Среди стариков встречаются брюзги, капризники или просто вздорные болтуны. Но ведь никто не пытается узнать, о чем они думают. Теперь их не заставляют влезать на кокосовую пальму, как было заведено когда-то, да и теперь еще в обычае некоторых племен. Общество попросту терпит их, забывая, что они, невзирая на немощь, такие же люди, как все.
Им тоже необходимо положение в жизни. У американских индейцев и у некоторых других племен старики — самые почитаемые люди, с ними всегда советуются.
У нас, на Западе, стариков уважают только в случае, если они носят зеленый сюртук и треуголку[114], являются министрами или миллиардерами.
Меня беспокоит одна вещь. Конечно, иногда крестьяне, порой неграмотные, доживают до ста лет, а в деревне, где я жил, было целых три столетних старика.
Подобных долгожителей так мало, что о них пишут в газетах.
Но что же тогда говорить, например, об академиках, доживающих, как правило, до весьма преклонного возраста благодаря той мишуре, которую они имеют возможность нацепить на себя.
Так же дело обстоит и с политиками. Можно бы сказать, что положение, если еще раз употребить это слово, помогает стать долгожителем.
В то время как рабочий выходит на пенсию в шестьдесят или шестьдесят пять лет (в пятьдесят пять на пенсию выходят только женщины и те, кто занимался опасной или вредной для здоровья работой), эти, как их еще называют, добившиеся всего люди продолжают свою деятельность и, уж во всяком случае, окружены почетом, хотя и впали в маразм.
Я не люблю этого слова. Только что я говорил, что пытался читать в глазах стариков. И никогда не мог понять, о чем они думают долгими днями, но я убежден, что они думают, хотя, по правде говоря, предпочитаю не знать, о чем. Глядя на них, мы можем составить себе чересчур удручающее представление о жизни.
Средняя часть колбасы весьма обыкновенна. Для одних жизнь состоит в том, чтобы любой ценой заработать семье на хлеб. Для других — влезть на крышу автомобиля и, воздев руки, благословить толпу у Триумфальной арки.
Что же определяет судьбу одних и других и что создает миллионы пропастей разной ширины между людьми? Воздержусь от ответа на этот вопрос, над которым столько лет бьются биологи всего мира, да так и не находят убедительного ответа.
6 апреля 1977
Этой ночью я вдруг нашел название для серии моих новых книг. Та, которую я сейчас диктую, двенадцатая с той поры, как я ушел на покой. Уже вышло несколько томов, но каждый под своим заглавием. Было бы неплохо, когда их будут переиздавать все вместе, дать им какое-то общее название. Я много думал над этим в часы, как я их называю, наибольшей ясности ума. Ничего удовлетворительного не находил. «Мемуары» слишком затаскано и к тому же предполагает некую последовательность во времени.
«Смесь» — в этом для меня есть что-то слишком философское. В конце концов я остановился на самом простом и невзыскательном общем названии: «Я диктую».
11 мая 1977
С тех пор как я начал подрастать, меня больше всего удивляло, что жизнь как мира, так и отдельного человека идет вовсе не по прямой линии, нисходящей или восходящей, скорей уж ее можно представить в виде зигзага.
Мы считаем, что делаем открытие, но однажды узнаем, что оно было сделано еще за сотни, а то и тысячи лет до рождества христова. Мы говорим о шуме, а в мире не было города более шумного, чем древний Рим. Пробки были и тогда, когда люди ездили в каретах, запряженных лошадьми. Мы говорим о преступности. Но ведь по обеим сторонам кареты скакали всадники, готовые в случае необходимости защитить ее пассажира.
Если не ошибаюсь, первым позаботился об обеспечении хотя бы относительной безопасности парижан и учредил ночную стражу г-н де Сартин[115].
А до того каждый должен был сам себя защищать; потому вельможи и дворяне всегда ходили со шпагой на боку.
С той поры мало что изменилось. Сейчас нет бретеров, убивающих ради собственного удовольствия, зато есть профессиональные убийцы, и подчас избавиться от конкурента стоит очень недорого.
Пришлось создать банки, причем некоторые мирового значения и весьма респектабельные, но не проходит недели, чтобы не лопнул еще один банк и его клиенты не превратились в нищих.
Возбуждается судебное дело. Но ввиду наличия национальных границ и различий в законодательстве разных стран банкирам-мошенникам в конце концов всегда удается выпутаться.
Некоторые, таких немного, в миг катастрофы предпочитают пустить себе пулю в лоб, но это нисколько не облегчает положения мелких и даже крупных вкладчиков.
Сегодня утром я провел опыт. Купил один из тех чудесных аппаратов, что ежегодно изобретаются заново. Купил в солидной фирме, размещающейся в собственном здании. Клиентура у нее уменьшается, потому что появилось множество магазинов «умеренных цен», где товары продаются на двадцать-тридцать процентов дешевле.
Простофили клюют на это. Их не предупреждают, что не предусмотрено обслуживание купленных вещей и не дается никаких гарантий. Мне известно, что для магазинов «умеренных цен» специально производится аппаратура, которую внешне ни за что не отличишь от аппаратуры солидных фирм. Это приносит прибыль. Максимально возможную.
Разве в Библии Исав не продал первородство за чечевичную похлебку? Он был голоден.
Люди по-прежнему испытывают голод, особенно на деньги. В тех, кто за малый срок сколотил большое состояние, кто наиболее жаден (а это зачастую должностные лица), видят чуть ли не святых.
Делается все для того, чтобы соблазнить малых сих, простаков. Я имею в виду не только жульнические распродажи или сомнительные дела, в которые их втягивают и в которых они в конечном счете всегда остаются в дураках.
Я имею в виду объявления, заполняющие страницы газет. Они бывают двух сортов. Во-первых, предложение кредита. Кто угодно или почти кто угодно может получить в банке или в специальной кассе крупную ссуду, причем в объявлении иногда оговаривается: «Никаких вопросов не задавать».
В этом промысле участвуют даже правительства. Вам сулят 10, 12, чуть ли не 20 процентов на ваш маленький капитал.
Это не ново. В средние века не раз развязывали кровавую, беспощадную войну, заманивая на нее крестьян дармовой землей, которая их якобы ждет.
Во времена монархии и аристократии ни один брак не заключался без долгих торгов, и большинство так называемых титулованных дворян, сохранившихся до сей поры, брачными узами оплатили остающиеся в их владении замки.
На прошлой неделе крупная и популярная парижская газета обнародовала соображения некоего герцога на этот счет. Род его восходит, по его словам, к XIII веку. По простоте душевной он заявил: «Если бы не браки с дочерьми крупных торговцев, не осталось бы ни герцогов, ни вообще дворянства».
При других обстоятельствах такой герцог, вероятно, попал бы в исправительный дом или по меньшей мере заслуживал бы этого.
Другой герцог (а во Франции их больше сорока) был убит прямо на улице, и это весьма смахивало на сведение счетов между жульем[116].
Действительно, эволюция идет зигзагами. Но вылезают наверх, сколачивают состояния и добиваются почестей всегда одни и те же.
Богатые, те, у кого нет совести, остаются богатыми. Бедные, те, кто наивно верит в читаемую им мораль, на всю жизнь остаются бедными.
После всех этих размышлений я вдруг с удивлением подумал, что со всеобщим образованием, с расширением торговли и ее возможностей исчезла та знать, что была при Людовике XIV. Нет, она, конечно, еще имеется, но время теперь другое, и называется она по-другому. К примеру, Ставиский[117] или Синдония[118] могли бы быть по меньшей мере герцогами, а то и князьями.
