Капитан Варгин тщательно исследовал письма Гаевого, но шифра на них пока не обнаруживал.

— Удивительного в этом ничего нет, — успокаивал его майор Булавин, заметив, что капитана снова стали одолевать сомнения. — Гаевой выполняет указания своего хозяина или какого-нибудь посредника, скрывающегося под номером тринадцать, и пишет лишь для того, чтобы дать знать «Тринадцатому», что у него пока все в порядке. Но вы не ослабляйте внимания: не исключено, что вскоре в одном из писем Гаевой донесет ему что-нибудь.

— А пока он, значит, помалкивает, полагая, что ничего существенного на нашей станции не происходит? — спросил капитан, и в глубоко сидящих глазах его блеснули искорки усмешки.

— Похоже на то, — ответил майор. — Не старайтесь, однако, убедить себя, что мы уже окончательно перехитрили Гаевого.

Все эти дни майор Булавин уделял Гаевому много внимания, и Варгина это удивило.

— К чему столь тщательное изучение подобной персоны, товарищ майор? Разве и без того не ясно, что это за мерзавец? — спросил он.

Булавин рассеянно ответил:

— Не все мерзавцы одинаковы, Виктор Ильич. У каждого свой характер, свои повадки. Чтобы нейтрализовать Гаевого, нужно предвидеть возможные ходы его, а для этого следует обстоятельно изучить все свойства его натуры.

…В тот день, когда Сергей Доронин отправился в первый рейс по уплотненному графику, капитан взволнованно вбежал в кабинет Булавина. Майор знал уже, что Варгину утром доставили с почты письмо от Глафиры Добряковой. По возбужденному виду капитана заметно было, что письмо это оказалось, необычным.

Булавин отложил в сторону папку с документами и вопросительно посмотрел на капитана. Ему показалось, что широкий, резко выступающий вперед лоб Варгина покрыт испариной.

Капитан порывисто протянул Булавину лист бумаги.

— Вот прочтите это, товарищ майор, — произнес он каким-то чужим, сдавленным голосом.

Булавин взял бумагу и отнес ее подальше от глаз, чтобы удобнее было читать (начавшая развиваться дальнозоркость все сильнее давала себя знать).

Пока майор читал текст шифровки «Тринадцатого», держа его в вытянутой руке, капитан, все еще не садясь, напряженно следил за ним, пытаясь уловить следы волнения на его лице. Однако майор внешне был совершенно спокоен, хотя шифровка действительно была неприятной.

«Донесите, какое практическое значение может иметь лекторий машинистов, о котором вы нам сообщали в августе месяце. Тринадцатый».

— М-да, — только и произнес Булавин, прочитав эти строки.

— Все теперь может полететь прахом, товарищ майор… — упавшим голосом проговорил Варгин, дивясь спокойствию Булавина. — Раз они лекторием заинтересовались, могут и весь наш замысел разгадать.

— Поберегите ваши нервы, товарищ капитан, — холодно заметил майор, слегка сдвинув брови и не поднимая глаз на Варгина. — Садитесь и дайте закурить.

Капитан торопливо надорвал пачку папирос и, стараясь сохранять спокойствие, спросил:

— Выходит, что этот тихоня обманывал нас, разыгрывая равнодушие ко всему, что происходит у нас в депо?

— Ничего этого пока не выходит, — ответил майор, выбивая о ноготь большого пальца табачные крошки из мундштука папиросы.

— Но если Гаевой нашел нужным донести своему начальнику о лектории, — взволнованно продолжал капитан Варгин, — значит, понимал, каков может быть результат этого лектория.

Булавин подпер голову рукой и задумался. Варгин, все еще стоявший перед ним, с нетерпением ожидал его ответа. Опасность представлялась капитану совершенно очевидной, и он считал необходимым немедленно предпринять самые решительные действия.

— Положение, конечно, серьезное, — произнес наконец майор, поднимая глаза на Варгина, — но я не понимаю, почему вы так нервничаете, товарищ капитан?

— Я вовсе не нервничаю… — смутился Варгин.

— Вот и хорошо, — усмехнулся майор. — Значит, мне это только показалось. Идите, в таком случае, и занимайтесь своими делами, а я подумаю, что нам лучше предпринять.

— А как же с письмом Добряковой? — недоумевая, спросил Варгин. — Отсылать его тете Маше?

— Что за вопрос? Обязательно отправьте.

— Но… — начал было капитан и замялся, не решаясь высказать своих опасений.

— Вы полагаете, что это рискованно? — спросил Булавин и, не ожидая ответа Варгина, продолжал: — Нам ведь известно, что Гаевой уже знает что-то о нашем лектории, следовательно, запрос «Тринадцатого» ничего нового ему не откроет. Мы же, напротив, из ответа Гаевого сможем узнать, что именно ему известно и как он сам реагирует на замысел наших машинистов. Отправляйте же письмо Глафиры Добряковой немедленно.

Никогда еще Анна Рощина, вступая на дежурство, не волновалась так, как в этот первый день работы по уплотненному графику.

Составляя его, она старалась учесть и свой личный диспетчерский опыт, и опыт других диспетчеров. Исходила она при этом из того принципа, что на транспорте нет профессий незначительных. Тут все важны, все в какой-то мере влияют на пробег паровоза. От небрежной работы даже самого маленького работника железной дороги могла произойти не меньшая задержка в пути, чем от неисправности самого паровоза. Для успешного выполнения графика требовалась согласованная работа людей самых разнообразных железнодорожных специальностей.

Был и еще один расчет в основе замысла Рощиной. Обнаружив, что посредственные машинисты, шедшие впереди хороших, изо всех сил старались ехать как можно быстрее, Анна составила свой график с таким расчетом, чтобы первым на ее участке всегда шел хороший машинист, за ним — менее опытный, а следом — снова хороший.

Когда сегодня Анна приступила к работе, диспетчер, которого она сменила, сообщил ей, что Доронин уже проследовал до Воеводино строго по графику, нагнав в пути получасовое опоздание. Но за Сергея она и без того была спокойна, а вот молодой машинист Карпов, шедший в сторону фронта с важным военным грузом, вызывал у нее тревогу. Пока и он шел по графику, но времени у него было в обрез, а впереди тяжелый подъем, на котором его паровоз неизбежно сбавит ход.

Тревожась за Карпова, Анна вызвала Журавлевку.

— Как тринадцать двадцать два? — запросила она дежурного по станции.

В репродукторе зашумело что-то, и хрипловатый голос доложил:

— Прошел ровно.

«Ровно» на диспетчерском языке означало полный час. Значит, Карпов все еще шел по расписанию.

Кашлянув, будто поперхнувшись чем-то, репродуктор продолжал:

— Похоже, что в середине его состава букса греется. Дымок виднелся. Не удалось определить только, из-под вагона он шел или из-под цистерны.

Греется букса… Анна хорошо знала, что в лучшем случае это было результатом недостатка смазки или неправильности заправки буксы подбивкой. Могла возникнуть и неисправность осевой шейки или подшипника. Беда в любом случае была немалая. Букса постепенно нагреется до такого состояния, при котором легко могут вспыхнуть и подбивочный материал в буксовой коробке, и смазка. А если еще эта букса находится под бензиновой цистерной?…

«А возможно, и обойдется все?… — пронеслась успокоительная мысль. — Если букса греется не под цистерной, а под вагоном, воспламенение не вызовет ведь быстрого пожара…»

Однако Анна понимала, что и в этом случае поезд на следующей станции будет остановлен и задержан, так как придется расцеплять состав и выбрасывать из середины его поврежденный вагон.

Торопливо взвешивая все это, Анна то и дело поглядывала на часы. Только через двадцать минут должен был прибыть Карпов на Майскую, а стрелки часов будто вовсе перестали двигаться.

Мельком глянув в окно, Анна увидела краешек неба, окрашенный в нежные тона лучами заходящего солнца. Весь день было пасмурно, а теперь, к вечеру, погода улучшилась. Но это не обрадовало Анну.

«Опять, значит, нужно ждать налета…» — с тревогой подумала она.

Снова зашумел примолкший было репродуктор: