— Диспетчер?

— Я диспетчер, — живо ответила Анна.

— У селектора Низовье. Отправился пятнадцать двадцать.

Это вступил на участок Анны новый поезд, и она торопливо принялась записывать сведения о нем. А когда запись была закончена, большая стрелка часов передвинулась всего на несколько делений.

От волнения Анна крепко стиснула зубы, нервным движением отбросила назад сползшие на левое ухо густые волосы. В стекле, прикрывавшем график, висевший над диспетчерским столом, увидела она отражение своего осунувшегося и заметно подурневшего лица. В другое время это огорчило бы ее, но сейчас было не до того. Одолевали другие, более тревожные мысли:

«Дотянет или не дотянет Карпов до Майской? А что, если пожар вспыхнет в пути?…»

Первые сутки работы по уплотненному графику были на исходе. Прошли они без особых происшествий. Если некоторые поезда и выбивались из графика, то происходило это только на промежуточных станциях, а на конечные пункты диспетчеру, которого сменила Рощина, удалось привести их строго по графику.

И вот теперь, когда Анна заступила на дежурство, поезд Карпова грозил серьезно нарушить движение.

Повернув селекторный ключ, Анна вызвала Майскую:

— Майская! К вам подходит тринадцать двадцать два. У него греется букса. Возможно, придется делать отцепку. Есть опасение, что букса греется под цистерной с бензином. Приготовьте противопожарные средства.

— Понял вас, — ответил дежурный.

Тревога Анны не была напрасной. Она хорошо знала профиль пути своего участка. Если Карпов остановит свой поезд на Майской, ему с тяжеловесным составом ни за что тогда не преодолеть подъема пути, который начинается почти тотчас же за этой станцией. Только большая скорость позволяет взять такой подъем.

До прибытия Карпова на Майскую оставалось еще около десяти минут, когда в репродукторе защелкало что-то и Анна услышала голос дежурного по станции:

— Докладывает Майская. Показался тринадцать двадцать два. Идет раньше времени на большой скорости. По внешнему виду все нормально. Похоже, что пройдет Майскую без остановки.

— Обратите внимание на вагоны в середине состава, — распорядилась Анна. — Может быть, поездная бригада не замечает, что греется букса.

— Понял вас, — ответил дежурный.

«Как же так? — недоумевала Анна. — Неужели ошиблись на Журавленке и никакой буксы в поезде Карпова не греется? Похоже, что в самом деле произошла ошибка. Поездная бригада не могла бы не заметить греющейся буксы, если из нее, как заявил дежурный Журавлевки, шел дым. А Карпов молодец! У него в запасе почти десять минут лишнего времени и хорошая скорость, так что он теперь легко возьмет подъем и не подведет Кленова, идущего следом. Я правильно сделала, что пустила его впереди Кленова! Карпов ведь ученик Федора Семеновича и ни за что не позволит себе подвести своего учителя…»

Размышления Анны прервал шум репродуктора. Она насторожилась.

— Докладывает Майская, — раздался голос. — Тринадцать двадцать два прошел без остановки. В середине его состава над тележкой цистерны заметили поездного вагонного мастера. Он привязал себя чем-то к раме цистерны и на ходу заливает буксу смазкой.

— Поняла вас! — радостно отозвалась Анна и, облегченно вздохнув, выключилась из линии связи. Бледное лицо ее начало медленно розоветь.

Весь день майор Булавин размышлял над тем, что могло быть известно Гаевому о лектории машинистов. То ему казалось, что Гаевой не придает лекторию большого значения, то вдруг начинали одолевать сомнения: не догадывается ли он кое о чем?

Но о чем именно мог он догадываться? По просьбе майора Булавина новый уплотненный график был строго засекречен. Никто, кроме узкого круга должностных лиц, не должен был знать о весе поезда и интенсивности движения на участке Низовье — Воеводино. Мог ли Гаевой в таких условиях разведать истинное положение вещей? Мог ли он вообще допустить, что лекторий, задуманный для передачи опыта передовых машинистов-тяжеловесников, даст столь положительный результат?

Вот о чем раздумывал майор Булавин, когда вошел к нему Варгин.

— Как обстоит дело с письмом Добряковой? — нетерпеливо спросил его майор. — Доставили его Марии Марковне?

— Так точно, товарищ майор. Письмо уже на квартире тети Маши.

— Значит, Гаевой прочтет его, как только вернется со службы?

— Надо полагать.

Помолчали. Майор медленно заводил ручные часы, капитан рассеянно крутил в руках пресс-папье. За окнами, сотрясая здание, тяжело прогромыхал паровоз. Замелькали вагоны длинного состава, ритмично постукивая на стыках рельсов. Зябко задрожали стекла на окнах в такт этому постукиванию.

— Скажите, а вы не спрашивали у Алешина, — прервал затянувшееся молчание Булавин, — какого мнения Гаевой о Сергее Доронине?

— Был у нас разговор по этому поводу, — встрепенувшись, ответил Варгин, ставя пресс-папье на место. — Оказывается, хвалил его Гаевой. Называл лучшим машинистом нашего депо и истинным патриотом. Он вообще больше похваливает, чем ругает. Такова, видно, его тактика.

— Ну что ж, — задумчиво произнес майор Булавин, — наберемся тогда терпения и подождем его ответа «Тринадцатому». Необходимо только в эти дни особенно бдительно следить за Гаевым. Кто ведет за ним наблюдение?

— Лейтенанты Егоров и Акимов.

— Пусть возглавит эту группу старший лейтенант Коробов.

— Слушаюсь, товарищ майор. Все будет сделано. Каждый шаг Гаевого и без того у нас на учете, — заверил Булавина капитан Варгин. — Хуже нет, однако, этой неопределенности. Ведь черт его знает, что там у него на уме…

— Будем надеяться, что ответ Гаевого разрядит обстановку. А с ответом он, видимо, не заставит нас долго ждать.

На станции было совсем уже темно, когда Сергей Доронин с Алексеем Брежневым вышли от дежурного по депо станции Низовье. Сквозь затемненные стекла служебных помещений не проникало ни одного луча света, только цветные точки на семафоре да матовые пятна стрелочных фонарей проступали из темноты. Едва Доронин с Брежневым отыскали свой паровоз, как к ним подбежал дежурный по станции, прикрывая фонарь полой шинели.

— Выручайте, товарищ Доронин!.. — проговорил он, с трудом переводя дыхание.

— А что такое?

— Соседнюю станцию бомбят, и мы уже по опыту знаем, что на обратном пути остаток бомб фашистские стервятники непременно на нас сбросят. А вы сами видите, как станция забита… Помогите разгрузить.

— Все, что только в силах будет, сделаем, Антон Евсеевич, — с готовностью ответил Доронин, всматриваясь в морщинистое лицо дежурного, освещенное неверным светом колеблющегося в его руках фонаря.

— Сколько бы вы могли взять?

— Тысячи две с половиной.

— А три? Вывели бы тогда из-под удара два очень важных воинских состава: один с боеприпасами, второй с продуктами и обмундированием. Очень вас прошу, товарищ Доронин!

Сергей задумался. Никому еще из машинистов Воеводино не доводилось водить поезда с таким весом. Удастся ли втащить эти три тысячи тонн на Грибовский подъем?

Дежурный настороженно ждал ответа. Брежнев, стоявший рядом, нервно покашливал.

— Как с водой? — повернувшись к помощнику, коротко спросил Доронин.

— Полный тендер.

— Уголь?

— Экипированы полностью.

— По рукам, значит? — улыбнулся дежурный.

Доронин, не отвечая ему, молча влез на паровоз, посмотрел на манометр, заглянул в топку.

Дежурный, полагая, что машинист все еще колеблется, поднялся вслед за ним в паровозную будку.

— С диспетчером все согласовано уже, так что на этот счет можете быть спокойны, — сообщил он Доронину.

— На этот счет мы всегда спокойны, — ответил за Сергея Алексей Брежнев.

— Какие же у вас еще сомнения? — с новой тревогой спросил дежурный.

Доронин вытер руки концами текстильных отходов и, бросив их в топку, заявил решительно:

— Нет у нас больше никаких сомнений, Антон Евсеевич. Доложите диспетчеру, что мы готовы взять три тысячи тонн.