- А я знаю,- тоскливо говорит Женька,- ее какой-нибудь парень ждет.

- А тебе что? - набрасывается Лидочка.

- Ну, все-таки… Ведь она же наша, Наташа… Нельзя так.

- Что нельзя?

Женька переминается, на нас смотрит.

- Эх, была бы сейчас зима,- вздыхает Мишка,- я бы ему снежком залепил.

- За что?

- Да так просто. Пусть с ней не ходит.

- Вот дикари! - громко удивляется Лидочка.- А ну, марш домой!

Идем гуськом друг за дружкой. Мишка приотстал, все оглядывается.

- А все-таки жаль, что сейчас не зима,- переживает он.

* * *

Утром будят очень рано. За окном еще не ходят трамваи. В комнате все серо.

- Скорее,- торопит мама.- Поближе очередь займем. Она пересчитывает деньги, прячет их куда-то под синий

платок, мне сует авоську, будит Нонку:

- Ну, мы пошли за костюмом.

Нонка что-то бормочет, поворачивается к стенке.

Выходим во двор. Кругом все тихо. Даже воробьи спят.

Из Мишкиного парадного выходит военный. Я было поднял руку для салюта, но это не летчик. У него другая форма. И он какой-то весь хмурый. Руку держит на расстегнутой кобуре. За ним показывается Мишкин отец. Увидал нас с мамой, как будто что-то сказать хотел, да только слабо улыбнулся, махнул рукой. За его спиной еще один военный. На нас строго посмотрел, ладонью подтолкнул летчика в спину. Скрипнула калитка и закрыла всех троих. За воротами вдруг затарахтел мотор отъезжающей машины.

Мне страшно.

- Что это, мама? - трогаю ее за рукав. Она стоит, не слышит.

В раме окна - белый Мишка.

- Что это, мама?

Она все так же стоит, зябнет.

К нам бежит Мишка. Уткнулся в мамину грудь, дрожит.

- Ничего, Мишенька, ничего, сыночек,- гладит его по голове мама.- Разберутся… все будет хорошо… Ничего, сыночек.

Спотыкаясь, выходит Мишкина мама. Она в одной тапочке.

- Ничего не пойму… Ничего не знаю,- дрожат у нее губы.- Пойдем, сынок.

Она уводит Мишку, согнутого, сжатого в комок.

- Что это, мама? - опять спрашиваю я.

- Не знаю, Алеша,- маму всю трясет, она ищет рукой стену, бормочет:-Может, самолет он поломал… не знаю… Пойдем скорее.

Мы бредем по пустой Плющихе. Мама разговаривает сама с собой:

- Господи, на каком же трамвае нам? Всю память отшибло. На пятнадцатом? Нет, сорок седьмой. Или на пятом?

- Мама, я к Мишке вернусь,- говорю я.- Костюм потом купим.

Она тянет меня за руку, сердится:

- Еще чего захотел. Ну, господи, какой же наш трамвай?

Наконец мама вспоминает номер трамвая, и мы, обнявшись, стоим на пустой остановке.

И все- таки мы опоздали. Уже с Каменного моста видно много людей. В толпе разъезжают конные милиционеры. Мама тянет меня в самую гущу. Но к дверям магазина не пробиться. Там люди тесно прижались друг к другу, руками сплелись.

- Алешенька, как же мы так,- шепчет мама,- опоздали. Давай пролезай вперед.

Я не могу пролезть. Пуговицы от рубашки вдавились мне в грудь. Лицо сплющилось об чью-то спину.

- Осади! Осади! - кричат сверху милиционеры.

- Алеша, где ты? - слышу я голос мамы.

- А ну, осади! Назад! - хранят над головой лошади.- Гражданка, назад! Гражданка в синем платке! Назад!

Я вижу, как конный милиционер оттаскивает за платок маму. Она вырывается, платок соскользнул.

Я бью ногами лошадь, молочу кулаками по коленке милиционера, кусаюсь.

- Сволочи! - кричу я.- Я Сталину напишу!

Конный отпустил маму и - на меня. Я под лошадь. Он завертелся в толпе, потерял меня. А я потерял маму.

И вдруг поток людей всех потянул к дверям. Магазин открылся.

Меня вышвырнуло из этой лавины. Мамы нигде не видно. Наверное, уже в магазине. Я побежал на мост. Отсюда сверху все хорошо видно и даже слышно, как трещат большие двери, звенят стекла.

Около меня стоят два милиционера. Один устало махнул рукой, потянул за рукав другого:

- Ну их всех. Пошли, Степан.

С моста виден Кремль. Там живет правительство. Вот бы сейчас Сталин посмотрел из окна на этот магазин. Вот бы он всем дал прикурить.

И вдруг я вижу мою маму. Она вырвалась из толпы растрепанная, растерзанная и к груди прижимает сверток.

Я бегу к ней. Она видит меня, улыбается.

- Ух, Алеша,- дышит она,- вытри мне лицо.

Мы едем в трамвае домой. Я уже надорвал сверток, пощупал и понюхал черную жесткую ткань костюма. Моего костюма. Первого костюма в моей жизни.

Во дворе на скамейке вся компания. Я поднимаю над головой сверток, сообщаю:

- Покупочка!

Но никто не радуется, никто ничего не спрашивает. Мама берет у меня из рук сверток, хмурится:

- Вот, хвальбун!

В центре скамейки - Мишка. Согнулся, коленки трет. Рядом молчат ребята.

Славик настойчиво сует Мишке свой ножичек:

- Возьми насовсем.

Но Мишка ничего не видит, ничего не слышит. Лидочка тихо говорит:

- Вот помните, тогда Алешку забрали в милицию из-за

конфет. А потом разобрались и отпустили. Так и здесь будет. Разберутся.

Гога из дом пять смеется:

- Сравнила тоже. А если он враг народа?

Мы долго молчим. Какие это страшные два слова «враг народа».

- Летчики не бывают врагами народа,- уверенно говорит Лева.- Сам ты, Гога, враг народа.

Ну- ну, потише, -обижается Гога, - за такие слова ответишь.

Мишка согнулся еще ниже, плечи у него дрожат.

- Не надо, Миша,- гладит его Лидочка.- Вот, честное ленинское, во всем разберутся. Мы все письмо напишем про твоего отца. Мы же его знаем. Он хороший.

- Чего захотела,- ежится Гога.- Еще самих заберут.

- Слушай, ты! - медленно говорит Женька.- Катись отсюда. Ну! Быстро! Славик, дай-ка ножик.

- Пошел с нашего двора!

- Кто тебя сюда звал?

- Гога, Жога из дом пять, не ходи ты к нам опять,- сочиняет Славик.

Гога послушно идет к калитке, поворачивается, медленно сплевывает, старательно растирает землю ногой.

Наступило первое сентября.

С утра наскоро проверяем, как Славик знает таблицу умножения, все вместе торопимся в школу. Лидочка несет наш общий букет цветов. Славик весело подпрыгивает рядом со мной, то и дело смахивает пылинки с моего нового костюма.

Мишка все отстает, еле передвигает ноги. Всю дорогу его тормошит Лидочка:

- Миша, сколько будет семью семь? Он молчит.

Высоко в синем небе гудит самолет. Мишка поднимает голову, останавливается, по его лицу текут слезы.

- Миша, а сколько будет пятью пять?

- Слушай, Миша,-предлагает Лидочка,-неси ты букет. Почему все я да я.

Он прижимает букет к груди, прячет в него лицо.

- Правда, здорово пахнет? - суетится Славик.

…Мы расселись за свои парты. Так же, как и в прошлом году. Я с Левой. Лариска с Гогой. И только Мишка один. Его сосед, верзила-второгодник, еще летом уехал жить в другой город.

Пелагея Васильевна очень весело всех нас по одному осматривает, остановилась на Мишке, задумалась, прошлась по классу, сказала:

- Лидочка, ты будешь сидеть рядом с Мишей. Хорошо? Лидочка поспешно собирает свои книжки.

- Спасибо, Пелагея Васильевна,- тихо благодарит Лидочка.- Мы будем очень хорошо сидеть.

Пелагея Васильевна еще раз всех нас поздравила с новым учебным годом, заметила, как мы подросли, и сразу предлагает писать сочинение.

Она медленно, очень красиво пишет на новенькой доске название темы: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство».

* * *

…Сейчас у нас за спиной Москва и то далекое сочинение. Наверное, хранятся наши листки где-нибудь на полках в школьных шкафах. Разные нам тогда поставили отметки. Помню, что у Гоги было - «отлично». Способный… Вот, наверное, сейчас в Ташкенте старается для нашей победы.

…Связисты протянули к нам провод. Тонкий, смоленый, он идет по стенкам окопа, всем внушает надежду, уверенность. Ведь там где-то далеко на другом конце провода наш комбат. А от него провод идет к командиру полка, а еще дальше - к командиру дивизии, которого мы видели и слышали всего один раз.