Мы говорили о значении войны, борьбы в жизни народной, о ее воспитательном значении, о том, как нравственные силы народа ею напрягаются, развиваются, как развиваются всяким трудом, всяким преодолением сильных препятствий, всякой опасностью. Мы видели, как бедно и трудно жил наш народ в первой половине своей истории; но благословим эту бедность и великий труд наших предков, эти постоянные опасности, в которых они находились и которые приучались преодолевать. Приготовительная девятивековая школа была тяжка, но она дала хорошее воспитание: народ привык к труду, к подвигам, жертвам, стал способен откликнуться на призыв к небывалому труду, к небывалым подвигам и жертвам, призыв, сделанный человеком, всегда в работе пребывающим. Благословим этот призыв и этого призывателя, потому что у нас перед глазами страшный пример, к чему ведет отвращение от подвига, от жертвы, к чему ведет войнобоязнь. Польша была одержима в высшей степени этой опасной болезнью, войнобоязнью. Тщетно люди предусмотрительные, патриоты, указывали на гибельные следствия отсутствия сильного войска в государстве континентальном, указывали, как Польша теряет от этого всякое значение; тщетно на сеймах ставился вопрос о необходимости усиления войска: эта необходимость признавалась всеми; но когда речь заходила о средствах для усиления войска, о пожертвованиях для этого, то не доходили ни до какого решения, и страна оставалась беззащитной, в унизительном положении, когда всякий сосед под видом друга, союзника, мог для своих целей вводить в нее войско и кормить его на ее счет. От нежелания содержать свое войско, от нежелания жертвовать для этого принуждены были содержать чужое, враждебное войско, смотреть, как оно пустошило страну. Теперь на престоле польском немецкий государь, саксонский курфюрст, который не удовольствуется одним титулом королевским; но что же больше может дать Польша? Если не захочет дать волею, то можно взять силою; для этого надобно ввести свое немецкое войско в пределы Речи Посполитой, сперва, разумеется, под благовидным предлогом.
Что же может быть благовиднее предлога, как война с Швецией для возвращения Польше Ливонии. Дело легкое: сама Ливония хочет отторгнуться от Швеции и поддаться Польше. Об исполнении этого желания хлопочет Паткуль, принужденный оставить родную страну за то, что сильно отстаивал интересы своего сословия, интересы ливонского дворянства, бесцеремонно обобранного шведским королем, который хотел обогатиться и усилиться на счет дворянства как в Швеции, так и в Ливонии. Ливония просит освободить ее от шведского ига, хочет поддаться Польше; Паткуль уполномочен рыцарством заключить об этом договор. Но Польша не хочет тронуться, боится войны, боится усиления королевской власти от войны. И вот король будет воевать один с своим саксонским войском. Заключен договор, по которому Ливония присоединялась к Польше; а в секретных пунктах рыцарство обязывалось признавать верховную власть Августа и его потомков, если бы даже они не были королями польскими, и все доходы отправлять прямо к ним. Таким образом, Ливония поддавалась не Польше, а немецкому государю, курфюрсту саксонскому, который приобретет чрез это выгодную позицию для действия против Польши, для утверждения наследственности в своем доме, для усиления своей власти. Если соседи будут мешать ему в этом, то можно кинуть им по куску польских владений, лишь бы быть сильным, самодержавным в остальных. Но прежде всего надобно приобресть хорошую позицию, овладеть Ливонией; одному трудно. Дания – верная союзница по ненависти к Швеции, и необходимо, чтоб Россия также приняла участие в войне. Дело очень возможное: молодой царь только и думает о том, как бы утвердиться на берегах Балтийского моря. Возвращаясь из заграничного путешествия, он виделся с королем Августом и изъявлял желание в союзе с ним воевать против шведов. «Надобно взять у царя деньги и войско, особенно пехоту, которая очень способна работать в траншеях под неприятельскими выстрелами», – писал Паткуль. Но при этом лифляндским патриотом овладевает сильное сомнение: царь, человек необыкновенный, с ним надобно обращаться осторожнее; даром, в уроду саксонским и лифляндским патриотам, он не подставит своих солдат под неприятельские выстрелы в траншеях. С ним надобно делиться добычей; а со львом опасно делиться. «Надобно опасаться, – писал Паткуль, – чтоб этот могущественный союзник не выхватил у нас изпод носа жаркое, которое мы воткнем на вертел; надобно договориться, чтоб он не шел дальше Нарвы и Пейпуса; если он захватит Нарву, то ему легко будет потом овладеть Лифляндией и Эстляндией». А Петр именно и хотел прежде всего овладеть двумя крепостями – Нарвой и Нотебургом, старым русским Орешком, чтоб, получивши эти две опоры, легче занять и укрепиться в стране, между ними лежавшей, в этой заветной стране, где море было так близко к русским владениям. Царь направил свои полки к Нарве, но скоро общая страшная опасность для союзников прекратила споры о разделе добычи.
Союзники надеялись напасть на Швецию врасплох, пользуясь молодостью ее короля Карла XII, молодостью, которая не обещала, повидимому, ничего хорошего для Швеции: пол и стены королевских комнат были улиты кровью, – молодой король отсекал саблей головы баранам и телятам, пригнанным для этой потехи во дворец; ночью в стокгольмских домах дребезжат, валятся стекла: это потешается молодой король; кто едет днем по улице с шумом и гамом в одних рубашках? Молодой король с своей свитой; кто охотится за зайцем в сеймовой зале? Молодой король. Но этот неугомонный мальчик, отличавшийся такими дурными шалостями, явился героем, когда затрубила военная труба, когда опасность начала грозить Швеции с трех сторон. Карл XII явился с войском пред Копенгагеном и принудил датского короля к миру; вслед за тем высадился на восточный берег Балтийского моря, в Пернау, чтоб идти на помощь Нарве, осажденной русскими.
Мы видели, как Петр смотрел на войну: он смотрел на нее как на школу. Он сделал нужные приготовления, он покончил с прежним строем и составом войска; его армия не представляла более, как армия царей предшествовавших, ветхое рубище с новой заплатой; но и его армия представлялась далеко не в удовлетворительном виде. Легко сказать: преобразовать войско! Оно было действительно преобразовано, но оно было невыучено, неопытно. Петр не обольщал себя: он изображал свой флот в виде лодки, на которой дети учатся плавать; и войско свое он мог изображать в виде толпы детей. Он не бросился в войну один на один с европейским знаменитым военными успехами народом, он вступил в нее в союзе с Данией, которая прежде всего должна была задержать шведов; с королем Августом, который имел военную репутацию и который уже начал военные действия в Ливонии. Петр начал с третьей стороны, послал значительное войско с хорошей артиллерией осаждать Нарву, учиться осаждать крепость, защищаемую европейским гарнизоном. Битва не входила в его расчеты; у него не было искусных генералов, не было главнокомандующего: он дал звание фельдмаршала тому же Головину, генераладмиралу, заведовавшему иностранными сношениями, но действительно поручать ему начальство над войском он не хотел. Ему прислали генерала изза границы с отличными рекомендациями, герцога фон Круа, и он поручил ему начальство над войском для первой встречи со шведами, для первого урока. Первый урок был тяжел: русские потерпели поражение, потеряли много людей, всю артиллерию. Но у них оставался Петр Великий, а великие люди бывают сильны приготовлением к неудаче и к успеху, ибо не теряют духа при неудаче и умеют пользоваться успехом. Неудача – проба гения, и Петр умел выдержать страшное искушение. Кроме материальных потерь, нравственное впечатление нарвского поражения было ужасно. Известно, как ободряет первый успех, как отнимает дух первая неудача; а теперь неудачно начинается дело, которому далеко не все сочувствуют; в глазах многих нарвское поражение было явным наказанием божьим за грех нового дела.
Задав русским такой тяжелый урок, Карл XII пошел на юг преследовать короля Августа; ибо гнаться за неприятелем слабым, оставляя в тылу сильного, и решиться с небольшим войском во второй половине ноября идти в глубь России было бы крайним безрассудством. Петр воспользовался удалением Карла: ему представилась возможность проходить с своим войском школу по известной программе. Но прежде всего надобно было поднять дух своих после первого тяжелого урока, заставить их идти в школу, которая так им опротивела после Нарвы. От нарвского плена спасся бегством со своею конницей Борис Петрович Шереметев, человек очень способный, но при Петре; сам же по себе, по природе своей, негодный к неудаче и к успеху: после неудачи падал духом, а после успеха – как бы отдохнуть, поехать в Москву, повидаться с семьей, позаняться домашними делами. Петру в продолжение всей службы Шереметева было много хлопот с ним в этом отношении. Две недели спустя после нарвского поражения Петр пишет ему: «Не годится при несчастии всего лишаться, и потому повелеваем быть при начатом деле, с конницею беречь ближних мест, и идти далее, для большего вреда неприятелю. Да и отговариваться нечем: людей довольно, реки и болота замерзли. Не чини отговорки ничем; а если болезнию, и та получена между беглецами».
