нельзя думать, чтоб в них было много определений относительно самостоятельности городского управления: как дружинник, имея возможность обеспечивать себя лично свободным переходом, забыл думать о какихлибо других определениях своего сословного положения, точно так и города встречали препятствие к точнейшим определениям своего быта именно в возможности переменить дурного правителя и судью; призовут на его место хорошего, уговорятся с ним, чтоб поставил всюду хороших второстепенных правителей и судей, и все пойдет хорошо. На западе владелец жил постоянно тут, был вечным землевладельцем; от его притеснений городу не было другого средства, как поцеловать крест, стоять за один (jurer la commune), с помощью высшего авторитета заставить притеснителя определить навсегда свои отношения к городу. На Руси же иное дело: против князя доброго и несильного не нужно обеспечений, а придет на его место князь сильный, тот не станет смотреть на ряд своего предшественника, не будучи с ним ничем связан, часто будучи врагом его; высшего же авторитета, который бы мог утвердить права города относительно его князя, нет; все князья равны на своих столах и высшего над собою не признают. Наконец, лучшее доказательство неразвитости самоуправления в древних городах русских – это когда некоторые из них подпали под власть Литвы, то приняли чужие формы самоуправления, именно немецкое магдебургское право: чужие формы добровольно берутся тогда, когда нет своих.
Духовенство, начальные его люди, архиереи, хотя часто и пришельцы, но, оставаясь постоянно среди своей паствы, не могли не иметь большого влияния на дела волости, на ее отношения к князьям; владыке принадлежало первое место во всяком видном случае. Среди постоянно движущихся, друг с другом воюющих князей, среди движущихся вместе с князьями дружин, среди волостей, колеблющихся, мятущихся вследствие этого движения и борьбы, единый митрополит киевский и всея Руси мог бы приобрести огромное значение: это была одна постоянная сила среди других движущихся, следовательно, слабейших. Но этот митрополит был обыкновенно грек, чужой человек, без языка перед народом, без влияния.
Таким образом, во сто лет, протекшие от смерти Ярослава I, мы видим, что преимущественно вследствие продолжения движения все элементы задержаны в своем развитии, налицо все первоначальные формы: бродячие дружины, члены их, свободно переходящие от одного князя к другому, в челе дружин неутомимые князьябогатыри, переходящие из одной волости княжить в другую, ищущие во всех странах честь свою взять, не помышляя ни о чем прочном, постоянном, не имея своего, но все общее, родовое; веча с первоначальными формами народных собраний безо всяких определений; а тут, на границе, кочевники переходят к полуоседлости, немного далее, в степи, виднеются вежи и чистых кочевников. Все здесь, на восточной равнине, отзывается первобытным миром, общество как будто еще в жидком состоянии, и нельзя предвидеть, в каком отношении найдутся общественные элементы, когда наступит время перехода из этого жидкого, колеблющегося состояния в твердое, когда все усядется и начнутся определения.
Когда же и где именно, при каких условиях начались эти определения? От уяснения этих вопросов зависит уяснение всего последующего хода истории. Мы видели, что история сначала выбирает всегда лучшие земли, и отсюда постепенность исторического движения в Европе с юга на север или с югозапада на северовосток. То же самое видим и у нас, на восточной равнине. История начинается здесь на западе, на водном пути из Балтийского моря в Черное; начинается на северозападе, но уже второй князь переселяется с севера на юг, в среднее Приднепровье, в лучшие страны, где и образуется собственная в древности Русь. Здесь, в западной части равнины, по великому водному пути, остается главная историческая сцена при первых князьях и сто лет спустя по смерти Ярослава Великого. Но мы видели, что изначала славянам суждено было двигаться на северовосток, в страны, более и более обделенные природою: какойто сильный враг когдато потеснил славян с Дуная и заставил часть их поселиться по рекам восточной равнины; но и тут, в лучших югозападных частях этой равнины, они не могли долго оставаться в покое даже и тогда, когда русские князья соединили их и в челе дружин своих стали на стороже Русской земли, обстроили ее городками со стороны степи: ни русские князья с их дружинами, ни русские городки не могли сдерживать наплыва кочевников; города и села лежали пустые, обгорелые, пахарь не смел выехать на работу, половецкие вежи наполнялись русскими рабами, и походы князей в далекие степи на разгром хищников приносили только минутное облегчение. Черниговский князь объявил, что его волость опустошена, что в его городах живут только псари да половцы; другие пограничные со степью княжества не могли быть в лучшем положении. Усобицы княжеские происходили преимущественно в этих же странах, и князья приводили тех же половцев.
Такое несчастное положение югозападной Украйны необходимо заставляло часть ее жителей выселяться в страны более спокойные. Эти страны были именно отдаленные северовосточные волости русские, суровая климатом, бедная населением область верхней Волги, где князья, тяготясь малолюдностью, отовсюду призывали насельников, давали им льготы, строили им города.
В каких же условиях нашлось народонаселение в этой новой стране?
Если в старой, западной или югозападной, Руси племенное деление имеет так мало исторического значения, то в новой, северовосточной, Руси о племенах нет и помину. Летопись до прихода варягорусских князей указывает здесь финские племена; но в половине XII века мы имеем здесь дело уже с славянорусским народонаселением. Прибытие одних русских князей с их дружинами не могло ославянить туземцев: мы знаем, как обыкновенно господствующий класс сохраняет одну народность, а низшее народонаселение – другую; для ославянения северовосточной Руси необходим был сильный приплыв славянского народонаселения в города и села. Но этот приплыв совершился не целыми особыми племенами, а вразброд; стекались поодиночке или небольшими толпами из разных местностей, сталкивались с чужими, с иноплеменниками, без возможности, следовательно, сейчас же составить крепкий союз, приходили с сознанием своей слабости, зависимости. В западных областях славяне были старые насельники, старые хозяева, князья были пришельцы; на востоке, наоборот, славянские поселенцы являются в страну, где уже хозяйничает князь; князь строит городки, призывает насельников, дает им льготы; насельники всем обязаны князю, во всем зависят от него, живут на его земле, в его городах. Этито отношения народонаселения к князю и легли в основу того сильного развития княжеской власти, какое видим на севере. Разумеется, многое зависело здесь от того, воспользуются ли князья своими выгодными отношениями к новому народонаселению, к новым своим городам, не встретят ли в других частях народонаселения сильных препятствий. Явился именно такой князь, который как нельзя лучше воспользовался своими выгодными отношениями к новому народонаселению, именно Андрей Боголюбский. Он переселяется жить из старого города Ростова Великого в новый ВладимирнаКлязьме, где нет веча, где власть княжеская не встретит преград. Андрей понимает очень хорошо значение слов мое, собственность и не хочет знать Юга, где князья понимают только общее родовое владение. Андрей, как древний богатырь, чует силу, получаемую от земли, к которой он припал, на которой утвердился навсегда; он не покидает этой земли; не переезжает в Киев, когда тот достался ему и по родовым правам, и по правам победы. Этот первый пример привязанности к своему, особому, первый пример оседлости становится священным преданием для всех северных князей, и отсюда начинается новый порядок вещей.
