Однажды, когда мне пришлось отвечать на этот интригующий вопрос в радиопередаче профессора лорда Роберта Уинстона, меня заклинило намертво. Что же сказать? Имея за плечами больше десяти лет специализированных исследований, я так и не смогла сформулировать ни одного приличного ответа. Я ругала себя на всем пути домой со студии и потом еще несколько дней.

Позже я обдумала возможный ответ на превосходный вопрос профессора Уинстона с учетом накопленных знаний. Получилось такое определение: музыка – это универсальная человеческая динамическая система звуковых сигналов, имеющая многоцелевое назначение. Это не окончательная формулировка, работа над ней продолжается; пока же пусть послужит отправной точкой для путешествия, которое мы совершим в этой книге.

Предположений о том, как музыка стала частью нашего мира, более чем достаточно. Выдвинутая Чарльзом Дарвином теория эволюционного отбора утверждает, что музыка развилась как способ демонстрации отличной формы для привлечения потенциальных партнеров. А может, она появилась как способ успокаивать и обучать своих малышей. Возможно, была ценным средством самоопределения и социального взаимодействия, которым могли воспользоваться племена и семьи. Или музыка развилась из праязыка, позволявшего передавать необходимые сигналы еще до того, как у людей появились слова и предложения.

На различных этапах своей карьеры я твердо верила в разнообразные гипотезы происхождения музыки. И это лучшее состояние для ученого. Нет ничего скучнее человека, который годами цепляется за одни и те же заезженные идеи, отказываясь отступить от них или признать, что они, возможно, нуждаются в пересмотре.

Сейчас, когда я пишу эту книгу, предпочитаю объяснение Марка Чангизи, размышляющего о происхождении музыки и языка в замечательной книге «Приручение»{2}. Он предполагает, что наше увлечение музыкой возникло, потому что она «приручила» бо́льшую часть природы вокруг и использовала существующие древние механизмы мозга в новых и увлекательных целях.

В этом смысле музыку можно считать неотъемлемой частью человеческой жизни не потому, что она – часть нашей души или «язык любви», как бы ни было заманчиво прибегнуть к таким романтичным понятиям. Чангизи убежден, что музыка – наша часть, потому что мы создали ее исходя из человеческой сущности и ежедневных потребностей. Развитие музыки определили особенности животного под названием «человек», эволюционные изменения нашего мозга и тела.

Мне нравится идея, что музыка – один из факторов, превративших нас в современного человека. Чангизи предполагает, что именно она, наряду с языком и чтением, превратила обезьян в людей. Согласно этому определению человек – музыкальное животное.

Мы не единственные, издающие музыкальные звуки, хотя можно утверждать, что склонны очеловечивать такие действия. Птицы, мыши и киты поют, гориллы исполняют дуэты, тюлени и слоны двигаются под ритмы и так далее (см. главу 6).

Несмотря на эти примеры, насколько я знаю, на Земле нет другого животного, которого так бы воодушевляли, увлекали и трогали звуки музыки. Никто не трудится так много, чтобы создавать или извлекать мелодичные ноты; мы тратим драгоценную энергию на изготовление инструментов, составление музыкальных ансамблей, производство музыки для легкого потребления и совершенствование сольного исполнения.

Я не утверждаю, что другим созданиям недоступны аспекты восприятия, создания музыки или получения удовольствия от нее. Было бы очень странно, если бы у людей развился навык, которого нет ни в каком виде у остальных животных; это означало бы, что мы – музыкальные инопланетяне. Я же в этой книге исхожу из предпосылки, что мы, бесспорно, самые музыкальные создания, которых когда-либо видела эта планета. В этом смысле наша музыкальная жизнь дает уникальный шанс получить представление о том, что такое быть человеком.

Вольфганг Амадей Моцарт был одним из самых плодовитых и знаменитых композиторов мира. Хотя он прожил всего 35 лет и умер два с лишним века назад, продажи его изысканных произведений регулярно возглавляют чарты классической музыки, а по результатам опросов он часто входит в пятерку лучших композиторов всех времен.

К пяти годам Моцарт уже исполнял и сочинял музыку, поэтому его нередко приводят в качестве яркого примера человека, который «родился с музыкальными способностями», причем гораздо бо́льшими, чем у остальных. Но правда ли это?

Музыкальная карьера композитора началась очень рано, и в этом активную роль сыграл его отец. Иоганн Георг Леопольд Моцарт входил в число ведущих музыкальных педагогов Европы, а в год рождения седьмого ребенка издал толстый учебник «Опыт основательной скрипичной игры». По некоторым данным, Моцарт-старший начал интенсивные занятия музыкой с малышом еще до того, как тот научился говорить.

Конечно, талант существует, как и вундеркинды, хотя нынешнее понимание обоих понятий – до сих пор тема горячих споров{3}. Может быть, поэтому я склоняюсь к убеждению, что Моцарта в основном отличало от других его уникальное воспитание.

Мы все рождаемся с музыкальными способностями, потому что впервые контактируем с музыкой еще до рождения, так как мир вокруг материнской утробы наводнен похожими на музыку звуками: это плавные изменения высоты звука, мелодии и ритмы телодвижений, разные голоса, звуки природного и искусственного происхождения. В результате этого раннего воздействия новорожденные уже обладают впечатляющим арсеналом основных музыкальных способностей, играющих важную роль в общем развитии; научится ли ребенок со временем играть на фортепиано или скрипке – совершенно другой вопрос.

В развитии музыкальности каждому, в том числе Моцарту, нужно было с чего-то начинать. И, как мы еще убедимся, у всех есть нечто общее с Рэем Чарльзом: мы все родились с музыкой внутри.

Я никогда не видела «беременнофона», но помню, как узнала о его существовании. Читая лекцию о музыкальной психологии в Открытом университете, я рассказывала о происхождении музыкальных способностей. Один из слушателей поднял руку и заметил, что можно улучшить музыкальные способности человека, если еще в утробе воспроизводить для него музыку через микрофон, приложенный к животу матери; это и был удачно названный «беременнофон» (prega-phone). Оказывается, в продаже уже есть целый ряд подобных устройств.

Зная о музыке и развитии мозга довольно много, я подумала, что вряд ли интенсивные пренатальные контакты с музыкой принесут пользу дальнейшему развитию музыкальности, но все равно начала изучать этот вопрос. По крайней мере тогда мой ответ на следующее подобное замечание мог бы стать немного полезнее для аудитории, чем голословные возражения.

Но прежде чем знакомиться с воздействием на развитие пренатального прослушивания музыки, рассмотрим важный физиологический вопрос: какой она кажется ребенку в утробе?

Музыка никак не воспринимается примерно до четвертого месяца беременности – этапа, на котором начинает функционировать слух ребенка. Затем проходит еще около двух месяцев, пока полностью не сформируются определенные структуры уха, распознающие частоты (например, улитка){4}. На этом этапе плод начинает воспринимать ряд слуховых стимулов из окружающей обстановки. Что же он слышит на самом деле – весьма спорный вопрос.