Герт стоял с закрытыми глазами.

— Не будешь же ты вставлять стекла вслепую? Распахни гляделки, герой!

Герт, конечно, подумал о своем новорожденном ребенке, который так никогда и не выберется из их опасной для жизни комнаты, если он откажется иметь дело с новым стеклом. Но возьмись он за эту работу, он, быть может, утратит способность видеть, что ребенку на пользу и всем людям на благо.

— Ты сам себе счастья не желаешь. Ты мой лучший подмастерье, ты можешь заработать себе целое состояние. Ты своей семье счастья не желаешь. Ты эгоист.

Тут Герт бросил на своего хозяина взбешенный взгляд. Но мастер стоял, укрывшись за куском оконного стекла, и Герт увидел то, чего еще никогда не видел: что мастер вовсе не какой-нибудь старый выжига, а добродушный старикан, который печется о его счастье и поставляет своим заказчикам лучшее стекло. И стекло в мастерской сверкало, как бриллианты, а улица, до того знакомая, что на нее уж и смотреть не было охоты, вдруг открылась перед ним, исключительно благодаря близкому знакомству, в таком многообразии, что пришлось ему закрыть глаза, чтобы вынести это зрелище.

— Ну? — сказал мастер, отставляя от себя стекло. Герт осторожно открыл глаза, но при виде хозяина почувствовал такое отвращение, что, схватив стекло, поспешил прочь.

Всюду, где он проходил, люди толпились вокруг него и кричали «ура», и Герт вынужден был держать стекло прямо перед собой, чтобы не видеть, какие они дураки, а их восторгам не было конца, пока он не вставил последнее новое стекло. Когда он после работы пришел домой, комната являла собой такое печальное зрелище, что он заявил:

— Скоро переедем отсюда.

— Переедем из нашей комнатки, где сердцу так просторно, — воскликнула Кайя, — где наше счастье не знает границ!

— Начал работать с этой блестящей дребеденью. Покупаю квартиру-люкс.

— Разве нет у нас и так всего, что нужно? Что нам богатство и люкс, если мы с тобою вместе! И если ты вставишь новые стекла, вид сразу станет лучше.

Герт не ответил. Он смотрел и думал, что у жены его какой-то жалкий вид. Или она еще не оправилась после родов? Когда она уснула, он опять трясущейся рукой снял с нее очки — и что же, во сне она была круглая и румяная, как когда он впервые увидел ее спящей. Он хотел было с нежностью надеть очки ей на нос — но что это, нос у нее был острый, как шило, и он швырнул очки прочь, так что они разбились вдребезги, и Кайя с криком проснулась, и девочка тоже, и всю ночь они обе кричали, и особенно громко — мать, ни одного дня она не желает больше здесь жить.

— Завтра я принесу новые стекла для окна, — сказал Герт.

Это успокоило Кайю настолько, что она перестала кричать — утром, когда Герту уже надо было уходить. Голосом глубоким и звучным — от нежности или от бессонной ночи — она сказала ему на прощание:

— Какой у тебя жалкий вид.

Герт не был единственным, кто ходил без очков. Правда, во время скитаний по городу ему попадалось все меньше людей без очков, но чем меньше их оставалось, тем больше входило у них в обычай кивать друг другу при встрече. Когда безочечных осталось совсем мало, они по временам стали попадаться ему целыми кучками, и он понял, что они начали между собой объединяться. Однажды вечером, когда он шел домой, его окружила такая кучка.

— Почему ты, — заговорил один из них, на которого остальные смотрели с почтением, — сам не носящий очков, способствуешь распространению ослепления, вставляя оконные стекла, не приносящие пользы очкастым, но приносящие вред тебе самому и нам? Всякий раз, как ты встречаешься нам в городе со своим сверкающим стеклом, мы ловим себя на мысли, что правы не мы, а это стекло. Но как только ты скроешься и глаза наши вновь наполнятся пустотой, мы ясно видим, что именно ты усерднее всех других содействуешь нашему разложению. Сколько безочечных из-за тебя до того запутались в собственных взглядах, что приобрели себе очки! Мы много о тебе говорили, и кое-кто из нас по-прежнему считает, что мы сможем продолжать свою работу только в том случае, если ликвидируем тебя.

У Герта затряслись поджилки, но он шел в сопровождении такого количества безочечных, что было кому его поддержать, если бы он упал. Все люди, которые им встречались, были в очках и весело потешались над безочечными, не зло, а скорее с мягкой снисходительностью, как если бы это были дети. Дети были менее снисходительны, показывали на них пальцами и кричали: «А они без очков!»

Но невзирая на окружение, к тому же все больше погружавшееся в темноту, безочечные продолжали процесс над стекольным подмастерьем. А один из них беспрестанно подталкивал обвиняемого в спину, рассчитывая тем самым ускорить процесс.

— Но так считают, пожалуй, лишь слабейшие из нас, — продолжал лидер. — Или, возможно, мы, остальные, питаем слабость к тебе, оттого что часто смотрели на тебя через твое же стекло. Одно можно сказать в твою защиту: мы знаем, как мелькает в глазах, когда смотришь на твое стекло и на новые окна, появившиеся уже почти во всех домах, — нам приходится все время опускать взгляд, а ведь у тебя этот суетный блеск каждодневно перед глазами, и раз ты все еще ходишь без очков, значит, у тебя сильный характер. Поэтому предоставляем тебе выбор: или ты будешь ликвидирован, или оставишь свою работу и возьмешься за нашу.

Герт чувствовал, что если он не даст себя ликвидировать, это будет в некотором роде проявлением трусости; но все же он счел, что дать себя убить за чужие взгляды на жизнь это слишком уж большая храбрость.

— У меня жена и ребенок, — сказал он, не придумав ничего другого.

Безочечные перебросились улыбками.

— Если нет очков, считай, что и жены с ребенком нет, ведь жены и дети не могут устоять перед соблазном надеть очки, а стоит им только надеть очки, они очень скоро теряют способность видеть, что их муж и отец лучше всех других мужей и отцов.

— Моя жена не такая, — сказал Герт, и безочечные, среди которых все же были отдельные молодые женщины, засмеялись над его словами. Самому ему было не до смеха: он знал, что они правы, хотя и он тоже прав: его жена не такая, она не считает, что другие мужья не хуже его, как только наденет очки, — нет, она только как наденет очки — начинает считать, что и он не хуже других. С тех пор, как он сорвал с нее очки, ему пришлось пережить семейных раздоров намного больше, чем за всю их предыдущую совместную жизнь. Хоть и незначительно, но полегчало, когда он вставил новые оконные стекла, зато теперь Кайя весь день простаивала у окна, спиной к комнате, а ведь в этой комнате как-никак жили и они и маленькая Герда, которую Кайя совсем перестала замечать.

— Ну? — спросили безочечные.

— Но мне нужна новая квартира, — признался им Герт. — У меня такое тесное жилье, что ребенок чахнет, но когда жена в очках, она говорит, что ребенок у нас цветет, когда же она без очков, она просто вида его не выносит. А если мы переедем в лучшую квартиру, так ведь очки ей станут не нужны!

Безочечные ничего не ответили, и от этого у Герта сделался такой несчастный вид, что даже прохожие видели это сквозь темноту и свои очки. Они громогласно потешались над безочечными и говорили: «Глядите, какую они затеяли игру!»

Герт шел к своему дому, и безочечные не становились ему поперек пути, а следовали за ним, будто личная стража. «Будто личность, взятая под стражу», — подумал про себя Герт.

— Он думает, — говорили они и шикали друг на друга.

Наконец они подошли к входной двери. Герт стал медленно подниматься по лестнице, заговорщики, громко топая, следовали за ним, и старая лестница под ними ходила ходуном. Из комнаты, как всегда, доносился детский плач, только на этот раз громче обычного. Герда была одна, стоя на подоконнике, она била кулачками по темному стеклу. Герт схватил ребенка, но заговорщики вошли в комнату задом и всадили локти в оконные стекла. Осколки со звоном посыпались во двор, и Герт вспомнил тот день, с которого все началось: когда он уронил стекло и был уволен в первый раз. Это лишь повторение.